Смотрю, понеслись тут волны про 90-е. Так, где моя доска для сёрфинга?
Хронологии не будет. Просто напишу то, что помню.
Получилась портянка, но это я не специально.
Для меня девяностые открылись смертью отца. Саркома. Ему не было и тридцати.
Это был 1990 год. Мама осталась одна с двумя детьми. Мне 5 лет, брату 2 года. Из стабильной и размеренной жизни всё полетело куда-то вниз.
Переехали в другой посёлок, который на тот момент считался очень обеспеченным. Мама устроилась кассиром в гастроном. Запомнились пустые полки и запах рыбы.
Внезапно выясняется, что зарплаты просто перестало хватать даже на еду. Смотришь на ценник и видишь, что то, что вчера стоило рубль, сегодня стоит уже два. Через неделю будет стоить пять.
Кто-то подумал, что раз у матери от рака умер муж, то обязательно должны были остаться ампулы с наркотой. Обдолбыши начали осаживать квартиру и угрожать. Даже жизнью. Спас положение муж маминой подруги, который экстренно приехал за 150 километров и показался перед наркоманами, невзначай засветив отнюдь не ментовскую корочку и пистолет.
Мама познакомилась с мужиком, который вначале был даже неплохим. Спортсмен (самбо, гребля, волейбол), работящий, имеет неплохой авторитет в посёлке. Тогда я впервые услышал о братанах, смотрящих и прочей бандитской суете. Немного позже выяснилось, что мужик оказался не таким уж и хорошим. Работу бросил, спорт бросил, стал бухать, загуливать. Пару раз поднял руку на мать. Брата он любил, а вот меня терпеть не мог. Благодаря ему я не раз испытывал чувство свободного полёта. Знаете, как сильно нужно дать затрещину шкету, которому нет и десяти лет, чтобы он полетел? Я знаю. Меня в три года сильно напугал один урод и я заикался. Так вот, при том новом «папе» я заикаться начал так, что толком не мог говорить. Бил он меня мастерски (самбист хренов), без синяков. Мама не видела, а я не говорил.
Мама устраивается на работу в пекарню. Денег едва хватает на то, чтобы прокормить нас и неработающего «мужа». Хотя этот частенько пропадал на неделю — две. Спасали хлеб «под зарплату» и огород с каменной землёй, на котором почти ни хрена не росло. А то, что вырастало, зачастую воровалось. Мы с братом сдавали бутылки, таскали металлолом. Металл — это иногда было опасно. Можно было отхватить знатных от мужиков, которые позарились на твой металл или место, где ты его добыл. Один раз на нас наставил ружьё какой-то дед и ради подтверждения своих серьёзных намерений стрельнул в воздух. Драпали мы знатно.
Хорошо развивался бартер. Меняли всё на всё. В посёлке был магазин от единственного градообразующего предприятия, в котором в счёт зарплаты за бешеный ценник можно было купить продукты. Но это было доступно только работникам того предприятия. Саму зарплату не платили. Продукты стали этакой валютой.
Мама работала сутками. Прибегала домой, чтоб приготовить нам поесть, а сама опять на работу. Как-то пришёл из школы и увидел, что мать лежит без сознания у плиты. Переутомление и отсутствие нормального сна. Чуть позже ей как-то удалось выбить два места в детском лагере, который находился тут же в посёлке. Там давали по какому нибудь фрукту раз в день. Мы с братом их относили маме на работу. Много позже она призналась, что практически ими только и питалась.
Патесоновый суп. Это блюдо стало для нас с братом показателем того материального трындеца, который творился. Матери просто нечем было нас кормить. Она «поскребла по сусекам» и из того, что насобирала, сварила ЭТО. Есть ЭТО было невозможно. Мама пыталась нас заставить, так как больше ничего не было. Плакала. Мы плакали и давились. В итоге брат кое как доел, а я втихую накормил тоже голодную щель между холодильником и полом.
В школу всё, что можно было сделать самой, мама делала. Касса букв и цифр, например, у меня была самодельная. Учителя иногда устраивали вылазки классном на природу. Пару раз мне их пришлось пропустить, так как толком нечего было с собой брать их продуктов, а порожняком я идти не хотел. Походы я очень любил.
В школе подростки стали делиться на состоящих в «группировке» (по принципу нынешней АУЕ) и не состоящих. В ходу стали такие фразы, как «Кто по жизни?», «Уделить на зону» и т. п. Стали забиваться «стрелки», по итогу которых кто-то обязательно был отмудохан толпой. Народ из «группировки» ставил «на бабки» кого либо под каким либо предлогом и заставлял поклясться, что отдаст фразой «рот ставлю». Ну или лайтово «слово пацана». Хотя чтоб кого-то «наказали» через рот ни разу не слышал.
Милицию перестали воспринимать вообще. Да их и не было видно. Сидели в отделе несколько человек и выходили только покурить на крылечко. Вместо милиции теперь обращались к «братве». Сейчас смешно вспоминать то, как по вопросу, к примеру, кражи или избиения взрослые люди обращались к 18-20 летнему пацану. А вот если ты «попал» уже от «братвы», то помочь тебе не мог никто (или знакомство с «братвой повыше»). Один мужик им за какой-то проступок отдал квартиру на неделю под личное пользование, а сам ютился у знакомых. Из квартиры по итогу вынесли всё. Если бы он написал заявление, то ходу бы ему не дали, а мужику стало бы только хуже.
И всё таки из всей этой грязи можно выделить и что-то хорошее. Отмечали семьями Новый Год, на каждый из которых мы, дети, ставили родителям представления. Подходили к этому ответственно. Был ведущий, шоу разбивалось на акты, шутки, фокусы, песни. Люди друг другу помогали и по возможности делились тем, что было. Продуктами, вещами. Я как-то получил на утреннике приз за самый лучший новогодний костюм (Незнайки), который изначально сшили для соседского пацана.
А какое же пацанячее детство без улицы, гаражей, крыш, недостроек? Игры «пекарь», «9 стёклышек», «12 палочек». Рогатки. Бои «двор на двор». Мы устраивали походы за 10 километров от посёлка. И даже при наличии «Денди» мы всё равно большее количество времени проводили на улице.
Первая детская влюблённость и разбитое сердце, когда нас рассадили по разным партам. Эх. Она даже и не подозревала, что нравилась мне.
Конечно же было хорошее. Жаль, что оно не оставляет такой же яркий отпечаток, как плохое.
Постепенно всё начало нормализоваться. Мудака «папу» в итоге посадили. Ограбил пасеку. Подельников не сдал и пошёл мотать свой третий уже (0_о) срок, где надел красную повязку.
Мама вышла замуж за другого мужика. И пускай брак был фиктивным, тот мужик относился к нам хорошо, хоть и был строг. Они с мамой занялись торговлей и в семье стали появляться деньги. Иногда даже хорошие деньги. Людям стали постепенно выплачивать долги по зарплате. АУЕ-шность молодёжи хоть и и не сошла на нет, но всё же достаточно побледнела. Я победил своё заикание. То, которое не могли вылечить ни врачи, ни бабки — колдуньи. Вскоре по телевизору один Боря признался, что он — мухожук и началась оттепель двухтысячных.
Вот такие были мои девяностые. Такие же, как и у большинства. В городах эти года проходили легче, в посёлках тяжелее. Некоторые деревни вообще большой разницы не увидели, так как жили своей землёй и продуктовый бартер у них был в порядке вещей.
Но вот когда какой-нибудь «браток» из 90-х или хрен с горы 2000-го и позже года рождения начнёт задвигать про «нормальное то было время», хочется дать такому леща. Да так, чтоб, как лётчик, ощутил всю прелесть свободного полёта. Пару раз даже давал.
Когда я слышу про эти «нормальные» времена, то сразу вижу перед собой маму баз сознания, лежащую на кухне, не спавшую двое суток и думающую о том, как прокормить, одеть и собрать в школу двоих своих сыновей.