zizi5566

В этот день, 38 лет назад был выслан в город Горький (ныне Нижний Новгород) и помещен под домашний арест советский физик и общественный деятель, академик АН СССР, нобелевский лауреат и Герой социалистического труда, главный создатель советской водородной бомбы Андрей Дмитриевич Сахаров.

Сегодня его именем названы улицы и площади. Наряду с Лениным и Сталиным он регулярно входит в топ-списки выдающихся русских деятелей XX века. Однако единства мнений на его счет не существует. Ура-патриоты обвиняют академика в том, что он приблизил крах СССР и вообще был «агентом ЦРУ». Либералы, напротив, создали настоящий культ Сахарова. В их версии ученый стал иконой правозащитного движения и мессией, наконец-то принесшим в Россию свободу.

Между тем, отец водородной бомбы не был ни иконой, ни мессией, ни агентом ЦРУ. Трудно поверить, но он частенько пил водку, а временами даже спирт, очень своеобразно ухаживал за женщинами, умел подраться, любил выйти в свет в дорогом костюме, регулярно задирался с партийными бонзами, никого не стесняясь, рыдал на людях, сочинял стихи и вообще был живым и очень интересным человеком.

Карьерному взлету Андрея Сахарова мог бы позавидовать Наполеон. В 1948 году 27-летнего ученого пригласил работать над сверх-секретным «объектом» его научный руководитель Игорь Евгеньевич Тамм. Ну как пригласил… Их обоих «очень попросил согласиться» всемогущий Лаврентий Павлович Берия, собиравший ученых для работы над советской атомной бомбой. Отказаться было невозможно.

На тот момент Сахаров был аспирантом Тамма — худой, высокий, застенчивый, ужасно одетый и к тому же невероятно косноязычный. В молодости он очень непонятно говорил. А с девушками просто терял дар речи — примерно как Раджеш из «Теории Большого взрыва». В 1943 году он влюбился в лаборантку Клаву Вихиреву и так боялся сделать ей предложение, что написал его на бумаге — и так и отдал девушке. Результатом стал счастливый 26-летний брак и трое замечательных детей.

И вот этот застенчивый нищий ботаник, ютящийся с семьей в коммуналке, в одночасье получает шикарную трехкомнатную квартиру в Москве, коттедж в Сарове (где и шла работа над бомбой) и совершенно фантастическую зарплату в 20 тысяч рублей. Оклад союзного министра тогда равнялся 5 тысячам рублей. Новенький Москвич-400 стоил 9 тысяч.

С 1950 по 1968 годы Сахаров провел в обстановке строжайшей секретности в Сарове (он же База-112, Горький-130, Арзамас-16). Компенсацией, кроме материальных выплат, стало его уникальное положение. Ученые, работавшие над атомным проектом, жили, как ни парадоксально, в обстановке полной интеллектуальной свободы.

Офицеры ГБ, курировавшие работу на «объекте», даже не пытались промывать мозги ученым. Тамм открыто слушал Би-Би-Си. Сахаров регулярно отказывался вступить в партию. Это не помешало ему стать лидером сверх-секретных исследований, получить три звания Героя Социалистическго труда и три ордена Ленина — вместе с огромными бонусами. В 32 года, минуя всякую традиционную иерархию, он стал академиком Академии наук СССР.

У советских руководителей выхода особо не было. Они просто вынуждены были забить на идеологию и лелеять своих взбалмошных гениев. В 1945 году американцы продемонстрировали Сталину в Хиросиме, на что способна атомная бомба. В 1947 году министр иностранных дел Молотов, сделая хорошую мину при плохой игре, заявил на весь свет, что у советского правительства тоже уже есть ядерное оружие.

Но это был чистой воды блеф. Все, что находилось к 1948 году в распоряжении Берии, это начиненная взрывчаткой труба, с которой проводились многочисленные эксперименты, добытый заключенными уран, да замечательные мозги советских физиков.

В 1949 году Гарри Трумэн утвердил первую версию секретного плана «Дропшот», согласно которому на Москву и Ленинград планировалось сбросить многотонные атомные бомбы. Приходилось торопиться.

Первое, что сделал Сахаров в Сарове — предложил изменить форму будущей бомбы — вместо трубы с зарядом он предложил сделать шар. В этом шаре слоями должно было располагаться взрывчатое вещество — поэтому его прозвали «Слойкой». Вторая идея насчет «Слойки» принадлежала Виталию Гинзбургу. Он угадал с составом боевой начинки, предложив использовать дейтерид лития-6 — «Лидочку».

В 1950 году произошло два важных события. Британская разведка схватила Клауса Фукса, немецкого физика, участника «Манхэттенского проекта», который исправно пересылал в СССР чертежи и разработки американцев. В том же 1950 году Сахарову переслали из ЦК ВКПб письмо сержанта Олега Лаврентьева. Тот служил на Дальнем Востоке, самоучкой изучал ядерную физику и тоже догадался насчет дейтерида лития-6. Он также решил, что изолировать плазму в бомбе можно электро-магнитной ловушкой. Сахаров положительно отрецензировал письмо Лаврентьева, только предложил сделать ловушку для плазмы магнитной.

Так, объединенными усилиями была придумана советская водородная бомба. По словам Юлия Харитона, она «получилась почти в два раза легче и в два раза мощнее американской».

В августе 1953 года на Семипалатинском полигоне была испытана первая в мире водородная бомба. Сахаров лежал рядом с руководителями проекта, уткнувшись лицом в землю, но в какой-то момент не выдержал, сорвал защитные очки и посмотрел в лицо своему созданию: «Я… успел увидеть расширяющееся огромное облако, под которым растекалась багровая пыль. … Оно стало быстро отделяться от земли, клубясь и сверкая оранжевыми проблесками. Постепенно оно образовало как бы „шляпку гриба“. С землей его соединяла „ножка гриба“… В этот момент до нас дошла ударная волна.»

Про Оппенгеймера рассказывают, что в момент взрыва над Хиросимой он рыдал у себя в кабинете. Сахаров «синдромом Оппенгеймера» никогда не страдал. Спустя много лет правозащитник Алесь Адамович спросил его, не чувствует ли он вины за свою бомбу. Сахаров решительно возразил. А потом мечтательно сказал: «А вы знаете, Алесь, какой свежий воздух после атомного взрыва? Он пахнет озоном…»

При этом Сахаров одним из первых в мире понял, какую опасность представляет собой радиационное воздействие атомного взрыва. Военные в то время рассматривали ядерное оружие просто как сверхмощную взрывчатку. Даже исследования в Хиросиме и Нагасаки не сразу доказали им, какой страшный пролонгированный эффект имеет радиация.

Сахаров близко дружил с лучшими советскими биологами, боролся с Лысенко, защищал генетику. Друзья и объяснили ему, к чему приведут взрывы его бомб. Уже в середине 50-х он осознал, что наделал, и повел решительную борьбу за отмену ядерных испытаний во всем мире.

Поворотным пунктом стал декабрьский вечер 1955 года. Военный руководитель испытаний М. Неделин пригласил всех на банкет в своем коттедже. Сахаров встал и предложил тост за то, чтобы «наши бомбы взрывались только на полигонах и никогда над городами». Неделин усмехнулся: «Разрешите рассказать одну притчу. Старик перед иконой с лампадкой, в одной рубахе, молится: направь и укрепи, направь и укрепи. А старуха лежит на печке и подает оттуда голос: „ты, старый, молись только об укреплении, направить я и сама сумею!“ Давайте выпьем за укрепление!».

«Я весь сжался, — вспоминал потом Сахаров. — Прошло много лет, а до сих пор у меня ощущение, как от удара хлыстом».

С 1956 года жизнь Сахарова словно раздваивается. В рабочее время он создает для Никиты Хрущева «Царь-бомбу», ту самую «кузькину мать», котору генсек грозил показать американцам. В свободное время он борется за мир во всем мире, устраивает Хрущеву скандалы, требуя отменить ядерные испытания, и горько плачет, когда его не слушают.

Хрущев в бешенстве от выходок своего главного гения. Но поделать с ним ничего не может. В 1962 году он награждает Сахарова третьей звездой Героя. В том же году происходит Карибский кризис. Перепуганные угрозой ядерной войны Хрущев и Кеннеди вспоминают о предупреждениях ученых. И в 1963 году СССР и США подписывают Договор о запрещении ядерных испытаний в трех средах — на земле, воде и в воздухе. Сахаров празднует победу.

Тогда же, в 1960-е Сахаров развивает бурную общественную деятельность. Он требует отмены смертной казни, выступает в защиту политзаключенных, пишет письма правительствам всех стран, защищает Пабло Неруду, Анджелу Дэвис и озеро Байкал. Вместе с друзьями организует первые в СССР политические демонстрации. Он замечательно уловил тренд 60-х — хиппи, пацифизм, рок-н-ролл, «делайте любовь, а не войну». На Западе с восторгом принимали все идеи раскрепощенного советского академика. А в СССР правительство решило отстранить его от секретных работ над ядерным оружием.

Свою отставку Сахаров переживал тяжело. Он попытался вернуться в мир теоретической физики, но за то время, что он работал над бомбой, коллеги ушли далеко вперед. А 8 марта 1969 года умерла от рака его жена. На ее похоронах Сахаров рыдал в голос, а потом впал в тяжелейшую депрессию — «месяцами жил как во сне». Выход из депрессии он отметил своеобразно — снял со счета в сберкассе все, что там было, 130 тысяч рублей, и перечислил их на благотворительность — в Красный крест и на строительство онкоцентра.

Спасла его от тоски активная правозащитная деятельность и встреча с Еленой Боннэр, ставшей его второй женой. Это была настоящая любовь с первого взгляда. Вместе они ездили на суды над политзаключенными, кричали на милиционеров, бузили в залах суда, бегали от следивших за ними гебешников. Это было увлекательное и яркое существование, сплошной рок-н-ролл.

Политические акции Сахарова живо напоминали перформансы современных художников. Они были яркими, имели успех во всем мире и приносили автору заслуженную славу. Как суперзвезде правозащитного движения ему присуждали премии по всему миру, а каждый его шаг отслеживался в мировой прессе. В интервью зарубежным корреспондентам Герой Соцтруда смело критиковал СССР, а советская власть смотрела на все это в полной растерянности.

Сделать с академиком было ничего нельзя — особенно после того, как в 1975 году ему была вручена Нобелевская премия мира. Любой наезд на него привел бы к полному бойкоту СССР. Оставалось только публиковать дурацкие фельетоны в советских газетах. Присяжный журналист Яковлев написал книжку, в которой собрал все грязные сплетни о Елене Боннэр. Но книжку никто не читал, а Сахаров, встретившись с Яковлевым, набил ему морду.

Только в 1980 году, когда Сахаров осудил вторжение в Афганистан и призвал к бойкоту московской Олимпиады, его решились выслать в Горький (Нижний Новгород). Перед этим ему велели сдать все госнаграды. Сахаров ответил «нет», на том дело и кончилось.

В Горьком Сахаров писал для Боннэр трогательные стихи и три раза голодал ради своей любви. По версии его историографов, его подвергали в Горьковской больнице насильственному кормлению. По версии врачей, Сахаров и Боннэр практиковали модное тогда лечебное голодание. Когда академик слишком увлекся, они и попытались его накормить — буквально чтобы спасти его жизнь. Но врачам никто не поверил.

В 1986 году раздался знаменитый звонок из Кремля — новый генсек Горбачев позвал Сахарова обратно в Москву «продолжать свои патриотические дела». В это время академик встречается с Франсуа Миттераном, Маргарет Тэтчер, Рональдом Рейганом, выступает с трибуны съезда народных депутатов, сочиняет проект Конституции. Внезапная смерть в 1989 году замораживает его в образе великого правозащитника и мученика свободы. Но сегодня интереснее вспоминать о том, каким он был на самом деле — эксцентричное дитя 60-х, безумный профессор, вечный вундеркинд.

Ученый-океанолог - Станислав Курилов в Советском Союзе имел статус невыездного гражданина, только такая ситуация Курилову не очень-то нравилась, и он не стал с ней мириться. В то время все считали, что сбежать из СССР было практически невозможно, только океанолога это не пугало, он совершил самый дерзкий побег за всю историю Советского Союза - сбежал из страны вплавь.

Единственным реальным шансом покинуть СССР был пароход «Советский Союз», который осуществлял свой маршрут по Тихому океану от Владивостока до экватора и шел обратно. Это был двадцатидневный круиз, на котором туристы имели возможность понаблюдать издалека за тем, как живут другие государства. Пароход не имел право заходить ни в один иностранный порт. Ученый купил себе билет на круизный лайнер, а отплыть он должен был 8 декабря 1974 года. Только этот корабль оказался не таким, как ожидал Курилов, он был не приспособлен для его побега, а все потому, что внизу его борта закруглялись и он снабжался подводными крыльями из металлического материала и диаметр их был 1.5 метра. Поэтому выпрыгнуть за борт корабля просто не было возможности и место, которое подходило, было размещено в задней части корабля. Ученому - океанологу пришлось прыгать в буруг за лопастями гребного винта, что он и осуществил 13 декабря. Станислав Курилов выпрыгнул за 100 км к западу от острова Сиаргао, который принадлежит Филиппинам.

Ученому пришлось плыть около трех дней до назначенного острова, удивительно, но каким - то чудом ему удалось выжить и его не тронули акулы, медузы и обошла любая опасность, которая могла только случиться в океанских водах. Также его стороной обошел шторм, а солнце было не таким ярким, поэтому оно его обжигало не так сильно, и он не получил солнечный удар. Неизвестно, как пловцу удалось остаться живым во время своего заплыва, но уже 15 декабря ученый достиг острова Сиаргао. Филиппины и остров никак не поддерживали связь с СССР, а значит выдать беглеца они не могли. Филиппины дали ему то, что не мог дать Советский Союз и ученый-океанолог стал активно изучать океан и не сидел на одном месте.

После того, как о побеге с круиза все-таки узнали, в СССР собрали заседание комиссии, которая пришла к решению и приговорила ученого к десяти годам тюрьмы за «измену Родине». Только вот Станислав Курилов не особо рвался обратно в страну, где прожил практически сорок лет. Вместо мыслей о доме, он полностью окунулся в науку с головой. Курилов постоянно был в разъездах, отправлялся в необычные путешествия или научные экспедиции. Скончался ученый зимой 1998 года, когда совершал погружение на Тивериадском озере в Израиле. Он и его напарник должны были поднять наверх важную аппаратуру, которая запуталась в рыболовных сетях. Но ученому не суждено было подняться наверх, он запутался в сетях с техникой и погиб. Похоронили Станислава Курилова на кладбище немецкой общины темплеров, которое находится в Иерусалиме.

Как было сказано выше, побег Станислава Курилова был самым дерзким за всю историю Советского Союза и о нем довольно долго умалчивали, власть не хотела, чтобы такое происшествие было известно общественности.

Сто лет прошло с тех пор, как в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге был расстрелян гражданин Романов, его супруга, дети, а также несколько близких им людей. Однако споры вокруг казни последнего императора не утихают. Руководство РПЦ вновь подняло вопрос о возможном «ритуальном характере» убийства Николая II. Следственный комитет вновь решил эту версию проверить — хотя ни один следователь, изучавший расстрел царской семьи в XX веке, никаких признаков ритуала так и не нашел.

Среди версий ритуального убийства существуют самые экзотические. Возможно, они не имеют отношения к реальной истории, зато давно стали подлинными шедеврами народного фольклора.

Специалисты по масонам рассказывают, что в своих ритуальных убийствах они собирают всю кровь, вытекшую из трупов, и запекают ее. Это дало повод Ирине Репиной, исследовательнице масонского движения в России, предположить, что расстрел Романовых был ритуальным жертвоприношением православных мучеников.

Особый интерес Репиной привлекли яйца, заказанные в большом количестве незадолго до казни императора. Зачем они могли понадобиться? Историк полагает, что после расстрела из тел казненных была выпущена вся кровь. Недаром очевидцы вспоминали, что крови было необычно много, она даже вытекала из-под двери наружу. А с помощью яиц эту кровь запекли, чтобы использовать в дальнейшем во время масонских ритуалов.

Версия достойна шикарного хоррора, вот только никаких масонов в составе расстрельной команды не было. Масоны, бывшие в числе Временного правительства, давно убежали за границу. Может быть, имеются в виду масоны среди руководства ВКПб в Москве? Но сегодня историки и юристы убеждены, что решение о расстреле Романовых было принято в Екатеринбурге — исполкомом Уральского облсовета. Московские большевики никаких приказов на эту тему не отдавали.

Еще одна версия убийства Романовых, имевшая широкое хождение в свое время, связана с сатанистами. Якобы они — опять-таки в ритуальных целях — после расстрела отрезали головы Николая II и его жены. Реквизировали в соседней деревне два жбана меда, положили туда головы и отправили их в Москву «в подарок Ленину». Находились даже очевидцы, утверждавшие, что заспиртованная голова последнего русского царя стояла на столе в рабочем кабинете Ленина в Кремле.

Скептики ссылаются на многочисленные интервью известного криминалиста, судебного медика профессора Вячеслава Попова. Он руководил группой специалистов, исследовавших останки царской семьи. Попов много раз повторял, что на скелетах императора и императрицы в районе шеи нет следов сабельных или ножевых ударов. Это значит, что никто не пытался отделять их головы от тел.

Однако приверженцы сатанистской версии говорят, что останки царской семьи, обнаруженные в Поросенковом Логу на Старой Коптяковской дороге и захороненные в 1998 году в Петропавловском соборе, на самом деле ненастоящие. Настоящие были якобы расчленены и сожжены, а их головы отрезаны.

Отголоском этой живописной народной легенды стала тема «отрезанной головы Берлиоза» в «Мастере и Маргарите» Булгакова.

В 1919 году адмирал Колчак назначил следователя Николая Соколова расследовать убийство Николая II и членов его семьи. Спустя почти год после расстрела Соколов собрал множество вещдоков, тщательно описал место казни, в том числе скопировал надписи на стенах расстрельного подвала в доме Ипатьева. Делать фотографии ему помогал английский журналист Роберт Уилтон, работавший на газету «Таймс».

Уилтону нужны были сенсации. Он сочинил для «Таймс» репортаж, в котором утверждал, будто следователь Соколов нашел рядом с окном, прямо у того места, где был убит царь, три загадочные надписи. Сначала «1918 год». Под ней цифры — «148467878 р». Рядом еще цифры — «87888».

Сам следователь этим цифрам никакого значения не придавал. А вот журналист написал, что это была «каббалистическая запись». Дело в том, что Уилтон был таким махровым антисемитом, что в конце концов его уволили даже из крайне правой «Таймс». Однако он не оставил своих усилий в разоблачении «каббалистов» и в 1920 году выпустил книгу «Последние дни Романовых».

В 1925 году книга попала на глаза русскому эмигранту Михаилу Скарятину. Он тут же «расшифровал» «каббалистические» цифры. Получилось так: «Здесь, по приказу тайных сил, Царь был принесен в жертву для разрушения России. О сем извещаются все народы». Метода расшифровки Скарятин не объяснил. Как из нескольких цифр получилось две большие фразы, до сих пор неизвестно. Непонятно, и какое отношение все эти цифры имеют к настоящей Каббале — мистическому течению внутри иудаизма. А самое главное — кто же это в провинциальном Екатеринбурге, среди убежденных атеистов и коммунистов, мог так хорошо знать Каббалу и практиковать ее сложные ритуалы?

В общем, вопросы остались неотвеченными. Зато фольклор о смерти царской семьи пополнился еще одной увлекательной историей.

Главный мем антисемитской пропаганды заключается в том, что евреи совершают сложные ритуальные убийства христиан, выкачивают из них кровь и пьют ее. Этот нелепый вымысел повторялся веками по всей Европе и всегда предшествовал очередному погрому. Никаких подтверждений он под собой не имел. Зато становился отличным поводом к расправе.

Разумеется, антисемиты не могли пройти мимо расстрела Николая II и его семьи. От версии о «каббалистах» был один шаг до версии о «злобных евреях», замучивших православного императора. В 1931 году этот шаг был сделан. Михаила Скарятина взял под опеку Григорий Шварц-Бостунич — русский эмигрант и убежденный нацист, дослужившийся в Третьем рейхе до штандартенфюрера СС. Он распиарил «каббалистическую версию» Скарятина среди фашистов. Так она попала в пропагандистскую книгу Гельмута Шрамма «Ритуальное убийство у евреев». Чем закончилась вся эта позорная пропаганда, слишком хорошо известно.

На самом деле

Среди расстрельной команды, убившей Романовых в Ипатьевском доме, не было ни одного масона. Из десяти человек один (Яков Юровский) был евреем, другой латышом, все остальные — русскими.

Решение о казни Николая II и его семьи принималось не в Москве. Летом 1918 года Москва практически ничего не контролировала. Большевики из уральского облсовета опасались прихода адмирала Колчака с его армией. Если бы Романовы остались в живых, белая армия подняла бы их на щит. Они стали бы живым символом сопротивления. Поэтому местные власти решили тихо и быстро уничтожить бывшего царя и его потомков.

Казнь монарха и его наследников — классическое мероприятие в ходе любой революции. Несмотря на свою видимую жестокость, оно было призвано закончить Гражданскую войну и предотвратить новую смуту. Однако казнь в Екатеринбурге прошла неудачно. Многие люди были возмущены жестокостью красных и перешли на сторону белых. Приход Колчака предотвратить не удалось, через неделю после расстрела царя он взял Екатеринбург. А непубличный характер расстрела — без суда, без зрителей, без официального приговора — вызвал к жизни десятки самых причудливых фантазий о том, что якобы произошло в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в доме купца Ипатьева

В семь часов вечера 19 июня 1953 года в центре Нью-Йорка на Юнион-сквер собралась многотысячная демонстрация. Люди требовали отменить смертную казнь для Юлиуса и Этель Розенберг. В это время приговоренные сидели вдвоем в маленькой комнатке для свиданий в тюрьме Синг-Синг, а приготовления к казни шли полным ходом.

Без десяти восемь к электрическому стулу привязали Юлиуса. Он умер через три минуты после того, как включили ток. Труп вынесли, а помещение и стул стали обрабатывать нашатырным спиртом, чтобы отбить запах горелой плоти.

В это время к Этель подошел раввин Синг-Синга Ирвин Кослоу. «Вашего мужа уже нет, — сказал он. — Подумайте о ваших детях. Назовите мне имя любого своего сообщника, пускай даже вымышленное, и вы получите отсрочку». Ответ Этель записал журналист «Нью-Йорк Таймс». «Я не знаю ни одного имени, — сказала она. — Я ни в чем не виновна и готова к смерти».

Ровно в восемь часов надзирательница усадила Этель на электрический стул, поцеловала ее и вышла. Ирвин Кослоу читал за стеной 23-й псалом. Этель мучилась долго. После трех ударов током сердце ее все еще билось. Ей дали еще два разряда и в 8 часов 16 минут констатировали смерть.

Толпа на Юнион-сквер начала расходиться. Так закончилось дело Розенбергов — один из самых странных шпионских скандалов «атомного века».

И Юлиус Розенберг и Этель Грингласс были детьми еврейских эмигрантов. Оба выросли в Нью-Йорке, оба увлекались левыми идеями и активно участвовали в профсоюзной деятельности. Даже познакомились они на собрании молодых комммунистов. Юлиусу было 18 лет, Этель — 21. В 1939 году они поженились и зажили жизнью образцовых ньюйоркцев — двое детей, свой дом, хорошая работа. Этель была секретаршей. Юлиус работал инженером войск радиосвязи в Нью-Джерси.

В 1942 году Юлиусу предложил работать на Советы знаменитый разведчик Семен Семенов (псевдоним Твен). Делиться новейшими научно-техническими разработками тогда даже не выглядело как шпионаж — СССР и США были союзниками. Вскоре Юлиус привлек к работе брата жены, Дэвида Грингласса. Тот работал механиком в Лос-Аламосе, где полным ходом шла работа над атомной бомбой. Бесценная информация о ходе работ, передачу которой обеспечил Розенберг, буквально спасла Советский Союз, позволив ударными темпами создать свою бомбу.

Центральным звеном в шпионской паутине, сплетенной НКВД вокруг Лос-Аламоса, был немецкий физик Клаус Фукс. Но в 1949 году его вычислило ФБР. Фукса допрашивали британские контрразведчики, и допрашивали жестко. Но он выдержал и ни в чем не сознался. МИ-6 уже подготовила доклад для американских коллег, из которого следовало, что Фукс действительно выдал русским все секреты Лос-Аламоса, но никаких доказательств против него нет. Рекомендовалось Фукса от работы отстранить, но к суду не привлекать — потому что любой толковый адвокат разобьет обвинение в два счета.

И тут случилось странное. Фукс сам попросил о встрече с британским контрразведчиком. Они посидели в ресторане. Контрразведчик вел себя деликатно, не угрожал и ничего не выспрашивал. И вдруг Фукс сломался. То ли на него подействовал метод «доброго следователя». То ли он не выдержал многолетнего нервного напряжения. Словом, он признался во всем и выдал всех своих соучастников.

Сначала взяли связного по имени Гарри Голд. Тот выдал Дэвида Грингласса. Грингласс был арестован, но на допросах не говорил ни слова. Сломался он только тогда, когда фэбээровцы арестовали его жену и пригрозили отдать их маленьких детей в приют. Грингласс оговорил свою сестру. Его жена подтвердила, что Этель «печатала на машинке донесения в Москву». А руководителем шпионской сети оба назвали мужа Этель, Юлиуса Розенберга.

Процесс над Розенбергами шел быстро и нервно. Показания брата Этель противоречили тому, что он заявлял до суда перед «большим жюри». Доказательством виновности Розенбергов служил некий чертеж атомной бомбы. На деле это был набросок на листочке, который профессиональные физики назвали «бессмысленным детским рисунком». Но ни одного физика на суд не позвали. Кроме голословных заявлений жены Грингласса о том, что Этель что-то «печатала на машинке», никаких других улик суду предъявлено не было.

Однако дело было в самый разгар «маккартизма». В 1949 году американцы получили неопровержимые доказательства того, что русские создали свою атомную бомбу, и с тех пор жили в атмосфере паранойи. Розенберги были коммунистами — и это само по себе звучало хуже любых обвинений. Еще они были евреями — и еврейские организации Европы настаивали на том, что власти США преследуют их из-за антисемитских предубеждений. Однако еврейские организации в самих США за Розенбергов не заступились.

Юридическая сложность заключалась в том, что непонятно было, за что судить Розенбергов. Государственная измена? Но ведь они передавали атомные секреты не врагам, а недавним союзникам в войне против Гитлера. Шпионаж? Но сами они ни в какие секреты посвящены не были. У них просто не было достаточной квалификации, чтобы разобраться во всех тонкостях атомного проекта. В конце концов им инкриминировали «заговор с целью шпионажа».

5 апреля 1951 года судья Ирвинг Кауфман приговорил обоих супругов к смертной казни. Мировая общественность подняла шум. Слишком очевидно было, что Розенберги просто попали под раздачу. В их защиту выступили ведущие политики и интеллектуалы — Жан-Поль Сартр и папа римский, Альберт Эйнштейн и Шарль де Голль, Томас Манн и Бертольд Брехт. В мировых столицах шли митинги в защиту Розенбергов.

Семь раз адвокаты Розенбергов подавали апелляцию. О помиловании они просили двух президентов США — сначала Гарри Трумэна, потом Дуайта Эйзенхауэра. Но ничего не помогало. «Казнь двоих человек — это серьезная вещь, — было написано в последнем заявлении Эйзенхауэра по этому делу. — Но еще серьезнее мысль о миллионах людей, чья гибель могла быть прямо вызвана действиями этих шпионов».

Сегодня дети Розенбергов продолжают борьбу за реабилитацию своих родителей. Брат Этель Дэвид Грингласс давно признался в том, что оговорил сестру на суде, чтобы выручить свою жену. В исторической перспективе понятно: даже если они и были виновны в шпионаже, то создание атомной бомбы в СССР привело к ядерному паритету и, соответственно, обеспечило планете жизнь без большой войны.

Загадкой остается, как Розенберги и Гринглассы, вообще не имевшие высшего образования, сумели разобраться во всех тонкостях ядерных технологий и передать в Москву именно необходимые материалы. Уже в 1950 году у американцев появилось подозрение, что в этом деле должен быть «третий человек» — тот, кто действительно собирал главную информацию в Лос-Аламосе. Тот, кого не выдали Розенберги.

В своих мемуарах легендарный разведчик Абель предположил, что этим «третьим человеком» был юный физик-вундеркинд Тед Холл. Он начал работать в Манхэттенском проекте, когда ему было всего 18 лет. Его завербовал агент НКВД американский журналист Серж Курнаков и передал его Юлиусу Розенбергу. Розенберг свел Холла, работавшего под псевдонимами Персей и Млад с Лоной Коэн, которая и передала в Москву бесценные чертежи атомной бомбы.

В 1950 году фэбээровцы допрашивали Холла, но так ничего и не добились. Его просто уволили из лаборатории. Назови Юлиус Розенберг имя главного предателя — и сделка с правосудием была бы ему обеспечена. Скорее всего, они с женой сумели бы избежать смертной казни и отделались бы тюремным ззаключением — как их родственники, муж и жена Грингласс.

Но Розенберги не выдали Персея. Советский агент Тед Холл переехал в Чикаго, преподавал там в университете. В 1962 году он покинул США и обосновался в Англии. Сделал несколько открытий в Кавендишской лаборатории в Кембридже. А в 1999 году мирно скончался от болезней в возрасте 74 лет. Его жизнь, как и жизнь миллионов людей во всем мире, спасли Этель и Юлиус Розенберг.

Вопреки популярной фразе, секс в СССР все-таки был. А также были секс-символы — актрисы, политики, писательницы, «спортсменки, комсомолки и просто красавицы». С удивительной смелостью эти дамы нарушали все ханжеские табу, существовавшие в СССР. Они вели светскую жизнь, держали свои салоны, увлекались модой и становились иконами стиля. Любовь втроем и вчетвером, лесбийский секс и романы с геями — все это вошло в советскую жизнь благодаря нескольким красивым, раскованным и рисковым женщинам. А параллельно советские красавицы успевали делать революцию, работать в разведке, поднимать производство, играть в кино и писать стихи.

Генеральская дочь Александра Михайловна Коллонтай в перерывах между своими романами — любовными и литературными — успела сделать социалистическую революцию и с нуля отстроить новое государство. В 26 лет она бросила мужа и ребенка, чтобы вплотную заняться революционной деятельностью. В 1917 году, агитируя моряков по поручению ЦК, она встретила главную любовь своей жизни — будущего наркома Павла Дыбенко.

Коллонтай было 45, Дыбенко — 28. Отношения были бурными. Осмысляя свою любовь, Коллонтай написала много статей и роман «Любовь пчел трудовых». В них она пытается сформулировать новый тип отношений между мужчиной и женщиной — без ревности и чувства собственности. Славу ей принесла статья «Дорогу крылатому эросу». В ней она призывала любовников налаживать товарищеские отношения и не слишком переживать по поводу измен партнера.

Но на практике это давалось Коллонтай нелегко. Уличив Дыбенко в измене, она выстрелила в него из револьвера, хотя позже на товарищеском суде утверждала, что пыталась покончить с собой. Дыбенко выздоровел, но Коллонтай с ним решительно порвала, о чем и проинформировала генсека Сталина. Тот направил ее на дипломатическую работу. Так в 1923 году «валькирия революции» стала второй в мире женщиной-послом — после того побывала первой в мире женщиной-министром. Больше двадцати лет она представляла интересы страны в Норвегии, Мексике и Швеции.

Политические враги обзывали Коллонтай нимфоманкой, но на деле она была лишь практикующей феминисткой. Ее карьерные успехи до сих пор вызывают здоровую зависть — и у женщин, и у мужчин.

Легендарная возлюбленная Маяковского Лиля Юрьевна Брик держала самый влиятельный в СССР салон. Десятилетиями там собирались все звезды литературы, политики и искусства. Впоследствии многие из них попадали за решетку. Злые языки говорили, что Лиля Юрьевна была провокатором и агентом госбезопасности. Якобы в то время, как ее сестра Эльза Триоле работала по заданию Коминтерна в Париже, Лиля курировала знаменитостей в Москве.

Однако в историю Лиля Юрьевна вошла как муза лучших поэтов в России. Когда рыжей красавице было 30, ей посвящал свои лучшие вещи Маяковский. Когда Брик было под 80, ее воспевали Вознесенский и Евтушенко.

Перечислять всех возлюбленных Брик не имеет смысла. Через ее постель прошли практически все советские знаменитости. Достоверно известно только об одном мужчине, отказавшемся от секса с ней. Это был кинорежиссер Всеволод Пудовкин.

Но любила всю жизнь Лиля Юрьевна только своего мужа — Осипа Брика. Интеллектуал и интриган, он не только терпел открытые измены Лили Юрьевны, но и ловко использовал ее партнеров. Вдвоем они неплохо поживились за счет того же Маяковского.

Оказав огромное влияние на всю советскую культуру, став суперзвездой советского бомонда, Лиля Брик и в 85 лет не потеряла своей живости. На старости лет она влюбилась в гея-режиссера Сергея Параджанова. Их страстная дружба стала своеобразным артефактом советского декаданса 1970-х.

Советским ученым не удалось бы так быстро создать ядерное оружие, если бы не помощь двух роковых советских красоток. Одну звали Эстер Иоэльевна Розенцвейг — она же Елизавета Юльевна Горская, она же Анна Дейч, она же Зарубина, Зубилина, Кочек, Гутинекер, кодовые имена Эрна и Вардо. Другую — Маргаритой Воронцовой.

В 1941 году подполковник госбезопасности Розенцвейг начинает работать в США. Ее муж Василий — первый секретарь посольства СССР — является главным резидентом НКВД. В задачи его жены входит собрать информацию об опытах с ядерным оружием. Красавица-брюнетка открывает свой салон и приглашает в гости местных знаменитостей. Одной из звезд ее вечеров становится красавица-шатенка из старой русской дворянской семьи Маргарита Воронцова, жена известного скульптора Коненкова.

Маргарите Коненковой приписывали бурные романы с Сергеем Рахманиновым, Федором Шаляпиным и сыном Шаляпина Борисом. Ей не составило труда по заданию Розенцвейг охмурить даже самого Альберта Эйнштейна. Великий физик регулярно приглашал ее пожить у него дома и писал ей любовные сонеты. Одновременно с Эйнштейном Коненкова сумела заинтриговать и Артура Оппенгеймера — отца американской атомной бомбы.

Летом 1945 года, сразу после первых испытаний ядерного оружия, супругов Коненковых срочно отзывают в Москву. Им предоставляют персональный пароход, а по приезде в Москву — огромную мастерскую и квартиру в доме на улице Горького. Есть подозрение, что, кроме скульптур Коненкова, они привезли с собой на пароходе и чертежи атомной бомбы. Во всяком случае, именно в это время Сталин подписал приказ о начале работ над ядерным оружием.

В самый разгар Великой Отечественной войны вся страна с интересом наблюдала за любовным многоугольником, который возник в советской элите. Поэт Константин Симонов, будучи женатым человеком, отчаянно влюбился в молодую актрису Валентину Серову. 19-летняя Серова только что потеряла своего мужа-летчика, Героя Советского Союза, и осталась вдовой с маленьким сыном на руках.

Симонов развелся с женой и добился взаимности от Серовой. Однако замуж за него она не хотела, а потом вообще влюбилась в маршала Рокоссовского. Маршал был женат. Жена маршала потребовала от Сталина, чтобы он все это безобразие прекратил. Тем временем Серова летала к Рокоссовскому на фронт, а Симонов сходил с ума от ревности и писал свои лучшие стихи, которые сегодня дети учат в школах.

Слухи и легенды так и бурлили. Белокурая красавица Серова после фильма «Девушка с характером» была на пике своей популярности. Стихи Симонова, печатавшиеся во всех газетах, знала наизусть вся страна. Маршал Рокоссовский успешно бил на фронте фашистов. Оценив красоту ситуации, Сталин не стал вмешиваться. Он даже разрешил к публикации сборник самых интимных стихотворений Симонова «С тобой и без тебя». По стихотворению «Жди меня» был снят фильм, где главную роль сыграла, разумеется, Серова. Неоднозначная любовная история не хуже «Санта-Барбары» отвлекала народ от тяжелых переживаний и по-своему приближала Победу.

Отношения Серовой и Симонова закончились печально. Они все-таки поженились, но в 1957 году развелись. Сын Серовой спился и умер, через несколько месяцев умерла от алкоголизма и она. Симонов сжег свои письма к ней. Всю жизнь он страшно не любил читать на публике «Жди меня». Недавно были опубликованы несколько чудом сохранившихся его писем к Серовой. Они пропитаны такой бешеной физической страстью, что понимаешь — герой соцтруда и лауреат сталинских премий просто стеснялся произносить вслух строчки, написанные для своей возлюбленной.

«У нее были раскосые глаза сиамской кошки, снисходительно позволяющей себя гладить, но не допускающей посторонних в свои мысли…» — писал о Белле Ахмадулиной ее первый муж Евгений Евтушенко. «Ты распутна, в двадцать два года за тобой тянется шлейф, как за усталой шлюхой», — писал о ней ее второй муж Юрий Нагибин. «Ахмадулина была необыкновенной красоты», — вспоминал ее друг Владимир Войнович.

Поэтесса Ахмадулина стала суперзвездой столичной богемы благодаря хорошим стихам, редкой красоте и странному голосу. Сегодня ее манеру отчасти копирует Рената Литвинова. А в те времена она собирала стадионы на чтение своих стихов. «Под Беллочку» стригли в парикмахерских. Ее возлюбленный Василий Шукшин снял Ахмадулину в своем фильме «Живет такой парень». Ия Саввина скопировала ее голос для Пятачка в мультфильме «Винни-Пух и все, все, все». А лучшие кинорежиссеры наперебой использовали в своих фильмах ее стихи. Когда в «Иронии судьбы» Надя поет романс «По улице моей который год…», многие и не вспоминают, что это стихи Ахмадулиной. Они просто ушли в народ.

Истинное дитя эпохи рок-н-ролла, Ахмадулина адекватно смотрелась бы в Нью-Йорке 70-х или Вудстоке 60-х. Но в чопорной советской Москве ее свободные нравы удивляли даже богему. Она пила каждый день, предпочитая водку. Меняла мужей как перчатки и обрела счастье только с Борисом Мессерером. Уйдя к нему, она бросила двух своих детей и на долгое время забыла о них.

А писатель Нагибин выгнал ее из дома, застав после пьянки в постели сразу с двумя женщинами. «Он шагнул в спальню и остолбенел, — описывал происходящее Владимир Войнович в своих мемуарах. — На супружеской кровати в живописных позах возлежали три женских тела. Члены их переплелись. Власы их простирались по подушкам, будто разбросанные ураганом любви. Взревев, он понесся по спальне, с грохотом отбрасывая предметы мебели и с треском распахивая окна. „Нэлка, засранка, зассыха, чесотка, развратом своим и лесбиянством ты осквернила свой великий талант. Вон из моего дома!“»

О Савве Мамонтове до сих пор вспоминают с придыханием. Как третий купеческий сын стал главным русским меценатом, готовым потягаться в щедрости с самим государем?

Савва Иванович Мамонтов — один из самых известных русских предпринимателей конца XIX века, чей род находится рядом с такими известными купеческими фамилиями, как Морозовы, Рябушинские, Третьяковы, Бахрушины, Демидовы, Алексеевы, Сапожниковы и проч. Его бурная деятельность затрагивала такие далекие друг от друга сферы, как железные дороги и русская опера, скульптура и технические училища, новейшие технологии и развитие крайнего Севера. Был ли Савва Мамонтовявлением типическим для Российской империи рубежа веков или все-таки представлял, как тогда было принято говорить, «исключительный тип»?

Детство Саввы Ивановича представляется вполне узнаваемым – третий сын сибирского винного откупщика и торговца тканями, занявшегося модными и сулящими несметную прибыль железными дорогами и нефтью, Ивана Федоровича Мамонтова. Он плохо учился в гимназии, с трудом поступил в университет на юридический факультет (экзамен по ненавистной латыни за него сдал подставной человек), где почти не посещал профильные предметы, а бегал то на лекции по анатомии, то на репетиции театрального кружка (в числе участников: драматург А.Н. Островский и будущий великий актер А.Ф. Федотов). А то и вовсе на недели уходил в чтение современной литературы и обсуждение с друзьями левых идей, ставших в 1860-е годы невероятно популярными. После постановки «Грозы», что вызвало даже у его прогрессивного отца, дружившего с М.П. Погодиным и уважавшим А.Н. Островского, острый прилив беспокойства за будущее сына, был послан отцом набираться уму-разуму в прикаспийские области – Баку, Персию, Среднюю Азию. Там Савва вроде бы наконец внял отцовским просьбам и взялся за дело.

По возвращении в Москву из своей восточной командировки Савва Иванович сильно заболел и был послан на лечение в Милан, где неожиданно вновь увлекся театром, на сей раз – оперным, и даже спел несколько басовых партий в «Норме» и «Лукреции Борджиа» на сцене «Ла Скала». Здесь же он встретил свою любовь – Елизавету Григорьевну Сапожникову, столь же нежно увлеченную музыкой и искусством, как и сам Савва.

Вся эта история похожа на сюжет одной из вставных новелл в «Будденброках» Томаса Манна, но никак не на реальную биографию сибирского купеческого сына. Однако ничего исключительного в ней все же нет – русское купечество для Европы уже с середины XIX века перестало быть чем-то необычным, целые семьи русских промышленников и заводчиков путешествуют по Италии и Германии, постепенно затмевая собой подразорившееся ко времени Великой реформы дворянство. Вот и Савва с молодой женой и детьми часто будет приезжать в Италию, где у него сложится определенный круг общения и появятся «свои» места. В ходе одной из таких поездок Елизавета Григорьевна познакомится со скульптором М.М. Антокольским, а позже будет помогать ему с организацией выставки в Риме. Это событие станет отправной точкой в истории меценатства семьи Мамонтовых.

Савва Иванович был удивительно «артистическим» человеком, увлекаясь, работал неудержимо и много, но главное – делал все очень недурно, не оставаясь талантливым дилетантом, но совершенствуя свое мастерство. Очень показательна здесь история увлечения Саввы скульптурой – следующей после театра «страсти» неутомимого купца. Познакомившись с М.М. Антокольским, он вдруг начинает много лепить, в следующий свой приезд в Рим берет у скульптора уроки. По отъезду Мамонтова Марк Матвеевич пишет в письме: «Вчера уехал один из новых друзей моих, некто Мамонтов… Приехавши в Рим, он вдруг начал лепить, — успех оказался необыкновенный… Лепка у него оказалась широкой и свободной… Вот Вам и новый скульптор!!! Надо сказать, что если он будет продолжать и займется искусством серьезно хоть годик, то надежды на него очень большие».

Необычайные таланты были у Саввы Ивановича и в драматургии и режиссуре. После покупки Абрамцево семья Мамонтовых чаще всего проводила лето именно там, в кругу родных и друзей, среди которых было много композиторов, художников, скульпторов, архитекторов. Еще с детства самого Саввы Ивановича повелось во время этих летних вакаций устраивать театральные представления. Савва писал целые драмы, дети и все насельники усадьбы разучивали текст и музыку, под руководством Елены Григорьевны рисовались декорации, шились костюмы, эскизы для которых создавали все проживавшие в усадьбе художники. За год таких постановок могло быть больше десятка – и все это со смехом, в свое удовольствие. Когда позже это увлечение Саввы Ивановича перерастет в первую русскую частную оперу, мамонтовский талант увидит вся Россия.

Однако при всей многочисленности и силе дарований Мамонтов имел один изъян – свои затеи он часто не доводил до совершенства. Где-нибудь и в чем-нибудь обязательно, как говорил А. Серов, «прокалывался». Например, представляя публике свою первую постановку, оперу «Алая роза», Мамонтов даже не удосужился дать генеральную репетицию, более того – сам композитор и актеры слышали целиком эту оперу впервые. Похожие проблемы были и во времена второго открытия Русской Частной оперы, когда на Мамонтова будет жаловаться композитор Н.А. Римский-Корсаков, известный своим невероятным вниманием к деталям и потому совершенно не выносивший недоделок. Вот отрывок из его воспоминаний о премьере «Садко» в декабре 1897 года: «В оркестре помимо фальшивых нот не хватало некоторых инструментов; хористы в первой картине пели по нотам, держа их в руках вместо обеденного меню, а в четвертой картине хор вовсе не пел, а играл один оркестр. Все объяснялось спешностью постановки. Но у публики опера имела громадный успех, что и требовалось С.И. Мамонтову. Я был возмущен, но меня вызывали, подносили венки, артисты и Савва Иванович всячески меня чествовали, и я попал как «кур в ощип».

По поводу мамонтовских театральных экзерсисов будет нелестно отзываться и А.П. Чехов, который высмеивал Мамонтова за барскую безалаберность и создание оперного театра только для своего удовольствия. В том же будут обвинять Савву Ивановича и его друзья-художники.

Однако за всеми этими придирками практически все его критики не заметят главного таланта «московского Медичи», о котором очень точно напишет уже после смерти Я.А. Тучендхольд: «Другие коллекционировали искусство, он же его двигал. Можно говорить о целом мамантовском периоде русской литературно-художественной жизни, ибо Мамонтов был ее средоточием в 80-х-90-х гг.» Ему вторит и В.М. Васнецов, который называл Савву Ивановича «творцом художественной среды» России рубежа веков. В этом-то и был главный талант Саввы, ведь С.И. Мамонтов – это в первую очередь гениальный куратор. Быть может, он не был автором гениальных произведений, но он делал все, чтобы создать атмосферу для их появления. Своими подчас совершенно безумными проектами он составлял конкуренцию императорскому академизму, что и стало питательной средой для «русского чуда» начала XX века.

За 40 лет (с 1863 по 1903 гг.) своей активной деятельности Савва Иванович поучаствовал в невероятном множестве проектов и как промышленник, и как меценат. Среди них строительство целой сети железных дорог на Русском Севере и к Донецкому угольному бассейну, открытие первой русской частной оперы, адресная поддержка русских художников, актеров и музыкантов, запуск вагоностроительного завода в Мытищах и судоверфи на Неве, создание сети средне-технических учреждений в Костроме, поддержка Московского товарищества художников, создание Художественно-промышленного общества при Строгановском училище, поддержка издания журнала «Мир искусства», проект освоения земель русского Севера.

Одним из самых заметных проектов С.И. Мамонтов стала деятельность по строительству северных железных дорог. Начав со строительства небольшой ветки Москва – Сергиев Посад (1862 г.), уже к 1870-му мамонтовское товарищество построило в 6 раз больше путей: Сергиев-Ярославль, Иванов-Шуя, Рыбинск-Бологое. Позже на деньги Саввы Ивановича и его компаньонов будут открыты ветки: Ярославль-Рыбинск, Ярославль-Кострома, Ярославль-Вологда-Архангельск, Александро-Киржач, Бельково-Юрьев-Польский, Москва-Савелово, Петербург-Вологда-Вятка. Отдельно следует отметить донецкую каменноугольную железную дорогу, которая дала возможность развивать добычу угля в Донецком бассейне.

Далеко не все эти дороги приносили ощутимый доход, многие строились скорее по идейным соображениям, как это, например, было с дорогой Ярославль-Вологда-Архангельск. Савва Иванович считал русский Север крайне перспективным регионом, главная проблема которого состояла в отсутствии сети коммуникаций. Строительство железнодорожной ветки через тундру виделось ему необходимой частью программы освоения этого богатейшего региона. В своей правоте он сумел убедить не только коллег, но и министра финансов (именно в ведении этого министерства в Российской империи было железнодорожное строительство) С.Ю. Витте, и государя императора Николая II. Для этого на Нижегородской выставке в 1894 году он своими силами откроет целый павильон, посвященный русскому Северу, в оформлении внутреннего убранства которого будут участвовать художники Врубель и Коровин.

Савва Иванович всегда был поклонником и оперного пения, и театра, и живописи. Ему хотелось совместить эти три искусства, которые в тот момент были разделены невидимыми стенами академии. Поэтому свою оперу он стал собирать не столько из певцов, сколько из талантливых актеров и художников-декораторов. Конечно, это вызывало нарекания, Мамонтову часто указывали на непрофессионализм его певцов, обвиняли их в дилетантстве. Савва Иванович не сдавался и в итоге действительно сумел создать что-то необычайное. В его опере ставились отвергнутые в казенных театрах произведения Мусоргского, Римского-Корсакова, Рахманинова, а исполнителями главных ролей были Шаляпин, Любатович, Салина. В создании костюмов и декораций участвовали Нестеров, Поленов, Суриков, Коровин, Врубель, Васнецов, Левитан. Одной из главных идей мамонтовского театра стала постановка русских опер с русскими актерами наравне с господствовавшими тогда повсеместно итальянскими произведениями.

Сама частная опера изначально занимала сцену театра купца Солодовникова (Б. Дмитровка, 6 – ныне театр «Оперетты»), но С.И. Мамонтов рассчитывал со временем перевести ее в зал, который специально для нее строил в гостинице «Метрополь», чему, к сожалению, не было суждено случиться из-за разорения Саввы Ивановича. Опера окончательно закрылась в 1904 году, однако многие из певцов продолжили свою карьеру в других театрах и с большой теплотой вспоминали время РЧО.

Наверное, самым крупным проектом семьи Мамонтовых стало создание и поддержка литературно-художественного кружка вокруг их усадьбы в Абрамцево. Изначально усадьба принадлежала писателю-славянофилу С.Т. Аксакову. Мамонтовы приобрели Абрамцево в 1870 г. и практически тут же «у Саввы и Лизы» появился широкий круг художников, литераторов, скульпторов, музыкантов и архитекторов, либо приезжавших «на вакации», либо живших здесь весь сезон. Среди посещавших усадьбу были И.С. Тургенев, М.М. Антокольский, В.М. Васнецов, М.В. Нестеров, В.И. Суриков, В.А. Серов, В.Д. Поленов, М.А. Врубель, К.А. Коровин, И.Е. Репин. Душой всей этой компании была Елизавета Григорьевна, которой принадлежит большинство идей по перестройке усадьбы. Именно с ее подачи будет построена лечебница для окрестных крестьян, построен и освящен храм Спаса Нерукотворного, созданы керамическая и резческая мастерские, занимающиеся собиранием и переработкой народных орнаментов и мотивов.

На многие годы Абрамцево станет средоточием художественной жизни для русской творческой интеллигенции и послужит образцом для многих других подобных центров притяжения. Здесь будут написаны многие знаменитые картины – от репинских и поленовских этюдов до знаменитых картин Серова, Врубеля, Нестерова. Символом радостного и теплого Абрамцева станет портрет Веры Мамонтовой авторства В.А. Серова «Девочка с персиками».

Разорение С.И. Мамонтова стало шоком для всех. Никто не ожидал ничего подобного, его арест воспринимался, как неудачная шутка, а его партнеры и вовсе не сразу поверили в возможность такого сценария. Однако, как нам кажется, крах С.И. Мамонтова начался задолго до финансового скандала 1899 года. Все началось со слухов о связи Саввы Ивановича и актрисы РЧО Татьяны Любатович. Эта история очень тяжело была воспринята и Елизаветой Григорьевной Мамонтовой и младшими Мамонтовыми. С этих пор Елизавета Григорьевна закрывается в Абрамцеве, а Савва все более теряет былую веселость и беззаботность, начинаются конфликты с ближайшими друзьями и соратниками.

За 1890-е годы Мамонтов успел страшно поссориться с Репиным, Коровиным, Шаляпиным и даже незлобливым и тихим Врубелем. Если верить современникам, «Савва становился самодуром».

Возможно, этот душевный разлад и вызвал те промахи, которые Савва Иванович допустил в своих железнодорожных делах. Ввиду убыточности и нехватки средств на строительство железной дороги в Архангельск Мамонтов стал использовать деньги из казны акционерного общества Ярославской дороги для поддержания других своих проектов. На фоне нарастающего мирового кризиса перепроизводства это было очень рискованно. Но Мамонтов надеялся, во-первых, на данную ему концессию для строительства ветки Петербург-Вологда-Вятка, а во-вторых, на казенный кредит, на который он, друг и соратник всесильного министра финансов С.Ю. Витте, как ему казалось, мог рассчитывать. Именно здесь он и просчитался.

Не будучи силен в большой политике, Мамонтов не заметил изменения политико-экономического курса Витте, и когда акционеры потребовали отчета, а кредиторы – выплат, Савва Иванович просто не смог со всеми рассчитаться. Это вызвало целую цепочку обрушений и, наконец, арест самого Мамонтова, его брата и их компаньонов.

На защиту Мамонтова встала вся художественная общественность Москвы, защищать его в суде вызвались лучшие юристы – А.Ф. Кони и Ф.Н. Плевако, которые убедили присяжных в невиновности промышленника. Это, правда, не вернуло Савве Ивановичу потерянного. Все его имущество, включая дом в Москве, коллекцию произведений искусства, все акции, заводы и земли – все это было арестовано и распродано. Только Абрамцево, как собственность жены, к счастью, осталось нетронутым.

Остаток жизни Савва Иванович доживал в доме своей дочери на задворках Бутырского замка, где располагалась московская керамическая мастерская «Абрамцево». Несколько раз Мамонтов будет пытаться вернуться к делам, но в итоге бросит эти попытки. Главное и единственное, что останется у постаревшего Садко — это семья: дочь, сын и внуки, которых он будет нежно любить. С женой он так и не помирится. Умрет Савва Иванович очень тихо в апреле 1918 года после всех позорных миров и революций. Похоронен будет в Абрамцеве. Служащий железной дороги, увидев процессию и узнав о том, кого хоронят, воскликнет: «Эх, буржуи, такого человека похоронить не можете как следует!»

Саввы Мамонтова, его жены Елизаветы и дочери Веры. Усадьба Абрамцево, Московская область.