Серия «Конечные времена»

Субстратом для увеличения числа радикалов являются наивные граждане. От них можно отличить умеренных, которые ценят мир и порядок и являются сдерживающей силой. Число радикалов не растёт беспредельно. Наивный, пройдя радикализацию, может остепениться и превратиться в умеренного. Особенно помогает образумиться время, прожитое в турбулентных условиях. Чем дольше – тем больше хочется порядка.

Динамика представлена в модели посредством индекса политического стресса (PSI), который комбинирует в себе обнищание масс и перепроизводство элит. Для его вычисления используется медианный доход домохозяйства как процент ВВП и количество элитариев (включая претендентов) как процент населения. Чем выше PSI – тем вероятнее процесс трансформации наивных в радикалов, это понятно.

Автор прогнал свою модель общества США на периоде, начиная с 1960 года. К 2020 году PSI достиг очень высокого уровня, а кривая радикализации, оставаясь на нуле до 2010 года, начала расти и в двадцатых годах практически взрывается. Нестабильность станет настолько высокой, что она начнёт сокращать численность элит. Это в модели – циферки, а в жизни – человеческие судьбы. Сокращение численности может быть и физическим. Этот процесс неизбежно снизит PSI и радикализацию. Последняя достигнет минимума в 2030-х годах. Но ядро процесса, а именно работающий насос богатства, никуда не денется. Пройдёт ещё полвека – и жди очередную итерацию.

Альтернативы есть? Конечно. Если хорошо сработает аппарат принуждения, открытого гражданского конфликта удастся избежать. Но кривая радикализации не уляжется, ведь радикалы не увидят насилия и не превратятся в умеренных. Система на неопределённое время зависнет в состоянии массовой нищеты, конфликта элит и радикализации.

Так не должно быть. Насос должен быть выключен. Если поднять зарплаты (и налоги), то это, хоть и не предотвратит полностью бедствия двадцатых и породит контр-элиты, но после беспокойного десятилетия у системы есть шанс быстро прийти в равновесие с минимальным PSI и низкой радикализацией. Короче, в этом случае тоже будет больно, но относительно недолго.

Вы уже, наверное, поняли главный вывод: слишком поздно предотвращать грядущий кризис, он неизбежен. Но надо заботиться о спокойном будущем после него.

Турчин накладывает свои теоретические выводы на текущую политическую ситуацию в Штатах. Правящий класс включает в себя богатейший 1% и образованных 10%. В последние десятилетия корпоративная элита фрагментировалась. Экономические лидеры стали менее умерены и не готовы делиться с обществом. Выросли пожертвования фондам, поддерживающим радикальные идеологические повестки дня. Это снизило доверие к общественным организациям и сотрудничество в обществе. Но, несмотря на разногласия, правящий класс продолжает весьма эффективно продвигать свои ограниченные кратковременные интересы: снижать налоги и зарплаты, а также убирать препоны, мешающие влиянию денег на политику. По этому поводу никакого раздрая между плутократами не было и нет. Как не будет и экзистенциальной угрозы своему существованию из их рядов.

Угроза может исходить только извне, и не от кого попало, а от сплочённой и организованной революционной партии с широкой поддержкой народа. Но где та молодая шпана, что сотрёт их с лица Земли? Крайне левые безнадёжно разобщены, крайне правые в этом отношении не благополучнее. До половины радикальных организаций составляют агенты ФБР, которые, порой, и подбивают их на действие. Между центром и краями, однако могут найтись лица, критически относящиеся к системе власти, но неготовые использовать криминальные действия для изменения ситуации. Автор называет их «диссидентами» (сам он, кстати, сын советского диссидента). На некоторых их них просто не обращают внимание. Ярким примером служит Ноам Хомский. Они остаются маргиналами. А вот правые диссиденты способны сделать из республиканской партии революционное орудие пролетариата. Даже былой стратег Трампа Стив Бэннон считает себя в определённом смысле ленинистом.

Но самой интересной фигурой является, несомненно, Такер Карлсон. Его взгляды близки к общей идеологии правых и в то же время содержат элементы, нравящиеся широким массам: указание на то, что демократы из народной партии стали партией богатых, критика иммиграционной политики государства, антивоенная риторика, защита свободы слова и, не в последнюю, очередь критика налогового режима, потворствующего крупному капиталу. Автор называет Карлсона очень опасным человеком. Три его главные темы – это правящий класс, разрушение общества и замена (replacement). Его обвиняют в стремлении разрушить страну, хотя на самом деле он хотел бы сбросить правящую элиту. Мёрдоку следовало бы внять предупреждениям и снять его, но Карлсон приносит ему слишком много денег, чтобы можно было от него легко отказаться. Мы уже знаем, что в апреле, когда книга уже была в печати, Карлсона всё-таки сняли. Но он осел в Твиттере под крылом Маска.

Такер Карлсон в Твиттере (Х)

Первое сражение в идущей революционной войне осталось за правящим классом. Демократы остаются партией богатейших 10%, куда входит и верхний 1%. А вот республиканцы выползают в своём популизме из-под «своего» 1%. В их рядах, помимо новых правых, есть и национальные консерваторы (NatCons) с восходящими звёздами Джеймсом Вэнсом и Блейком Мастерсом. Мы пока не знаем, кто получит контроль над Республиканской партией, и получит ли вообще. Но фактом является то, что сегодня многие простые американцы не поддерживают больше свои элиты, в то время, как множество неудачников с высшим образованием не находят приличного трудоустройства и служат бульоном для выращивания контр-элиты. Элита же реальная не стремится чем-то делиться в интересах стабильности. Данное положение вещей автор называет революционной ситуацией. Ну почти по-ленински.

Чем всё это кончится? У Петра Валентиновича для нас двенадцать сценариев на будущее, которые он получил в результате анализа событий прошлого. Половина вариантов включает в себя сокращение населения, две трети – сокращение элиты. В двух сценариях часть элиты физически уничтожается. В пяти – убивается лидер. Девять сценариев привели к гражданским войнам, которые длились иногда сто лет и больше. Семь исходов привели к уничтожению государства в той форме, в которой оно существовало до кризиса.

Картина мрачная, конечно. И всё же вероятность благоприятного исхода существует. Неспокойную середину девятнадцатого века, которую называют веком революций, две империи – Британская и Российская – прошли вполне благополучно. Хотя предпосылки для кризиса они имели. В Британии массовое обнищание привело к снижению среднего роста населения. С протестами жестоко расправились. Тем временем индустриализация ускорила экономический рост и размножила элиту. Росло число студентов. Середина девятнадцатого века была несомненно временем стресса для Британии. Но обошлось. Почему? Часть объяснения лежит в изобилии ресурсов, поступающих из разных концов империи. Но главная причина – это реформы общественных институтов: расширение избирательных прав, постепенное отстранение земельной аристократии от власти, поддержка самых обездоленных. В результате средние зарплаты, впервые за сотню лет, пошли вверх, всё быстрее и быстрее.

России жизнь тоже была не сахар. Бурный рост населения стал причиной сокращения наделов, которое не предотвратила территориальная экспансия. Средний рост рекрутов упал на четыре сантиметра в восемнадцатом веке. Множилась и элита, ещё быстрее, чем крестьяне. Росли её аппетиты, которые удовлетворялись усилением эксплуатации крепостных. Это не осталось без реакции: число крестьянских бунтов выросло с десятка в год в начале века до 423 в 1858 году. Александру Второму нужно было реагировать, и он отреагировал отменой крепостного права. Эта реформа, хоть и мало кого осчастливила, но в совокупности с дальнейшими мерами коренным образом трансформировала общество. Большинство старой элиты было вынуждено медленно сойти с пьедестала. Многие пополнили ряды народников и прочих группировок контр-элит. И всё же реформы были успешными в том смысле, что ослабили давление. Революция была предотвращена на полвека.

Вот так две совсем разные империи смогли совладать с ситуацией. Помогла возможность вывоза населения на присоединённые территории, повезло и с компетенцией правителей. Ну и экзистенциональная угроза в лице межимперской конкуренции подстегнула. Российская империя всё же рухнула, спустя полвека, под грузом перепроизводства элиты и геополитическим давлением. Британия же, несмотря на победу в Первой мировой, проиграла экономическую гонку Германии и США и начала деградировать уже в межвоенный период. Вторая мировая лишь ускорила развал империи. Сегодня даже выход Шотландии из союза может не удивить многих. Все империи рано или поздно распадаются, и Британская не стала исключением.

Эти немногие истории успеха наводят на размышления. Сбалансированная социальная система с выключенным насосом богатства находится в неустойчивом равновесии и требует постоянных усилий для его поддержания – как при езде на велосипеде. Эта нестабильность вызвана «железным законом олигархии»: как только одна из группировок дорывается до власти, она начинает использовать её себе во благо. Продолжительный период выравнивания доходов в западных демократиях окончен. Экономическое неравенство растёт, а потенциальные элитарии поступают в университеты во всё большем количестве. Политические партии бросают население на холоде и соревнуются в том, кто полнее удовлетворит хотелки элит. Это фамильная черта демократии: несмотря на все преимущества, данная система наиболее подвержена к сползанию в де-факто плутократию. Идеология является в ней ключевым инструментом власти. Олигархат покупает средства массовой информации и продвигает через них свою повестку. А есть ещё куча других способов оказать влияние. Деньги – главное топливо, движущее организациями, на голом энтузиазме долго не протянешь.

Будущее США, мы убедились, не выглядит для автора радужным. Более оптимистично он смотрит в сторону Европы, которая не так поляризована. Ядро Евросоюза – Франция и Германия – не отличается единством курсов правящих элит. Это достаточно увидеть на разных траекториях развития неравенства. В Германии оно растёт гораздо более высокими темпами. Подобным образом различаются траектории Австрии и Дании. Эти расхождения благоприятны для исследователя, «тестирующего» различные варианты. Мы явно вошли в особенно турбулентный период мировой истории на фоне изменения климата, пандемии, экономических проблем, иммиграции и межгосударственных конфликтов. Поможет ли низкий уровень неравенства лучше справиться с этим – покажет время.

Напоследок автор напоминает нам, что мы как вид уже имеем за плечами долгую историю и смогли выработать замечательные технологии, включая социальные, которые облегчают нам жизнь. Но потенциал их не исчерпан до конца, что видно по развитию разных стран. Одни живут более-менее ровно, в других элиты подгребают под себя всё, что могут. История всё расставит по своим местам. От элит не нужно избавляться. Они необходимы в сложных обществах. Трюк лишь состоит в том, чтобы сдержать их таким образом, чтобы они действовали и для общего блага.

В целом читалось очень легко и быстро. Наверное, потому, что автор вырос в СССР и мыслит «нашими» понятиями и категориями. Много знакомых исторических примеров, причём без неприязни к коммунистам и к русским, проглядывающей в сочинениях некоторых западных авторов.

Похвально стремление автора привнести статистические методы в историческую науку. Но мы находимся лишь в начале пути. Куда он приведёт нас – неизвестно, но безоглядно полагаться сегодня на выводы Петра Валентиновича я бы не стал. Можно построить модель, можно её верифицировать. И всё равно будущее она может не предсказать. У нас есть достаточно примеров перед глазами. Проблема в том, что человеческое общество – не воздушные массы, а люди – не молекулы. У каждого своя сложная мотивация, которая к тому же изменяется со временем. Далее, у нас нет таких хороших средств контроля, как у метеорологов. Да есть статистика, но она неполная, а также содержит субъективный фактор оценки. Экономисты давно уже зубы обломали на предсказаниях кризисов. Иногда кому-то удаётся угадать, но вот случается следующий «стабилизец» – и опять он застаёт врасплох. А ведь у них первоклассная статистика, не то, что у историков. Попробуй-ка подсчитай число элитариев, и не только действительных, но и потенциальных! То-то.

Что не всё нормально в «доме Облонских» – сегодня ясно уже многим. Я уже рассказывал о книге, которая даже называется словами из лексикона Турчина – Неистовые двадцатые. Другое дело – удастся ли что-то организованно изменить. Что-то подсказывает мне, что вряд ли.

Современным примером милитократии может служить Египет. Долгие века мамлюки правили этой страной, избегая перепроизводства элит. Это им удавалось с помощью запрета наследования должностей. Мухаммед Али Египетский перебил уже в девятнадцатом веке мамлюкскую элиту и стал править один с опорой тоже на военных. Его династия перестала существовать тоже в результате военного переворота. Страной стали править генералы: Нагиб, Насер, Садат, Мубарак... А потом пришла арабская весна. Расширение системы образования и демографический взрыв породили ту самую гремучую смесь из обнищания масс и перепроизводства элит. К тому же Мубарак стал прочить на свой пост своего сына. Армии это не понравилось, и её поддержки он не получил. Режим пал, но ненадолго. Прошло пару лет – и страной снова правят военные.

Ещё одной страной, которая традиционно опирается на один из видов власти, является Китай. Им тысячелетиями правят бюрократы. Мандарины, а также их коммунистические наследники, держали и держат торговый класс на коротком поводке. Поднебесную автор называет архетипичным примером бюрократической империи. Опора на администраторов – типичная черта большинства государств. Есть ли другие примеры? Есть, но они редки: теократии Папского государства и Ирана. Или плутократии Венеции, Генуи и Нидерландов.

Лучшим примером современной плутократии являются Соединённые Штаты Америки. Гражданская война девятнадцатого века сменила элиты: рабовладельцам с Юга пришли на смену бизнесмены с Севера. К концу века, когда умами завладела идея о пагубности неограниченной конкуренции, власть бизнеса только укрепилась. Парой десятилетий спустя сформировалась «сеть планирования политики» из организаций, в которых корпоративные лидеры, а также члены высших классов занимаются обсуждением политических проблем и поиском решений. Эти все фонды, аналитические центры и дискуссионные группы финансировались корпоративным сообществом, чьи члены занимали посты в попечительских советах. Таким образом, через полвека после окончания Гражданской войны северный бизнес и политические элиты объединились в высшее общество национального масштаба.

На вершине пирамиды власти в стране находится корпоративное сообщество. Это сообщество правит косвенным образом: посредством лоббирования, финансирования избирательных кампаний и участия бизнесменов в работе правительственных органов. Порою, человек несколько раз меняет государственный пост на корпоративную должность и обратно. По факту обе сети – административная и экономическая – работают весьма слаженно, но доминантной является последняя. Под контролем бизнеса находится и идеологическая основа власти. Это делается посредством владения СМИ и сетью планирования, состоящей из аналитических бюро, частных фондов и дискуссионных клубов. Остающийся источник власти – военные – основательным образом подчинены политической сети. Так сложилось исторически: будущие офицеры воспитываются в культуре подчинения политическим лидерам, а генералы с адмиралами спят и видят себя на пенсии в каком-нибудь тихом совете директоров компании, сидящей на госконтрактах.

Конспирология? Ничуть. Конспирологические теории, как правило, оставляют нас в неведении касательно мотивов закулисного сговора элит. Потом, они исходят из нечеловеческих знаний и ума заговорщиков. Далее, власть предполагается в руках узкого круга. И, наконец, преступные планы элиты обязательно должны быть тайными. Научная теория, которую формулирует наш автор, выглядит совсем иначе. Мотивы плутократов ясны: сохранять и приумножать богатства. Механизмы доминирования корпоративного сектора в политике верифицируются опытным путём. Ни для кого не секрет, что лоббисты пишут законы для принятия в парламенте. Далее, какого-то узкого единого центра нет. Вместо него есть целая сеть, в которую попадают из элитных школ и колледжей. Секретность сочетается с прозрачностью. Положим, определённые планы не разглашаются. Но данные, которые социологи используют для изучения работы правящего класса – они документируются. Наконец, самое главное отличие конспирологии от науки в том, что последняя позволяет сделать прогноз и проверить его данными.

Правят плутократы не в интересах простого народа. Политолог Мартин Гиленс собрал внушительный набор данных о принятых политических решениях в период с 1981 по 2002 годы. Каждое из порядка двух тысяч решений сравнивалось на предмет соответствия чаяниям бедняков и середняков. Статистический анализ показал, что желания бедноты совершенно не влияли на решения политиков. В принципе, это ожидалось. Но неожиданным оказалось и то, что и средний американец тоже не влияет на политику. Это не значит, что середняк всегда проигрывает: его интересы иногда совпадают с интересами имущего класса. Но в противных случаях то выигрывает всегда богач. Это исследование занималось лишь так называемым «первым лицом власти». «Второе лицо», а именно формирование политической повестки, тоже находится под контролем элит. А есть ещё и «третье лицо». Это способность идеологических элит формировать предпочтения публики. Любимым примером автора в этой связи является ярлык «налог на смерть», так прочно приклеенный к обсуждаемому налогообложению наследования сверхбогатств, что против этой инициативы массово выступали те, кого он не касался – простой люд.

Наглядным образом положение вещей иллюстрируется дебатами по поводу иммиграции. Левые в своей защите несчастных иммигрантов заходят настолько далеко, что начинают защищать машину, основанную на их эксплуатации. Экономика вопроса проста: мигранты являются источником рабочей силы и потому приносят пользу потребителям их труда, капиталистам, а вред – своим конкурентам, трудящимся. Да, они обогащают страну, но не настолько, насколько они же смещают баланс власти. Это заметил уже Карл Маркс, анализируя приток ирландцев на английский рынок труда.

Открытые границы и массовая иммиграция – это победа для боссов.

Даже если долговременная польза экономике компенсирует кратковременный вред из-за конкуренции за рабочие места, постоянная эмиграция делает этот кратковременный вред долговременным. Эндрью Карнеги сравнивал иммиграцию с золотым потоком, текущим в страну, и этот поток пошёл на пользу прежде всего крупному капиталу.

Взглянув на вещи с высоты птичьего полёта, автор вместе Энджелой Нэйгл приходит к выводу, что глобализация используется правящими элитами в целях укрепления своей власти за счёт всех остальных. Это ещё одна форма «насоса богатства».

Учёные, подобные Гиленсу или Нейгл, занимаются, казалось бы, неблагодарным занятием. Они демонстрируют язвы демократии. Но на самом деле они за демократию. Ведь единственным способом улучшить систему является понимание её работы. Очевидно, конечно. Но говорить об этом надо. Потому что тех, кто приносит плохие вести, слишком часто наказывают, как наказали Галилея и Джордано Бруно. Вот и сегодня исследователи рискуют навлечь на себя гнев классовых воинов.

Но почему Америка – плутократия со столь ярко выраженным неравенством? В этом смысле она сильно отличается от других западных демократий. Этому есть объяснения, важнейшие из которых – расизм и геополитика. Плутократия была обычным явлением в Европе средних веков. Но потом порох и мореходство совершили революцию в военном деле. Условия интенсивных военных действий способствуют большим монолитным государствам. Феодал больше не мог отсидеться за стенами своего замка, которые легко пробивались артиллерией врага. Как результат, плутократиям пришли на смену милитократии, а число государств заметно уменьшилось. Далее произошла революция в управленчестве и финансах. Ведь деньги – это мышцы войны. Средневековые милитократии эволюционировали в правящие классы, состоящие из военных и администраторов. Плутократии почти нигде не устояли. Лишь Венеция долго держалась, да Нидерланды сохранились до наших дней. Видимо потому, что обилие рек делает эту страну трудной для завоевания.

Но была ещё одна страна, ещё более трудная для завоевания – Англия. После того, как тамошние военные завоевали весь остров, необходимость в крупной армии отпала. Правящий класс постепенно потерял свой милитаристский характер, и всё, что экономилось на войне, вбухивалось во флот. Великобританией стали править элиты преимущественно экономической и административной направленности. Соединённые Штаты унаследовали плутократию как часть «культурного генотипа». Им, конечно, пришлось повоевать, но довольно быстро они достигли Тихого океана и избавились от серьёзных конкурентов на континенте. Остатки американской милитократии были зачищены в Гражданской войне, в которой офицерство воевало главным образом на стороне южан.

Как видим, американская плутократия встала на ноги благодаря геополитическим обстоятельствам. Но её укрепление и расцвет обязаны второму фактору – расе и этничности. Если сравнивать американскую модель с европейской, то можно увидеть, что в обеих ключевой чертой является сотрудничество между бизнесом, трудящимися и правительством. В США эта сделка стала воплощаться в жизнь в тридцатых годах. Однако был нюанс. Чёрные были исключены из неё. Это было уступкой Рузвельта южным элитам. Без них трудно было добиться успеха. Успех пришёл: устойчивый экономический рост поднял все лодки, но со временем чувство национального единства побудило обеспечить равноправие. Расширение социального контракта пришлось, однако, не по душе отдельным плутократам. Они стали продвигать свою повестку дня, ориентированную на демонтаж европейской модели с высокими налогами на капитал и защитой трудящихся через республиканскую партию. Они апеллировали, прежде всего, к белому рабочему классу. Где-нибудь в Дании у них не было бы шансов на успех, но на американском Юге – был. Рабочий класс удалось расколоть по расовому, половому и прочим признакам. Конкуренция между демографическими группами была изначально характерна для США, но их расслоение – обеспечил работодатель.

Не стоит винить элиты. Они, конечно, эгоисты, но способны иногда пойти на компромисс, чтобы сохранить стабильность в обществе. Что и произошло в тридцатые годы прошлого века, когда белые элиты согласились поделиться с белым рабочим классом. Чёрные получили законы Джима Кроу и прочую дискриминацию. Этот компромисс дорого стоил элитам. Если в 1912 году Джон Рокфеллер имел состояние, равное 2,6 миллионам среднегодовым зарплатам по стране, то семью десятилетиями спустя богатейший американец имел всего 93 тысячи средних зарплат. Но всё же они пошли на это, в том числе и по убеждению, что это справедливо. Потому автор надеется, что и в этот раз при обострении ситуации разум возьмёт верх над эгоизмом. Кое-кто из состоятельных людей и сегодня финансируют крайне левых, как это когда-то делал Савва Морозов. Это на его деньги Ленин издавал свою Искру. Вот только ни Mорозов, ни его современные последователи, не понимают до конца, что они сеют ветер, а пожнут бурю. Это нормально. Подавляющее большинство элит в преддверии катастроф совершенно не подозревает о своей жалкой судьбе несколькими годами спустя.

Лично меня авторское объяснение того, каким образом случилось повторное включение насоса богатства, не удовлетворило. Все, ну просто все авторы левого толка полностью забывают, что Рейган не появился на пустом месте. Он пришёл к власти на фоне стагфляции семидесятых, когда росли цены, но не росла экономика. Причиной этой стагфляции многие называют нефтяной шок, но я считаю, что не стоит забывать прежде всего о нарастающей конкуренции из Европы и Юго-Восточной Азии, которая сделала существенный сегмент американского бизнеса убыточным. Для того, чтобы вернуть рентабельность, был предложен путь неоконсерваторов: снизить налоги на бизнес, а также разобщить трудящихся. Это на время, но помогло. Правда, не всем. Трудоёмкие производства отчалили из страны, но услуги (в первую очередь – финансовые) и хайтек чувствовали себя хорошо. Одним словом, элиты поняли, что если они будут продолжать делиться, то рискуют потерять базу своего господства – экономический рост. Поэтому решили отцепить балласт и сохранить рост, а также монополизировать его плоды.

Император Нерон на исходе своего правления был покинут всеми. Слуги украли даже яд, которым он хотел отравиться. Лишь четвёрка самых верных выкопала ему могилу и помогла ему зарезать себя кинжалом. Хотите сказать, что такая судьба не ждёт современные западные элиты? Не факт.

Ещё вчера мы занимали отдельное купе,
Через окно обозревали простор.
Казалось, всё вокруг на свете
Дышало вечной весной.
А только вдруг на рассвете стук в дверь:
Это к вам идёт общественный контролёр.
Как вы могли не заметить,
Что кончился ваш проездной?

Развал общества анализируют, как правило, с точки зрения психологии или социологии. Социологи задаются вопросом о том, кто виноват. Психологи – что было сделано неправильно. Автор берётся за первый подход, хоть и признаёт, что ход мыслей исторических личностей способен оказать влияние на историю. Нужно сначала разобраться, как работают структуры власти.

Турчин не первый стремится предсказать кризис. Этот вопрос интересует многих, например ЦРУ, которое профинансировало наиболее влиятельное исследование на этот счёт, получившее название PITF – Political Instability Task Force. Их модель могла предсказать нестабильность в стране с вероятностью в восемьдесят процентов! При этом не надо было много знать: достаточно несколько параметров: тип режима (по шкале демократия-автократия), поляризация общества, а также такие вещи, как детская смертность, конфликты в соседних странах и репрессии против меньшинств. Самые опасные – режимы, совершающие переход от демократии к автократии или обратно. Поляризация в условиях, когда одна из этнических групп ощущает угрозу своему положению в обществе со стороны государства, добавляет стресса в обществе. Финальным фактором являются интернет и социальные сети.

Это, конечно, хорошо, но не внутриэлитный ли конфликт вызывает поляризацию и трансформацию режима? PITF находит нестабильность там, где она уже, по сути, есть. Временной интервал их исследований начинается с 1955 года – маловато для мировой истории! Их предсказания хорошо легли в период с 1995 по 2004 годы, но плохо сошлись с тем, что случилось в последующее десятилетие. Они полностью не заметили Арабскую весну. Вот тебе и чудеса статистики. Пётр Валентинович не устаёт повторять в этой связи, что нельзя понять социальный катаклизм без глубокого анализа структур власти в обществе. Не народы или граждане свергают власть. Это делают всегда организации. Причины успеха революций нужно исследовать, начиная с перечисления групп по интересам, выяснения их силы и сплочённости, а также способов организации коллективных действий.

Автор проводит структурный анализ на примере славянских республик бывшего Советского Союза. После развала страны заводы и фабрики попали, главным образом, руки бывшего советского директората. В преддверии выборов 1996 года Ельцин вынужден был пойти на сотрудничество с олигархатом, чтобы не проиграть Зюганову. Взамен на их помощь он пообещал не пересматривать итоги приватизации. Так Россия стала экстремальной плутократией. Но в стране была ещё одна элита: альянс военных и бюрократов, который и победил в схватке. Олигархов погубила их разобщённость. Так страна вернулась на круги своя. Преемники Березовского и Гусинского, хоть и оказались порядочно вороваты и коррумпированы, но всё же смогли запустить государственную машину. Разобрались с Чечнёй, восстановили рост. Пусть рост забуксовал, но остальные параметры качества жизни продолжали улучшаться. Протесты, начавшиеся в 2011 году, не смогли поколебать режим Путина.

На Беларуси олигархи никогда не приходили к власти. Там быстро набрал популярность Лукашенко, который не стал бросать страну в оргию приватизации, предотвратив, таким образом, рост плутократов. Протесты 2020 года были подавлены при помощи военных, с которыми у Лукашенко полные гармония и взаимопонимание. Режим устоял, перебежчиков из военной элиты не было. Противников пересажали (кто не успел сбежать).

На Украине в девяностых ситуация развивалась по российскому сценарию, но после пути разошлись. Украинские экономические элиты получили абсолютную власть. Простые граждане впали в жалкую бедность. У Беларуси нет чернозёма и выхода к морю, но ВВП в 2013 году был 16100 долларов на душу населения, а на Украине – всего 7400. Несмотря на своё безраздельное господство, украинские олигархи не стали монолитным классом, они постоянно ссорятся между собой. После каждых выборов происходило перераспределение собственности в пользу спонсоров победителя. Раздрай усугубился расколом страны на Восток и Запад. Олигархи апеллировали к разным электоратам обоих половин, но в реальности все они ориентированы на Запад – туда, где у них сложены капиталы.

Мы знаем уже, что главных факторов нестабильности два. Но всего их четыре, и в случае с Украиной сыграл один из альтернативных: геополитика. Влиятельный сегмент американских элит считает сильную Россию угрозой американской гегемонии (опасней, чем даже китайская). А днепровский, донецкий, киевский и волынский олигархические кланы все без исключения уязвимы перед Западом. Поэтому все тридцать лет независимости структуры власти в стране были выстроены вокруг треугольника: народ-олигархи-американские наместники. Народу позволялось голосовать, но и только. Навстречу его чаяниям никто идти не собирался, отсюда постоянные скандалы. В ходе одного из них Янукович потерял поддержку существенной части донецких, а в конце и Ахметова с Фирташем, так что его судьба могла бы повторить судьбу Нерона, не будь возможности сбежать в Россию. Наиболее катастрофическим результатом Евромайдана стала гражданская война на Донбассе, где местные вооружённые формирования с помощью России противостояли украинской армии и неонацистским бригадам. Уже до начала открытого вмешательства России насчитывалось свыше 14 тысяч жертв. Неизвестно, чем кончится текущая война, но опыт истории говорит, что этот конфликт станет концом для украинской плутократии. Страна стоит перед выбором: или прекратить существовать, или трансформироваться в милитократию.

Развал государства случается во все времена, и наиболее частой его причиной является крах правящих структур. Фидель Кастро на Кубе, Талибан в Афганистане, большевики в России – все пришли к власти, войдя в опустевшие дворцы, из которых бежали прежние правители. Политический режим может развалиться и после массовых протестов, как на Украине. Контраст с Беларусью особенно поучителен в этой связи: главный фактор, влияющий на исход ситуации – это природа правящей группы. В Беларуси не было ни насоса богатства, ни олигархов, ни внутриэлитных конфликтов. Не случилось и развала государства.

Человеческое общество – сложная система с большой степенью нелинейности. Оно ведёт себя хаотически и непредсказуемо. Отличительная особенность подобных систем – зависимость от начальных условий. Про погоду говорят, что взмах крыльев бабочки способен вызвать торнадо. Что-то похожее может быть и с историческим процессом. «Единица – вздор, единица – ноль», – писал поэт. И ошибался. Пусть подавляющее большинство из нас не повлияет на ход истории, но кто-то непременно окажется в нужное время на нужном месте. Историк сможет проанализировать его действия на фоне движений революционных масс, как метеоролог отслеживает зарождение урагана в спокойной атмосфере. И тот, и другой пользуются при этом уравнениями для описания связей в своей модели.

Ещё в Первую мировую Осипов и Ланчестер сформулировали первые математические основы для моделирования военных действий, которые мы знаем сегодня как законы Осипова-Ланчестера. Они использовали такие факторы, как размер армии и качество вооружений. Можно дополнить модель включением других переменных, таких, как темп мобилизации, логистика и боевой дух. Обсчёт модели на примере Гражданской войны в США дал автору схожие с действительным исходом результаты.

Подход к истории как к объекту моделирования автор назвал клиодинамикой. Предмет её, несмотря на роль личности в истории, противоположен культу героев Томаса Карлейля. Клиодинамика занимается, прежде всего, крупными коллективами и безличными социальными силами. Автор, начав заниматься подобными делами, не был уверен в своём успехе. Но он, подобно историческому деятелю, оказался в нужном времени. Наше время предоставило исходный материал для исследования – данные. Их автор складывает в особой базе данных под названием Seshat. Что за данные? В основном, косвенные параметры, позволяющие судить о каком-нибудь феномене. Так состав пыльцы в донных отложениях озёр позволяет судить о населённости местности и об экологии региона. Расположение колец давно срубленного дерева расскажет нам о темпе строительства и росте населения. Осколки от керамики сохраняются вечно. Их можно датировать и сосчитать – и узнать, сколько народу жило в определённую эпоху. Человеческие останки – кладезь информации. По ним можно узнать рост и другие параметры здоровья, характеризующие жизнь людей. Можно узнать даже уровень насилия: чем больше переломов левого запястья (которым защищаются от ударов дубинкой) – тем опаснее жилось. Церковные записи дают уже прямые данные о населении и его составе.

Всё это великолепие хранится и анализируется с помощью современных компьютерных технологий. Однако в первую очередь его нужно внести в базы данных, и для этого нужны специалисты, начиная с простых ассистентов и заканчивая учёными-общественниками. Они кодируют информацию в аналоговые и бинарные переменные и осуществляют контроль их качества. До недавних пор главным мотивом сбора данных было желание исследователей ответить на Большой Вопрос: чем была вызвана и как происходила Великая трансформация голоцена, при которой люди стали использовать земледелие и животноводство, жить в городах и продолжать совершенствовать технологии? Seshat позволила внести ясность в этот вопрос, а также опровергнуть некоторые современные теории на этот счёт. Потом возник новый Большой Вопрос: почему сложные общества периодически испытывают трудности? Для ответа на него данные стали складывать в отдельную базу под названием CrisisDB.

Каким образом анализ сложных систем работает на практике? Во-первых, нужно проанализировать структуру системы: из каких элементов она состоит, и как они соотносятся между собой. Общества делятся на группы, которые марксисты называли бы классами. Эти группы не имеют прямого отношения к средствам производства, но объединены общими интересами. Каждое общество имеет правящий класс, а также другие группы. Сила и влияние конкретной группы зависит от её сплочения и организации.

Во-вторых, следует заняться динамикой: как взаимодействие групп скажется на системе в процессе её развития? Как развиваются интересы и относительные способности групп? На этот вопрос математика нам не даст ответ. Здесь нужна история. Ключом к ответу служит понимание интересов каждой из групп. Если группа достаточно велика, то влияние отдельных типажей взаимно компенсируется. Группы имеют каналы связи, по которым они согласовывают общие цели. В результате они приходят к консенсусу на основе материальных интересов.

Хватит теории, перейдём к практике. Что порождает нестабильность в обществе США? Проблема номер один – низы не могут жить по-старому. Да, второй признак революционной ситуации по Ленину. Ясно, Пётр Валентинович в курсе идей классика. Он же учился в советской школе.

На самом ли деле жизнь американцев ухудшается? Ведь средний реальный (т.е. очищенный от инфляции) доход домохозяйств, начиная с 1976 года, вырос на солидные 45%. Но средний доход – так себе мера. У меня с миллионером высокий средний доход, но мне как-то от этого не легче. Потому лучше брать не средний доход, а медиану. То есть данные из середины шеренги, нас ведь интересует большинство населения, а не «экстремалы». Медиана подросла на 21%. Если же смотреть на зарплаты, то цифра сжимается до 10% за сорок лет. Нежирно, скажем прямо. Если исследовать зарплаты отдельных социальных групп, то американцы без высшего образования (64% населения) в зарплате вообще потеряли. И это если взять за основание официальные цифры инфляции, которые подвержены манипуляциям и которые правительство заинтересовано занижать, чтобы показывать экономический рост. Если посмотреть на элементы в потребительской корзине, которые определяют качество жизни среднего класса (образование, недвижимость и здравоохранение), то следует признать, что их цена намного обогнали инфляцию. Колледж стал более, чем втрое дороже, дома – на 40%. Куда там угнаться зарплате с её жалкими десятью процентами роста!

Здоровье тоже не блещет. Автор пользуется средним ростом населения как косвенным параметром для его оценки. Начиная с 1960 года рождения, средний рост американцев больше не увеличивается (в отличие от других стран). А это значит, что с середины семидесятых внешние условия, главными из которых являются зарплаты родителей, больше не способствуют вытягиванию американских подростков. Ещё один важный параметр – ожидаемая продолжительность жизни при рождении. Она падает. Американцы потеряли 1,6 года всего за каких-то шесть лет, и процесс начался задолго до ковида.

Ожидаемая продолжительность жизни в США

Рабочий класс вымирает. Главные причины роста смертности – самоубийства, алкоголь, наркотики.

Сотню лет назад жизнь простого народа улучшалась. Результатом Нового курса Рузвельта стал неписаный социальный контракт между бизнесом, рабочим классом и государством, который предоставил трудящимся право организованно защищать свои интересы, а также обеспечил им свою долю в экономическом росте страны. Нужно заметить, что рабочий класс в этой сделке был белым. Но об этом позже. Сейчас заметим, что это привело к тому, что «насос богатства» стал работать сверху вниз. Доля крупнейших доходов просела, а главным выгодополучателем стал средний класс.

Но пришли восьмидесятые – и всё изменилось. Появилось новое поколение элит. Идея кооперации между трудящимися и бизнесом оказалась похоронена. Вывод производства за рубеж, появление женщин на рынке труда, иммиграция и автоматизация стали давить на зарплаты. Изменилось и отношение в обществе к низкоквалифицированному труду. Минимальная зарплата стала отставать от инфляции. Многие исследователи доказывают, что проседание зарплат случилось главным образом из-за изменения баланса власти, а не из-за технологий.

Ухудшение экономических условий для менее образованных сопровождается деградацией институций, которые питали их социальную жизнь и кооперацию: семьи, церкви, профсоюзов, школ. Разумеется, настроение это не улучшает. Выросли коррозивные идеологии, работающие по принципу «каждый сам за себя», поднялась меритократия: победившие ставят свои успехи себе в заслугу, в то время, как проигравшие жалуются, что их обманули или даже пораженчески заключают о своей неспособности.

Снова работает «насос богатства». Относительные зарплаты (как доля ВВП) упали за сорок лет на 30%. Вряд ли это укрепляет стабильность общества. Скорее, наоборот: подрывается легитимность государственных учреждений, повышается потенциал мобилизации масс.

При этом число элитариев растёт, и это – ещё более опасный фактор. Потенциальная элита непрерывно производится системой образования страны. Когда-то университетская степень давала неплохую гарантию благополучного трудоустройства. Но только лишь в шестидесятые годы число свежеиспечённых докторов наук утроилось, достигнув 30 тысяч. Но число стульев-то ограничено! Как пел классик:

Нет зубным врачам пути –
Слишком много просятся.
Где на всех зубов найти?
Значит, безработица.

Конечно, определённое количество позиций добавилось по мере международной экспансии американского капитала, но всему есть предел. Тогда как число студентов-юристов за два десятилетия, начиная с 1955 года, утроилось. Дисбаланс наиболее выражен среди «лириков», то есть в гуманитарных профессиях, но и у «физиков» тоже проблемы с занятостью. Богатые тоже плачут.

История учит нас, что именно такие вот разочаровавшиеся претенденты на элитные места – и есть самый опасный класс. Знаменитые революционеры происходили из него, и особенный риск представляет не получивший должности юрист. Такими были Робеспьер и Ленин, Кастро и Ганди. И Линкольн тоже. Если мы посмотрим на распределение зарплат свежеиспечённых юристов, то увидим, что оно далеко от нормального:

Распределение зарплат выпускников-юристов в США

Если попал в большую успешную фирму – считай, вытащил счастливый билет. Это – правый пик. Если нет – пытайся изо всех сил свести концы с концами и выплатить кредит за обучение. Это – левый пик. Но есть ещё третий пик – если не нашёл работу вообще. Таковых в США в 2018 году было 3800 человек.

При таких обстоятельствах не стоит удивляться культуре обмана, царящей в американском обществе. Никого давно уже не удивляют корпоративные скандалы, допинг, плагиат и списывание на экзамене. Экстремальная конкуренция не приводит к выбору лучших кандидатов: люди начинают пытаться изменить правила игры, вслед за этим меняются социальные нормы и учреждения. Кооперация разрушается, над морем неудачников парят немногие герои дня. При этом некоторые из неудачников пополняют ряды контр-элиты, стремящейся разрушить тот порядок, который взрастил их.

До сих пор мы видели, как работают структурные факторы. Цель клиодинамики – объединить все действующие силы в единую картину, каковы бы они ни были: демографические ли, экономические, социальные, культурные или идеологические. Если мы обратимся к идеологии, то придём к выводу, что послевоенный консенсус пятидесятых остался в истории. Его такие культурные черты, как традиционная семья с мужчиной-добытчиком и женщиной-хранительницей очага, неприкосновенностью тела, расизмом, религиозностью и либерализмом больше не являются общепринятыми в обществе. Экономика перестаёт иметь социал-демократический характер: профсоюзы в упадке, минимальная зарплата в погребе, налоговая шкала уплощается, а иммиграция нарастает. На смену всем этим потерям не пришло ничего нового, что разделялось бы большинством населения и элит. Общество поляризовано. Новой единой идеологии не видно, взамен этого – многообразие радикальных идей. Левые хотят двинуть общество ещё дальше от послевоенного консенсуса, а традиционалисты и консерваторы хотят вернуть всё обратно, что является в настоящих условиях ещё большим радикализмом. Притом эти лагеря сами по себе чрезвычайно фрагментированы. Доходит до того, что и крайне правые, и крайне левые называют себя революционерами и апеллируют к рабочему классу схожими идеями. Левые имеют численный перевес, но правым легче достучаться до сердец простых трудящихся. Этот потенциал мобилизации масс уже много раз проявлялся в истории.

Сегодня ситуация такова, что любая искра в виде перспективного лидера может возгореться в пламя народной поддержки. Общество переходит в фазу борьбы за первенство между многочисленными конкурентами. Элиты в раздоре. Многие возмущены господствующей культурой отмены, но это – нормально. Революция всегда пожирает своих детей. Обычно это случалось посредством физического уничтожения, тюрьмы, эмиграции или низвержения в самые низы. Так что современный остракизм – вполне ещё мягкий.

Профессия историка предполагает поиск закономерностей в толще событий. Настоящий учёный, по моему мнению – не тот, кто их находит, а тот, кто может их подвергнуть проверке. Этим занимается наш автор. Академическую карьеру он начал биологом. Он исследовал закономерности развития животных популяций. Многое было достигнуто, и, казалось, бы почивай себе на лаврах: есть и кафедра, и уважение коллег. Но не поиски покоя были в планах Петра Валентиновича. Он подметил, что популяции развиваются по сходным законам, что и человеческое общество, и многие результаты из его области могут быть применены в исторической науке. С помощью математического моделирования ему удалось выявить несколько интересных феноменов, присущих для самых разных обществ.

Основной закономерностью, на которую обращает внимание автор, является нестабильность, возникающая при перепроизводстве элиты на фоне обеднения народных масс. Элита – это не те, кто более талантлив или прилежен. Это те, которые имеют власть. Власть над умами и телами других. В Америке власть тесно связана с богатством, например. И всё же корреляция власти и богатства неполная, даже там. Потому что есть другие источники власти. Это сила, административное подчинение, а также убеждение. Как видим, ответить на вопрос «что такое элита» не так-то просто.

Известно, что благосостояние американского общества непрерывно растёт, как растёт и число богатых людей. Последнее само по себе не плохо. Плохо то, что параллельно падают доходы и благосостояние рядовой американской семьи. Это – проблема номер один. Но есть ещё и проблема номер два: элитариям не хватает мест. Это как в игре музыкальные стулья, где, пока играет музыка, все гуляют, а когда она прекращается – все должны сесть на стулья, стоящие рядом. Одному из игроков не найдётся места, и он выбывает. Оставшиеся встают, один стул уносят, и снова включается музыка. В конце концов останется один победитель.

В жизни всё немного по-другому: число стульев постоянно, но зато растёт число игроков. Суть от этого не меняется: кто-то остаётся вне игры. Чем больше таких неудачников – тем вероятнее конфликт. В теории игр можно придумать выигрышные стратегии, но в реальной жизни люди постоянно изменяют правила игры. Можно попытаться встать рядом со стулом и отпихивать всякого от него. Вот так и становятся контр-элитой, стремящейся выиграть за счёт других. Правда, незамеченным такое поведение не остаётся, и игроки неизбежно закончат потасовкой. Вот и в США число богатых людей выросло многократно, а вот число политических постов, например, осталось примерно таким же. И это на фоне остановки роста реальных доходов трудящихся и снижения ожидаемой продолжительности жизни, которое началось за годы да пандемии.

Перепроизводство элит и снижение благосостояния – вот две главные социальные силы, сделавшие президентами Трампа в 2016 году и Линкольна полутора столетиями раньше. Тогда тоже рабочему человеку жилось несладко, в то время, как число миллионеров, изнывающих под властью плантаторов с Юга, неуклонно росло. Похожую ситуацию автор видит и в Китае середины девятнадцатого века. Население страны выросло вчетверо за пару столетий, голод стал бичом страны. Вместе с этим ряды потенциальных элитариев множились. Дети состоятельных торговцев учились грамоте и шли сдавать экзамены. Но число чиновничьих позиций оставалось постоянным. Получите восстание тайпинов, которым руководили неудачники, завалившие по нескольку раз имперский экзамен. В конце концов их разбили те, кто успешно сдал свои.

Все сложные общества, организованные в государства, проходят через волны политической нестабильности. Фаза интеграции сменяется фазой развала. Длительность фазы интеграции может охватывать столетия, но по данным автора, никогда не превышала двести лет. Нестабильность вызывается четырьмя структурными движущими силами: ростом лишений широких масс повышающим потенциал их мобилизации, перепроизводством элит с соответствующими внутриэлитными конфликтами, пустой казной и сниженной легитимностью государства, а также геополитикой. Первые два фактора – главные, остальные не являются универсальными. Так лишения четырнадцатого столетия вызвали проблемы во Франции, где знати «не хватало» населения на прокорм, что кончилось войной за корону, Жакерией и Столетней войной. После того, как войны и эпидемии уполовинили население страны, а также истребили существенную часть знати, стало хватать и земли, и подданных. На время, конечно.

Подобный ритм можно наблюдать и в Англии, но та смогла экспортировать излишек своих элит, воюя во Франции. И всё же их оттуда выкинули, и тогда на туманном Альбионе пошло-поехало. Началась война престолов между Ланкастерами и Плантагенетами, с которой Джордж Мартин списал сюжет для своего сериала. Потом Франция «сломалась» слова, и английские рыцари опять двинулись через Ла-Манш. Их снова оттуда выперли, и вот пожалуйста – война Алой и Белой розы, в которой стороны преследовали незамысловатую цель – уничтожить противника. И пусть зрители современной Войны престолов не возмущаются частой сменой персонажей: это жизнь, браток. На смену убитому приходит новый претендент. Конечно, не всех «лишних» элитариев убивали. Кто-то смиренно сползал в бедноту. Таким образом, Франция и Англия вели себя подобно связанным маятникам, колеблющимся с разницей по фазе.