portulakis

portulakis

Пикабушница
поставилa 429 плюсов и 1088 минусов
отредактировалa 38 постов
проголосовалa за 63 редактирования
в топе авторов на 449 месте
Награды:
С Днем рождения, Пикабу!5 лет на Пикабу
81К рейтинг 591 подписчик 40 подписок 174 поста 68 в горячем

Сказка о семи жёнах Миуюки

Одному человеку, по имени Миуюки, сделали предсказание, что только седьмая жена родит ему наследника, который прославит имя отца.

Было это очень давно и в разных местах с тех пор рассказывают эту историю по-разному. Мне её рассказали в одной горной деревне, и даже показывали место, где когда-то стоял дом этого человека, правда днём, а ночью строго-настрого запретили туда ходить. Если будете там, узнаете деревню по огромному буку, растущему на въезде, он весь в колокольчиках и пёстрых лентах — так местные просят милости богов.

Да, давно это было. Тогда люди еще больше верили богам, чем сейчас, и всю жизнь подстраивали так, чтобы духи земли, воды и неба не гневались. Друг к другу относились хуже, чем к духам.

Так и жил этот мужчина в маленькой деревушке, батрачил на своём участочке, а сам всё думал, как же ему жениться семь раз. Первую жену он взял по соседству, молодую и красивую девушку, родители её не знали про предсказание, а если бы и знали, наверное, всё равно отдали дочку — женщина должна быть при муже, так пошло с давних пор. И пришла женщина к мужу, а он только и подумал: "Первая". Стал он нагружать её тяжёлой работой без конца, не давал спать ночью, держал голодной, на ропот родственников жены отвечал только:

— Баловницу вырастили, вот она вам и жалуется. Мне нужна работящая жена.

Когда ж не стало её, на похороны никого не позвал, сказал только, что справил всё сам как полагается. Но больше уж жены в деревне он найти не мог, какие были девицы, всех стерегли теперь от такого муженька. Взялся он тогда в город ездить, вроде как батат продавать. Но вернется — не только деньги в кошельке звенят, но и девица за ним идёт. Женился, говорит, в городе. Пробовали девушек этих спрашивать, а они молчат, слова сказать не могут.  Привёл он так 5 девиц, да все и помирали одна за одной, а муженёк их всё посмеивается, мол городские совсем слабые, вообще работы не выносят. И хоронил всегда сам, только видели, как он рассвете из лесу идёт. Да, в те времена духов слушали пуще всего, но не могли больше люди смотреть на такое непотребство, собрались, да и побили Миуюки крепко, чтобы больше никого не брал в жёны. Затаил он злобу, но и правда, перестал девушек приводить, хотя девочкам всё равно говорили одним не ходить и к Миуюки не приближаться. Так и жил он один много лет.

На другом конце деревне от него жила одна вдовица, а у неё девочка подрастала, по имени Унмей. Вот одной лютой зимой, померла вдовица, а девочка одна осталась. На рассвете пришёл к ней в дом Миуюки и говорит:

— Помогу тебе мать схоронить и накормлю, а ты мне по хозяйству станешь помогать.

Испугалась девочка, знала рассказы о злом соседе, но от её успокоил:

— Вышел срок для смертей, не стану тебя обижать. И в жёны пока брать не стану, пока не подрастёшь.

И Унмей согласилась, родственников у неё не было, чтобы те могли взять сироту.

Миуюки сам похоронил вдовицу, а девочку и правда не обижал, работой не ломал. Хотели его в начале люди опять побить, да видят, что дурного нет, и не стали.

Подрастала Унмей, хорошела, пришло время ей долг отдавать, замуж за Миуюки выходить. А тот уже старый стал, и хоть и не обижал девочку, да всё равно она его боялась. Вот говорит ей старик: завтра свадьба у нас, готовься. Погрустнела Унмей, но отвечает:

— Хорошо, Миуюки-сан, но разреши мне цветов принести, ведь нынче весна, пусть на свадьбе много цветов будет.

Разрешил старик, сам от счастья чуть не лопался — скоро родится у него наследник, что прославит имя отца, совсем скоро!

Пошла Унмей в горы, возле подножья всегда много чудесных цветов было, идёт и плачет. Так не хочется ей за старика идти, про которого страшное рассказывают! Дошла она до большого камня, присела отдохнуть. Подскочил к ногам её лис, вроде бы из неоткуда, и говорит:

— Знаешь ли ты, Унмей, что сидишь на могиле первой жены?

Вскочила девушка, огляделась, а вокруг ещё пять камней кругом стоят.

— Да, - продолжает лис, - Сюда Миуюки приносил своих жён, отдавал их нам, горным духам. Теперь только тебя ждём.

— Как же так, седьмая жена должна ему ребёнка родить, не станет он меня мучить и убивать!

— Не станет, - согласился Лис, -  но тебе суждено родить ребёнка и умереть самой.

Вскрикнула Унмей и упала с плачем на траву.

Лис забрался на один из камней, сидит и смотрит, как девушка бьётся.

— Ладно, - говорит, - помогу тебе, так и быть. Но знай, что ты всё равно принадлежишь уже нам, горным духам. Я сделаю так, что ты не умрёшь, но тебе придётся вернуться и стать лисицей, такой как я. А пока иди домой и ничего не бойся. Миуюки суждено иметь семь жён и нам тут ничего не поменять. Но вот тебе волшебный цветок — вставь его в волосы, когда будешь выходить замуж.

Свадьбы, как и похороны, Миуюки проводил сам. Сам задабривал духов и готовил всё для обряда. Только с первой женой его сочетал кануси — священник.

Женился Миуюки на Унмей, справил обряд в полдень и до самой полночи был мужем девушки. Проснулся он тихого звука, будто скребёт кто. Испугался почему-то схватил оберег и свечу. Смотрит — жены рядом нет, а только небольшая лисица скребёт лапой дверь. Хотел он её поймать, но тут дверь распахнулась, и лисица убежала.

Утром не вернулась она, и днём, и вечером. Пропала. Соседи увидели, что снова пропала жена Миуюки и опять побили его, хоть он и кричал про ведьму-лисицу.

Однако, история не закончилась на этом. Холодной зимой, в час, когда люди сидят в своих домах, распахнулась дверь дома Миуюки. Вошла Унмей, богато одетая, а в руках держала свёрток.

— Здравствуй, муж, - говорит, - здравствуй, живи еще долго, потому что тебе теперь растить нашего сына, Фумарэ, рождённого зимой. Он и прославит тебя. А теперь прощай. Я больше не человек теперь, я жена Лиса.

Превратилась в лисицу, и исчезла.

Фумарэ рос быстро и с детства слышал, что должен прославить отца. Но вот чем? Работать Фумарэ не любил, а нравилось ему слушать всякие истории. Вот однажды он и услышал, что его родная мать — лисица, а отец был женат до неё шесть раз, но сгубил всех своих жён. Вот поедет теперь Фумарэ в город, батат продавать, да и начнёт этим хвалиться. Однажды услышал про эту похвальбу отец одной из девушек, которую Миуюки силой увёл.  Услышал, взял посох в руки, да и пошёл проведать бывшего зятя.

Пришёл, сел у порога и говорит:

— Ты ли сгубил мою дочку?

— Может и сгубил, может и твою, - отвечает Миуюки, не боясь, - Но откуда ты узнал?

— Сын твой тебя прославляет., распевает на весь мир. Иди-ка сюда, хоть посмотрю на тебя, зять, ты ведь так и не заплатил свадебного выкупа за мою дочь.

Вышел Миуюки, ухмыляясь, хотел прогнать старика, но тот резво вскочил и ударил своим тяжёлым посохом.

Когда приехал Фумарэ из города, отца его похоронили, а старик с посохом и вовсе исчез, говорили — сначала молния мелькнула, а потом пропал он и больше никто никогда его не видел.

А вот легенда о злом Миуюки живёт, мне показывали место, где он жил, ночью туда не велят ходить, но кому доводилось, видели, как там пляшут под Луной шесть лис, а седьмая стоит поодаль и смотрит. Оставьте им ленточку на старом буке, только непременно утром, и будет весь год у вас удача.

Показать полностью 2

Скучаю по дыханью лета

Скучаю по дыханью лета Арты нейросетей, Лето, Девочка, Цветы
Показать полностью 1

Лисья нежность весной

Лисья нежность весной,
Под луной они встретятся,
Любовь в сердце дышит.

Лисья нежность весной Арты нейросетей, Лиса, Весна, Хокку
Показать полностью 1

Боли вышел срок

Однажды, очень давно, мама рассказала мне мудрость царя Соломона, которую он выгравировал на своем кольце. В детстве она поразила меня, хотя и показалась в какой-то степени ерундой, ведь есть время, когда ты мудрее всех царей, когда так мало знаешь о жизни.

«Проходит всё, пройдёт и это».

Когда случается хорошее, когда случается плохое. Когда счастлив… И когда корчишься от боли. Всё пройдёт. Всему на этой земле свой срок, ничто не вечно.

Теперь я, конечно, поняла. Ну, или так думаю, что вероятнее.

Так что там с болью?..

Ах, да. Боль. Она закончилась.

Я просто пришла на кладбище, хотя так долго оттягивала этот момент, столько было дел, ах, сколько дел… Но обычай требует, да и трава в наших широтах летом поднимается в пояс. А я боялась. Боялась снова ощутить, как внутренности наматываются на ледяной скальпель. Просыпаться от боли, когда крик рвётся наружу, но застревает.

Но вот пришла. Почти с тем же чувством, с которым приезжала домой. И страшно, и стыдно, и облегчение, и радость. Привет, родные, вот и я…

Сколько же чувства вины я перелопатила за эти годы. И я сейчас про то время, когда родители были живы. Я точно также откладывала эту поездку домой, прикрывалась работой и действительно, работала до измождения, работала по выходным. Мама всегда была трудоголиком, для неё труд был на первом месте, даже после сокращения в конце 90-х, хозяйство, корова, 20 соток одной только картошки, это, не считая основного огорода, она просыпалась в 6, ложилась в 12, вязала и вышивала, не было худшего ругательства от неё, чем «лентяйка». Я думала, она порадуется, что я тоже так много работаю. Нет, не порадовалась. Наверное, она прекрасно понимала, что для меня это просто прикрытие, чтобы не возвращаться домой. Чтобы жить подальше. Любить всем сердцем, но на расстоянии…

Но возвращаться приходиться, даже когда не к кому.

Вот они, две могилы с краю, в большой семейной оградке. Два креста, две фотографии. Папа от чего-то хмурится, мама вроде улыбается, но настороженно. Наверное, хотели, чтобы раньше приехала. Да, я «оживляю» фотографии, продолжаю оправдываться, ведь так и правда легче, я ещё не приняла эту ошеломительную свободу, когда ответ можно держать только перед собой. Я атеистка, я знаю, зачем мой мозг выкидывает такие штуки. Он как может держится за стабильность, ему так легче. Можно и поговорить с фотографиями, ведь они всё равно не отвечают.

Травы было не так много, а боли, кажется, ещё меньше. Уже не режет. Уже словно бы ничего нет. Ну могилы, холмики земли, надо убираться здесь и ставить цветы, тогда всё правильно и хорошо.

Мама и сама говорила: «Мёртвым уже без разницы, это нужно нам». Верно. Так оно и есть.

Но одна вещь очень начала меня беспокоить.

Мозг мой, как ребёнок, которому дали колоду карт. Часть замусолил, часть порвал, попытался сделать новые самоделки, а часть, кажется просто потерял и сам этого не понял, были они или нет. Только это не карты, это воспоминания. Вот что я поняла, глядя на могилы родителей. Я начинаю забывать. И хорошее, и плохое. Можно просто порадоваться… И жить дальше. Но я либо совсем бы удалила всё это из своей головы, либо всё же постаралась сохранить. Пусть будет. Пусть будет максимально так, как я это ещё помню. Когда-нибудь у меня появятся и свои дети, я должна запомнить ради них.

Я не собираюсь, конечно, писать книгу своего детства.  И так уже много написано, даже когда родители были живы, то, что жгло душу, я выплёскивала, я продумывала и перерабатывала в себе. Но теперь их нет и осталась только серая вуаль печали, а под ней… То, что нужно сохранить в себе. Кусок себя. Помнить. Понимать. В этом и беда — я никогда их не понимала. Но теперь мне почти столько лет, сколько было им, когда они поженились, когда появилась я. Для отца уже пятый брак, для мамы второй. На тот момент, она опять жила с родителями, в постоянных скандалах, оставила уже карьеру художника, да и какие художники в начале 90-х, пошла работать на железную дорогу, где и познакомилась с моим отцом…

Она мало рассказывала о жизни до. До моего отца, до того, как жизнь сломала её, когда красавица превратилась вечно замученную деревенскую бабу. Она не пила, но работала, скалывала так, что только сейчас понимаю… Для неё это был способ забыться. Аддикция. Щит. «А куда я хозяйство дену, что вы жрать будете?». А ещё: «Сели на шею и ножки свесили, я как раба у вас». Вокруг нас жили такие же люди, у которых было хозяйство, но они находили время на отдых. Да мама вставала летом в 5, чтобы в 9 утра зевающая соседка подивилась: «Ленка, как у тебя в огороде чисто! Наверное, дочки помогают!». «Где уж там, спят лентяйки, все в отца». И взгляд соседки, и жгучий стыд, что я не встала в 5 вместе с мамой. Класса с 9 я правда начала так делать, встать пока все спят, доделать, что вечером не закончила, воды натаскать, сварить завтрак. До этого будто не понимала: зачем такие физические мучения, ведь можно выспаться и всё сделать днём? Потом поняла. Никто не мешает. Не комментирует. Дела никогда не закончатся, днём их будет ещё больше, но, по крайней, мере остается время для тишины.

До сих пор стоит перед глазами такая частая сцена: приходишь из школы, мама стирает на руках на всю семью, или убирается, или «справляется» (готовит каждодневную еду для поросят коровы и курей, чистит стайки). Отец или на работе, или спит со смены, или пьяный до потери облика (значит орёт, что всех убьёт). Ты стоишь в чистой школьной одежде, с болью глядя на происходящее и понимаешь, что ничем хорошим сегодняшний день не закончится.

— Много уроков задали?

— Не очень…

— Ну, раздевайся, помогай. Я скоро уже упаду здесь, сдохну…

Училась я относительно неплохо, хрен с ней, с математикой, всё равно домашку у нас не проверяют, учительница полная пофигистка… Правда, раз в четверть, наличие домашки всё же проверяли, появлялась куча двоек, мама приходила с собрания и «всю зиму гулять не пойдёшь». И что характерно, не ходила…

До класса пятого я вообще думала, что зимой никто не гуляет, разве что возле дома, снег почистить. Оказалось, все гуляли, а надо мной ребята смеялись, за то, что я вечно не могу выйти из дома. Сейчас, только сейчас понимаю, что у мамы была депрессия и тревога. Она боялась оставаться с отцом, оставаться одна. «Мам, у нас сегодня праздник в школе». «Иди, конечно, я уж перетерплю, скоро отец придёт, останусь с ним одна». И что мне оставалось делать?..

А если всё-таки я ходила, то потом всё рассказывала, что там было, потому что: «Я же всё равно узнаю, я и так про тебя всё знаю». В восьмом классе я совершила ошибку, большую ошибку, которая обернулась для меня сначала адом, но затем и началом сепарации, и в целом многое предопределила в моей жизни.

Пара слов, просто чтобы вы представили: крошечный городок, школа на окраине, начало двухтысячных. Практически все старшеклассники бухают, курят и не только сигареты, постоянно какие-то стычки, стрелки, периодически под окнами школы кого-то бьют, учителя меланхолично курят, наблюдая. Такое было время, уже его край, но я успела его застать.

Я тихий, зашуганный ребёнок, по местным меркам — ботанка, не гуляю, маме помогаю. Ну, кто знает, тот знает, что это, когда прячут твой портфель, задирают одежду, плюют, пихают и прочее. На тот момент, у меня это было по минимуму… До одного случая.

Восьмой класс, день осени. Когда в актовом зале наклеивают много листьев из бумаги и что-то там про сборку урожая. Я была на официальной части, на неофициальной, мои одноклассницы взяли несколько пузырей пива и пошли за гаражи. Классика, ей-богу ничего такого.

Я и не знала, что мама тем вечером шла мимо школы, видела их, синеньких, и хотя меня с ними не было, дома было много криков. Мама родилась в 1956 году, и так и не приспособилась к тому, что советское время однажды закончилось. И я слушала её крик про облик девочек, как они намалёваны, почему они пьяные, а где их матери, а где школа, почему их никто не воспитывает. Слушала я равнодушно, забыла, что на следующий день было родительское собрание…

В понедельник я пришла в школу спокойно, больше обычного не дрожало. Я помню этот день.

Помню слово «стукачка» и удар в спину. Презрительные взгляды всего класса. Все решили, что это я настучала, рассказала. Оказывается, она на собрании устроила скандал, кричала, что все девочки красятся как проститутки, что-то ещё…

И жизнь моя стала адом. Почти полгода я терпела бойкот, плевки, пинки, засады после школы. Терпение моё было велико, меня с младенчества дрессировали. Но проходит всё. Я ударила обидчицу («Если узнаю, что ты когда-то дралась!..») и назначила стрелу, чтобы поставить точку.

Днём я подошла к маме, и сказала, что хочу перевестись в другую в школу, куда уже перевелись многие нормальные ребята, которые устали от гопников. Мама вообще любила покричать, но такого крика я, кажется, не слышала никогда.

— Пока тебе 18 нет, я решаю, где ты учишься и как живёшь!!! Думаешь, большая стала и можешь сама выбирать?! Я тебя в бараний рог согну и голову в жопу засуну, если ты ещё раз подойдёшь ко мне с таким!!!

Я не знала, откуда у неё берутся такие приступы, ведь она начитанный человек, училась в педагогическом (но никогда не рассказывала, почему не закончила его), и что уж такого плохого в смене школы. Потом поняла. Она не хотела связываться. С бумагами, с людьми. Она не обращалась в больницу сама практически никогда, а меня водила только во младенчестве. Больные зубы, рези в животе, всё что угодно: «И что мне бросить и в больницу с тобой тащиться?». В какой-то момент она стала бояться учреждений. Это я поняла спустя много лет, когда серьёзно заболела, и без меня не могла даже в кабинет врача зайти («ну, я же не знаю, что там вообще»).

А ещё только много позже поняла, что она меня боялась. Она была невысокого роста, 35 размер ноги, в 7 классе я не смогла надеть платье, которое она носила в 25 («Толстуха!»), я быстро вытянулась до 180 см, и начала по-женски округляться. Я была сильнее. Но поняла это много позже. Недавно, если честно, просто смотрела фотографии и увидела, что была вообще не толстой, просто высокой и с выраженными мышцами (потаскайте 40 литровые фляги и мешки). Я поняла это, когда носила ослабевшую маму много лет спустя, носила как дитя в туалет, когда поворачивала её и кормила с ложки. Тогда поняла, что она и была всегда ребёнок, очень напуганный ребёнок. Всё сыграло злую шутку. Не ходила в больницы и никому не рассказывала, что происходит, поэтому, когда пришла болезнь, было уже очень поздно…

А что было со мной тогда? Я не перевелась в другую школу, было ещё много конфликтов, но с тех пор, я начала показывать зубы, они пошли на спад. Это сейчас можно уместить всё в нескольких словах, а тогда во мне было столько боли и почему-то я точно ощутила, что мама меня предала. Не тогда, когда кричала на родсобрании про шлюх, а когда не дала мне выбор и сказала, что я принадлежу ей, что она может меня избить за то, что я не хочу, чтобы меня били в школе. Написала и почувствовала абсурд. Да нет, это просто была моя жизнь. Я поняла, что уеду при первой возможности и больше не вернусь.

В конце моего девятого класса умерла мама мамы, а потом её отец покончил с собой (у меня на руках умер практически). Меня накрывали волны страшной депрессии, и я хотела только одного: свободы. Не заниматься свиньями и копанием картошки, в промежутках отмахиваясь от отца, которых всё страшнее напивался и всё чаще замахивался. Не дрожать от рыданий, забившись в угол. Уехать.

Что и сделала, едва закончилась школа. Учиться уезжали очень многие, и видимо, мама надеялась, что вернусь. Когда я получила диплом, и искала работу по специальности, то каждый день выслушивала по телефону слёзы и то, какая я мерзкая эгоистка. К слову, хотя я не упоминала, с ней осталась моя младшая сестра. Мама относилась к ней по-другому несколько, видимо стыдясь, что когда-то не обратилась в больницу и не вылечила ей инфекцию ушей, из-за чего на всю жизнь сестрёнка приобрела тугоухость. Да, в семье я самая высокая получилась и сильная, а отец уже почти ничего не делал дома, и нужны были руки и не хотелось меня отпускать… Но у меня даже мысли не было вернуться.

Конечно, ничего хорошего про свою жизнь я не слышала, даже когда всё пошло неплохо. Я устроилась в частную клинику (мне едва стукнуло 20) по специальности, у меня был парень, мы сами снимали жильё, и я ничего у неё не просила. Да, в мои редкие приезды она старалась мне дать солений и мяса, а я отвечала: мам, да не надо. Ты не маринуй столько, отдыхай больше. Да и хозяйство зачем вам, я тебе скину денег на мясо и молоко. Тут бы и получить катарсис, но… Если что я ей что-то покупала, всё было не то, неудобное, зачем ты мне этот блендер приволокла или телевизор, я что, отдыхать буду, у меня огород, у меня снег почистить надо, это соседи, лентяи, свои телевизоры смотрят…

А я была отражением: вкалывала в клинике, потом начала работать частно и вообще без выходных, приезжала 3 раза в год, и на все упреки говорила: «У меня работа».

Так и жили. С утра позвонить маме, выслушать, что со мной не так, или с соседями, или с миром, потом работа до ночи…

А потом умер отец.

Я и так знала, что они умрут рано, мои бедные родители. Я так и не смогла заставить их хоть как-то обследоваться («Что мед закончила, умная стала? Умная станешь, когда дети в школу пойдут твои, вот тогда хлебнёшь»). А отец ещё и пил все время, и каждым годом всё больше. Я здесь мало про него, хотя это тоже большая боль. За всю жизнь хороших воспоминаний штуки три, ещё когда была совсем маленькой…

Вина меня захлестнула. Когда-то у меня была мечта, забрать маму из этого ада, пока я не поняла, что она настолько вросла в него, что уже не сможет без него жить. А так и вышло. Не стало отца, и я так надеялась, что мама сможет просто пожить, вспомнить люди живут, как она это делала в молодости. Но прошло всего 2 года, 2 года странного безвременья, когда она вспоминала и рассказывала мне о своей молодости, как её отец однажды сжёг все работы, все рисунки, она ведь работала художником в молодости… И ничего не осталось… Как конфликтовала с матерью, как вышла за моего отца, чтобы не жить со своими родителями…

И её не стало. Рак забрал её за несколько месяцев. Ушла, на моих руках.

Было много боли, столько, что начала ехать крыша, я просыпалась утром и звонила маме, забывая, что её уже нет, хотя уж я точно знала, но было столько реалистичных снов… Целый год мне снилось каждую ночь, как она обмякает у меня на руках. Потом психиатр, таблетки, проработки, облегчение…

Я поменяла свою жизнь. Закончила старые отношения, что длились 10 лет. Переехала. Начала новые. И просто стараюсь жить по-другому. Не так. Но то, что пришлось пережить с детства и до этих дней, оно висит надо мной, иногда кажется, что в меня чем-то нафаршировали когда-то, и эта начинка теперь из меня сыпется. Поэтому, я решила написать этот текст. Пусть всё будет напечатано, а в голове освободится место. Захочу вспомнить… Перечитаю. Конечно, перечитаю.

***

Вокруг запах свежего сена, отец берёт на вилы огромную копну и закидывает на сеновал. Мама выходит на крыльцо, в фартуке, с ней облако вкусных запахов. Я копошусь в сене, мне весело, над головой синее-синее небо, отец поёт во время работы, вдалеке лает собака. Пусть так будет всегда, Господи, пусть так будет всегда….

Показать полностью

Время солнечных зайцев

Солнечный зайчик оказался в линзе и стал могучим солнечным зайцем, властителем огненной стихии. На беспомощной скамейке остались чёрные дымящиеся следы, сложные знаки, чьё-то имя, но последний знак навсегда остался ненаписанным — солнце скрылись за облаком.

Миллионы солнечных зайцев развились здесь с самого утра, и нагрели и воздух, и землю, и все дома, и  даже собачий бок, чёрный и жёсткий.

А линза, иструмент истории, отправилась к папе в карман, чтобы какой-нибудь зайчик не поджёг дом или сухую траву.

Пахло далёким дымом, свежестью, а от папы  — немного бензином.

Где-то совсем близко засвистела невидимая глазу птица, но её одинокая трель потонула в воробьином гвалте.

Солнечные зайцы позвали первый росток, крохотный и важнейший, и теперь целовали его, появившегося из  подземного царства... Он был такой тонкий и хрупкий, сам сродни солнечному свету, слегка раскачивался на ветру, и воздух слегка звенел от этого, вибрировал, это можно было ощутить только кончиками пальцев.

У соседей что-то громко застучало, дворовой пёс вздрогнул от этого звука, но лаять не стал, а лишь повернулся на другой бок и солнечные зайчики тут же раскрасили его чёрную шерсть новой радугой, каждая шерстинка вместила все цвета, хотя если смотреть издали, пёс оставался всё таким же чёрным и даже больше, чем обычно.

Зайчики плясали, падали на землю невозможным зайцепадами, их было видно даже сквозь закрытые веки...

Папа растает в дымке точно таких же весенним днём, позже, годы спустя, хотя и будет казаться, что прошло всего несколько мгновений. И в тот день, когда солнечные зайцы будут скользить по его лицу, также будет парит земля, и сквозь воробьиный гомон закроет одинокая трель машины скорой помощи... Десятки зелёных ростков уже явились из подземного царства, не страшась возможного мороза, но они видно забыли закрыть за собой дверь и она оказалась такой большой, что в их царство, под землю, попал целый человек...

Всё сошлось в один день, в одно мгновение, время оцепенело, боясь пошевелиться. Вдруг случится что-нибудь ещё?..

А старые буквы, выжженые могучим солнечным зайцем годы назад, были едва заметны и кто-то сел прямо на них, когда составлял протокол...

Показать полностью

"Навек прощайтесь..."

В тот день маме стало немного лучше.


После обследования, очередного и бесполезного, мы немного погуляли по городу, наслаждаясь июнем, цветением сирени… И стараясь не думать, что будет завтра. Мама непременно хотела вернуться домой, а я хотела, чтобы она осталась у меня, ведь в любой момент, в любую секунду все могло стать хуже. Но мама сказала твёрдо: хочу домой. Там огород. Там кошки и собаки. Посмотрю на них. Кто знает, может в последний раз…


Домой – так домой.


Это и правда был очень солнечный, но не жаркий день. Душевный. Умиротворенный. На автобус билетов не оказалось, пришлось ехать на электричке, хоть это и дольше. Я переживала, как мама выдержит поездку: жесткие сиденья, три часа в пути. Но когда каждая секунда может стать роковой, тогда просто сдаешься на милость судьбы. Как-нибудь. Доедем.


Перед поездкой зашли в кафе и, к моей радости, мама немного поела.


— Надо же, окрошка совсем как домашняя!


Да, окрошка, была что надо. И мама даже съела пару кусочков гуляша. Это был настоящий праздник для меня.


— Мама, ты такая молодец! Может еще кусочек?


— Нет… Разве что мороженое.


И уже на вокзале мы купили по простенькому, но вкусному стаканчику мороженого. И электричка оказалась с мягкими сиденьями, и народа было немного. Мама улыбалась. Она давно не ездила на электричке, лет 15.


За окном мелькали цветущие поля. Я смотрела на маму, на ее заострившееся худое лицо, узкие плечи и думала: доведется ли еще раз нам ехать в электричке? Холодный внутренний голос шепнул мне правду. А я, чтобы не слышать ее, обсуждала с мамой цветущие жарки и что-то еще… Наконец разговор стих, мы замолчали.


И вдруг мама сказала:


— Как больно, милая, как странно…


И замолчала. Я смотрела на нее, ожидая еще слов… И боясь их.


Мамин голос был такой сильный, такой чистый.


- Как больно, милая, как странно,

Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,

- Как больно, милая, как странно

Раздваиваться под пилой.

Не зарастет на сердце рана,

Прольется чистыми слезами,

Не зарастет на сердце рана –

Прольется пламенной смолой.


Мама замолчала, глядя на меня. Но через секунду продолжила:


- Пока жива, с тобой я буду –

Душа и кровь нераздвоимы,

- Пока жива, с тобой я буду –

Любовь и смерть всегда вдвоем.

Ты понесешь с собой повсюду –

Ты понесешь с собой, любимый,-

Ты понесешь с собой повсюду

Родную землю, милый дом.

- Но если мне укрыться нечем

От жалости неисцелимой,

Но если мне укрыться нечем

От холода и темноты?

- За расставаньем будет встреча,

Не забывай меня, любимый,

За расставаньем будет встреча,

Вернемся оба - я и ты.

– Но если я безвестно кану –

Короткий свет луча дневного,-

Но если я безвестно кану

За звездный пояс, в млечный дым?

- Я за тебя молиться стану,

Чтоб не забыл пути земного,

Я за тебя молиться стану,

Чтоб ты вернулся невредим.


И снова мама замолчала, пережидая объявление машиниста.


В моей груди гулко билось сердце. Я посмотрела на телефон, чтобы узнать, сколько времени и увидела непрочитанное сообщение. Короткое. «Поражение 95%. Готовьтесь».


Я замерла, не смея поднять глаз. Это было не про маму. Это было про моего свёкра, он сейчас лежал в реанимации, в «красной» зоне. Но только бы не выдать себя лицом. Это хороший светлый день, может один из последних таких. Я не хотела его портить маме.


А мама продолжила читать на память:


Трясясь в прокуренном вагоне,

Он стал бездомным и смиренным,

Трясясь в прокуренном вагоне,

Он полуплакал, полуспал,

Когда состав на скользком склоне

Вдруг изогнулся страшным креном,

Когда состав на скользком склоне

От рельс колеса оторвал.

Нечеловеческая сила,

В одной давильне всех калеча, Нечеловеческая сила

Земное сбросила с земли.

И никого не защитила

Вдали обещанная встреча,

И никого не защитила

Рука, зовущая вдали.


Я смотрела на маму и сильно, очень сильно пыталась не зареветь. Она взяла меня за руку:


С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

Всей кровью прорастайте в них,-

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь!

Когда уходите на миг!


Я не выдержала. По щекам покатились крупные слезы. Я сжала мамину слабую руку. И смотрела на маму, смотрела во все глаза, стараясь запомнить этот миг, никогда его не забывать.


—«Баллада о прокуренном вагоне»… - сказала мама и дала мне пачку салфеток, - Надо же, еще помню. Только кажется я тебя совсем расстроила…


— Все хорошо, мамочка… Это нервы.


Я не сказала про «красную» зону, про то, что моему свёкру осталось жить еще меньше, чем ей. Зачем?


Я вытерла слезы, улыбнулась, вышла якобы в туалет, откуда позвонила мужу, чтобы сообщить новости про его отца.


— Я понял.


И все.


В тот день мы спокойно доехали с мамой до дома. Там она еще поужинала, я сделала рыбу на пару. Я уложила ее, укрыла, пошла полоть огород. И только там, между грядками с морковкой и капустой, заревела, зажав рот ладонью, чтобы никого не испугать. Я не помню, сколько плакала, проклиная ясное небо, заходящее солнце, страшную безысходность. «С любимыми навек прощайтесь…»


Через два дня умер свёкр. Ровно через 40 дней после него – моя мама.


Скоро начнется следующее лето. Но я до сих пор словно сижу в той электричке и смотрю на маму, смотрю в ее лицо и слышу:


С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

Всей кровью прорастайте в них,-

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь!

Когда уходите на миг!

Показать полностью

Открой эту дверь

Кто-то приварил чертову дверь.

Я подергала за кусок арматуры, заменяющий дверную ручку, но, разумеется, результата это принесло. Дверь была металлическая, со следами облупившейся краски, и такая искореженная, будто уже не раз кто-то пытался в нее проникнуть. А по краю — да, сварочный шов.

Я отошла от здания, чтобы осмотреть его со всех сторон. Может на первом этаже есть открытые окна? Может, есть еще двери? Я отошла подальше, и открывшийся вид перехватил мне дыхание.

Это было нечто столь же огромное и устрашающее как доисторическое, как титан, истлевший от времени, но не утративший величия. Гигантское здание! Не хватало глаз, чтобы оценить его ширину и высоту. Как если бы я решила увидеть полностью и одномоментно проходящий мимо товарняк. Но окон в этом исполине было совсем мало и ни одного ниже этажа пятого. Не было и дверей. Откуда я была так уверенна, если не могла увидеть здание целиком? И ведь должны же быть запасные, пожарные выходы! Или нет?..

Я пошла вдоль здания, рискую получить кирпичом по голове с осыпающейся кладки. Или… Пришла даже мысль, что здание рухнет мне на голову, прежде чем я в нем окажусь. Что ж, не исключено.

Я шла долго. И хотя прямо вдоль стены и никуда не сворачивая, оказалось, что по кругу. Ну, или я вышла к точно такому же месту, с которого начала свой путь. К двери. И все остальное было таким же. Арматура. Валяющиеся под ногами обломки кирпичей. Кто бы сказал, для чего мне нужно в брюхо к этому чудовищу… Но ведь нужно! Как воздух, как вода.

Я разозлилась. Начала дергать за кусок арматуры. Взяла обломок кирпича и принялась им стучать по сварочному шву. Бессмысленно. Безысходно. Никак. Мне. Туда. Не попасть…

***

Годы шли, что им оставалось.

Я действительно обошла здание со всех сторон, и не было и никакого другого входа в него. Как и меня не было возможности собраться с силами и позвать кого-нибудь на помощь, или найти какой-то инструмент. Я просто ходила вдоль ветхих стен, наблюдая, как они рушатся. Скоро оно действительно рухнет, и никогда не попаду в него. А когда не станет этого монстра, исчезну и я.

Горечь заполнила меня и все, что мне оставалось, это отойти подальше, сесть на землю и ждать конца. Так я сделала.

Я наблюдала долго. Так долго, что поняла — все-таки этот гигант не рухнет. Не сейчас. Еще не скоро. Ветхий, дряхлый, с осыпающимся фасадом, но стены и не думали рушится, а одном окне даже горел свет… Стоп. Свет?!

Я никогда прежде не замечала его. Я бы увидела. Я глаз не сводила. Неужели, кто-то вошел туда? Или… Или жил там?

Я кинулась к двери, но она оставалось точно такой же как и всегда. Неприступной. Издевающейся надо мной…

И тогда я заплакала. Тогда я зарыдала. И крикнула:

—Да помогите хоть кто-нибудь!

Внутри здания что-то зашумело, будто ветер шел по коридору. Что грохотнуло. И дверь беззвучно открылась, так просто, будто не было для этого никаких препятствий. Слезы все еще бежали по моими щекам, а ноги несли меня внутрь. Наконец-то. Вот оно. Счастье…

***

Я сидела посреди коридора, прислонившись спиной к стене. Мимо меня прошла вереница призраков, печальных, похожих на тех, кого я знала когда-то. Они прошли молча, и исчезли на лестнице. Я уже привыкла. Пусть идут. Они мне не нужны, а я им тем более. Ведь я пока жива, а значит общего у нас нет ничего.

Я с усилием встала. На самом деле, сил оставалось очень мало. Я могу и не успеть найти этот источник света, тот, что освещал окно, единственное из всех. Слишком много этажей, коридоров, дверей. Но нужно продолжать. Узнать, что это был за свет. Кто его зажег. Это не могли быть призраки, им не дано ничего зажигать, они несут только тьму.

Так… Вот она следующая дверь. Не заперто. Внутри… Что-то похожее на школьный класс. Всюду валяются книги и бумаги, сдвинуты в угол парты. Темно. Я подняла один из листов и тут же смяла его, узнав на нем свой почерк. Не то. Дальше.

Дальше было что-то похожее на квартиру, со следами былого уюта. На стенах развешаны семейные фото, только лиц ни у кого не разобрать. Истлевший хлам вокруг, смутно знакомый. Дальше…

За следующей дверью могло быть место, где должны собираться люди праздника. Потом ¬—какая-то лаборатория. Мастерская. Снова школьный класс. Опять квартира. Потом, два к ряду, рабочие кабинеты, такие же заброшенные, как и все остальное. Все это я уже видела миллион раз, на всех этажах одно и то же. И везде темно. Ни огонечка.

Я снова села на пол. Не смысла. Ни в чем. Мои поиски – самое странное, чем может заняться человек. Искать свет, который мог давно погаснуть или зажечься лишь на миг. Ходить по огромному заброшенному зданию, в компании одних лишь призраков. Нет, все. Я больше не могу. И искать выход отсюда я не хочу. Просто лягу и закрою глаза…

***

Наверное, я заснула. А разбудил меня теплый ветер, щекотавший лицо. Откуда здесь ветер? Здесь всегда неподвижный воздух… Или это тот самый, что открыл мне дверь?! Я рывком села, откуда-то взялись силы, давно истраченные на бессмысленные поиски.

Было тепло. По коридору гулял сквозняк. И кажется, стало светлее.

Я медленно встала и пошла навстречу ветру. Ноги онемели, не слушались меня, идти было очень тяжело. И молила — пусть ветер дует, пусть не прекращается. Я успею. Я дойду…

В самом конце коридора была дверь, распахнутая настежь, оттуда и шел теплый воздух. Я шла к ней, хватаясь за стены, почти плача от усталости и бессилия. И… Осталось перешагнуть порог. Я упала через него.

***

Теплый ветер нежно касался штор, из сада пахло цветами. Я выглянула в окно и с удовольствием дышала этим чистым, сладким воздухом. Цвели яблони, гудели шмели и я могла оказаться в саду, просто перекинув ноги через подоконник. Пройтись по мягкой траве… Собирать нежные весенние цветы…

Но в какой-то момент я увидела не сад, а пустырь, внизу, далеко внизу, будто я жила не в маленьком домике на земле, а в каком-то небоскребе. И там, на земле, сидел человек. Я не видела его лица, но как-то поняла, что он смотрит прямо на меня, в мое окно. А еще я услышала полный отчаяния крик.

—Да помогите хоть кто-нибудь!

«Нужно впустить его».

В моем маленьком домике только одна комната. Я легко дошла до двери нее и распахнула настежь. Сквозь дом пролетел сквозняк из сада, такой теплый и сильный. На крыльце никого не было, только яблони кивали мне, осыпая землю белоснежными лепестками. Но я помогла. Себе.

Показать полностью

По кругу

Собака ходила кругами и жалобно поглядывала на меня, но я уже твёрдо решила: в этот раз никому помогать не буду. Всё! Надоело. Проходили уже много раз: сейчас я немного отвлекусь, перестану пристально вглядываться и вслушиваться и – конец. Собака получит перекус, который, возможно, ей даже и не нужен... может у неё по жизни глаза печальные, шерсть так лежит, форма глазниц такая. А я опять проморгаю Поезд, тот самый, мой Поезд... Единственный, что может отвезти меня Туда Куда я Хочу...

Когда-то я знала, что всё устроено не так. Что поезда – это просто поезда, железяки, которые водят люди; они ходят по расписанию и нет никакого Того Самого, пока ты не купил билет и не ждёшь, согласно расписания. Это старое воспоминание жило во мне, как обрывок сна. Ведь теперь всё было не так. Всё было чертовски не так...

Что я не могла вспомнить: как сюда попала. Но знаю, что живу здесь уже очень давно. И больше никогда никому не помогу! Даже собачке, даже старушке.

Кстати, прошлая старушка. Горький привкус остался в душе от того раза. Я с чертовским усердием помогала ей нести котомки, так радостно было на душе... Пока старушка, шамкая, не сказала мне:

— Ты что, больная? Отстань, меня сейчас сын заберёт.

Сын действительно забрал её. Старуха показала на меня пальцем и что-то сказала ему, они засмеялись. А я в пустую потратила час и оказалось, что мой Поезд ушёл. Я сидела на чемоданах и плакала, и люди обходили меня стороной. Как я их всех ненавидела! Ведь каждый успевал на Свой Поезд. Кроме меня.

А теперь эта собака. Печальная. Худая. Голодная. Если я быстренько отойду и куплю пирожок, я успею вернуться и... я потрясла головой и дала себе лёгкую оплеуху. Соберись! Бездомные собаки существуют во всех измерениях и реальностях. А мой Поезд – только в одной. Я больше не выдержу. Мне настолько остопротивел этот вокзал, эти серые плиты и вечное предзакатное небо, этот вечный гул. Если не подойдет мой, то сыграю в Анну Каренину под первым попавшимся...

Собака вдруг залаяла, зарычала и побежала ко мне. Не знаю, совпадение или нет, но раздался сильный лязг двери, и голос Проводника сказал мне:

— Быстрее заходи, и так только ради тебя остановились.

Я дождалась. Я вошла.

****

Сидений в вагонах почти не было, а те, что были... я или не могла на них усидеть, или они были заняты. И я ходила туда-сюда по вагонам, снова и снова показывая билет вездесущему Проводнику, который каждый раз делал вид, что видит меня в первый раз.

Уже отъехав на несколько станций, я поняла, что забыла бОльшую часть чемоданов на платформе. Вот же пакость! Там было столько памятного! Больше всего меня беспокоило, что там остался старый свитер, который вязала еще мама, давным давно. Мамы нет, а свитер со мной, хотя я его и не носила... Он просто всегда лежал в чемодане, с сотворения мира. Мира Вокзала...

Я так ждала этого Поезда, а он оказался такой лажей, таким разочарованием. Осознав это, я села на пол и заплакала, так горько, как давно не плакала, или даже как никогда. Всё просто лажа. Все мечты, все ожидания, все надежды. Плод больного ума. Иллюзия. Самоообман. Мой Поезд – прокуренное место без сидений, старая колымага, которую не пустили в утиль только, чтобы отвезти меня в Никуда...

Проводник похлопал меня по плечу и сказал:

— Покажите ваш билет.

Я уже привычно зашарила по карманам, а злые слёзы текли не останавливаясь, капали на пол.

— Билет! - голос Проводника, и так хриплый и злой, стал просто невыносимым.

Но билета не было. Похоже я обронила его где-то.

— Вы уже много раз его проверили, неужели не помните? – я судорожно вздохнула и снова запустила руки в карманы. Но там было пусто.

— Вы же знаете, что он был!

— А ну, выходи! – Проводник надвинулся на меня как туча, как скала, навис, и шутки с ним были плохи, сразу стало понятно.

Тогда я встала. С сожалением посмотрела на чемоданы, которые всё-таки не забыла. Жаль оставлять, но...

Проводник начал подталкивать меня к выходу, видимо желая выкинуть прямо на ходу.

Но у меня откуда-то взялись силы. Я побежала.

Проводник не отставал, я слышала его тяжёлые шаги, его дыхание, чувствовала его ярость; словно раскалённый до красна древний утюг на углях пытался меня догнать. Люди раступались, кто-то смеялся, кто-то показывал пальцем.

— Я ждала этот Поезд половину жизни! – вопила я.

— Выметайся, безбилетница! – рычал Проводник и мы всё бежали, кажется уже несколько лет: я почувствовала, что устала и начала стареть.

Я остановилась на секунду, чтобы посмотреть, правда ли я изменилась, как на плечо легла раскалённая рука Проводника. Поезд затормозил, двери слегка приоткрылись и меня вытолкнуло, как комок шерсти из пасти кошки.

****

В этом месте не было даже путей, не то что платформы. Я стояла – униженая, запыхавшаяся от многолетнего бега, потная, жалкая. Я потеряла всё. Прошлое, что жило в моих чемоданах. Будущее, к которому всегда стремилась, когда надеялась, что Поезд довезёт меня туда. Ведь он должен был... Это же мой, мой личный... Он должен был быть таким. Но вспомнила людей, что ехали вместе со мной и осеклась. У меня был только билет. Но и его я потеряла...

Я оглянулась вокруг. Светило солнце, люди куда-то шли, тёплый ветер дул в лицо... Быть в Поезде было моей мечтой, моим смыслом, но там оказалось просто ужасно. А ещё, хотя мы так долго ехали, получилось, что я почти в том же месте, откуда начала. Может Поезд шёл по кругу?..

Не было тяжёлых чемоданов. Не было надежды на Поезд. Но был тёплый ветерок и смутное чувство...

... Мимо прошёл человек, волоча за собой целую телегу с сумками, чемоданами, котомками, кульками и просто рассыпанным хламом.

— Здесь останавливается Поезд, вы не знаете? – спросил он, еле дыша, настолько тяжёлой была его ноша

Я покачала головой, зачарованно глядя на жилы, вздувшиеся у него на шее. И человек, не глядя более на меня, пошёл дальше.

— Здесь даже нет путей! – крикнула я вслед.

— Много ты понимаешь в Поездах...

И я пошла прочь. Да, в них не понимала. Но вдруг чётко осознала, что мне это и не нужно. Совсем.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!