Это была самая настоящая любовь. С первого взгляда. Скажите, такого не может быть. В семь лет и любовь? Ну, влюблённость может быть… Но чтоб любовь…
Почему-то взрослым кажется, что дети могут очень сильно и по-настоящему любить только своих родителей, всё остальное - глупости, подражание взрослым. Но это была настоящая любовь.
В тот день она опоздала. Было обидно до слёз, ведь первый раз в первый класс. В школьный двор она вместе с матерью вбежала, когда линейка уже закончилась, а мальчишки и девчонки первого «Б» класса толкались вокруг учительницы, стараясь отвоевать себе место рядом и тем самым, возможно, заслужить благосклонность педагога. Седовласый фотограф нервно расталкивал первоклашек, пытаясь расставить их в три ряда. Композиция была стандартная, выработанная годами: мальчик-девочка, мальчик-девочка. Те, что повыше сзади, коротышки - впереди. Справиться с галдящей ребятнёй удалось с трудом. Её поставили с краю. На фото она так и стояла единственная с портфелем в руках. Рядом с коротышкой — смешным, круглым Сашкой Минцем. Через десять лет он уедет в Израиль, а ещё через какое-то время станет известным врачом-хирургом. Пластическим. Одним из лучших в мире, и бывшие соотечественницы будут всеми правдами и неправдами пытаться попасть к нему на приём. А в классе над ним посмеивались, особенно на уроках физкультуры. Он последним пробегал стометровку, на прыжках в длину плюхался попой в песок почти у самой отметки для толчка и никак, никак не мог взобраться по канату. Так и висел, болтаясь синим шариком на конце толстой верёвки, трусливо поджимая ноги почти к самому подбородку. Ребята смеялись, шутили: "Колобок повесился».
Их и за парту посадили вместе. Сашка недовольно сопел весь классный час, а когда прозвенел звонок, поковырялся в портфеле и вытащил из него завёрнутый в коричневую упаковочную бумагу бутерброд с докторской колбасой.
— Будешь? — спросил шепеляво и недовольно.
Таня отвернулась к окну, и глаза её остановились на красивом ровном профиле. Этот профиль она потом выведет карандашом на белом альбомном листе и повесит на стену напротив кровати, чтобы не расставаться с любимым образом ни на минуту.
Все десять лет она сходила по нему с ума. Таня была способной девочкой и легко могла бы стать отличницей, но профиль отвлекал, и мыслями она уносилась далеко от задачек и правил грамматики. Она не просто его любила, она горела любовью, так что огонь чувств физически обжигал ей горло. Но Сенька почти не обращал на неё внимания. Ему была нужна только эта Мальвина. Они всегда были вместе. Сидели за одной партой, после уроков бежали на бальные танцы, он провожал её домой, с какой-то особой нежностью перекидывая ранец подруги через своё плечо. Таня грустно провожала их глазами. А ещё этот Николенко, его друг, вечно мешался под ногами, постоянно к ней цеплялся, говорил какие-то пошлости, Таня краснела, а Сенька в поддержку друга ухмылялся. Если бы он только знал…
Чувства, особенно такие сильные, очень тяжело годами держать в себе, не давая выхода. Ей хотелось сказать о своей любви всему миру, не просто говорить, а кричать. Публично. Так, чтоб знали все, даже зубная щётка. Но она молчала, ждала подходящего случая, верила, что он настанет. И он настал...
Ни ветерка, ни облачка. Солнце вальяжно разливается по зернисто-серой поверхности песка, по бледно-зелёной траве, по палево-синей глади озера. На береговой залысине потрескивает дровишками костерок, вода в котелке отплясывает под «Вальс Бостон», пузырится, картофельные кубики в паре с кружочками моркови выписывают виртуозные па, то всплывая, то уступая место статисткам — жёлтым крупинкам пшена. Вот на авансцену выходит пузатая луковица, расправляя прозрачные крылья и нескромно демонстрируя округлый живот. Она пару раз переворачивается и замирает в ожидании. Вован щепотью отправляет в плаванье с десяток горошин чёрного перца и лаврушечку. Предвкушая главное таинство, он втягивает носом лёгкий аромат варева и, наконец, опускает в котелок розовые куски рыбы. Уха!
Удовольствие от рыбалки понимают только настоящие мужики. Володька Кряжкин и Гоша Фанфаронов дружили давно. Крепость дружбы обеспечивала не только совместная профессиональная деятельность, но и страстная любовь к рыбалке.
— Не понимаю я этих Мали, Бали… Ну чего там хорошего на этих курортах? — любил порассуждать на привычную тему Гоша, заранее зная, что друг его в этом поддержит.
— Это отдых для баб… и для всяких там стилистов, дизайнеров, — презрительно поддакивал Вован.
О том, что отдых на заграничных курортах им не по карману, скромно умалчивалось. Разве в этом дело? Да, хоть озолоти их, хоть бесплатно отправляй — ни вжись они свою рыбалку на «их» яхты не променяют.
— Моя мне всю плешь проела, море ей подавай. Вчерась, как услышала, что я опять на рыбалку собираюсь, так руки в боки: «Не пущу». Пришлось наобещать.
— Чего наобещать? — подозрительно покосился на друга Гоша.
— Обещал отправить её в августе в Анапу с детьми. Только на этих условиях и успокоилась, побежала себе шляпу покупать, — презрительно усмехнулся Вован. — Вот ты мне скажи, зачем ехать к морю, чтоб потом прятаться от солнца? Сиди тогда дома.
— Может, чтоб макушку не напекло? — предположил друг.
— Макушку можно и панамкой прикрыть.
— Да фиг этих баб поймёшь. Моя, если шляпу купит, так всё, пошла во все тяжкие. К шляпе ей, видите ли, нужна сумочка, к сумочке очки, к очкам зонтик, к зонтику перчатки, и так до бесконечности.
— Дааа… Одно слово — бабы.
Розенбаум допел свой вальс, и старый приёмник устало зашипел. Вован покрутил ручку, «Турист» пару раз хрипло кашлянул, поперхнулся и пронзительно засвистел. Вовка покрутил шайбу настройки, внутри пластмассового цилиндрика что-то хрустнуло, и ручка вывалилась в ладонь.
— Да выключи ты его. Хочу тишиной насладиться. А лучше выброси, он уже своё отработал.
Вован заглянул внутрь цилиндрика, попытался засунуть туда мизинец, но палец в отверстие не помещался.
— Послужит ещё, надо только новую ручку найти. В гараже наверняка что-нибудь подходящее валяется.
В гараже у Вована что только не валялось. Весь хлам, место которому давно было на свалке, постепенно перемещался из дома в гараж, и ладно бы только из его дома. Хлам Вовке в гараж тащили все, кому не лень. За это Вовка — мужик мастеровой - чинил всем всё, начиная от старых часов-ходиков до современных блендеров. За работу ничего не требовал, ну, если бутылку водки кто принесёт — не отказывался. Но основная плата - и был тот самый хлам, который мог когда-нибудь пригодиться.
«Ну ты и барахольщик», — как-то раз возмутилась жена и попыталась навести порядок. После этого разгневанный Вовка, который куда лучше ориентировался в своих завалах, чем теперь в разложенных по полочкам деталях, заявил жене, чтоб она не нарушала больше границ его микрокосма. Так и сказал: «Границ микрокосма».
Аромат ухи вызывал обильное слюноотделение.
— Ну… что там? — спросил Гоша и с нетерпением зачерпнул ложкой суп. Уха получилась наваристой, с уловом сегодня повезло, будет и что самим поесть, и что жене в качестве доказательства привезти. А вот в прошлый раз пришлось по пути домой заехать в магазин «Океан» за карпами. Жена у Гоши ревнивая, требует доказательств .
Вовка спрятал приёмник в багажник «Девятки» и, взяв алюминиевые миски, направился к костру.
— Ну как?
Загородная тишина, нарушаемая лишь редким кваканьем лягушек и ленивым щебетанием птиц, усыпляла. Хотелось растянуться в гамаке, провалиться в сетчатое полотно, как в кокон, и задремать. Но сначала уха. Вован зачерпнул половником булькающий пшеном суп, подцепил краем рыбью голову с помутневшими глазами и вывалил в миску. Вдалеке послышалось глухое клокотание мотора. Друзья одновременно повернули головы в ту сторону, откуда доносился шум.
— Это ещё кто? — недовольно пробурчал Фанфаронов, который не любил незваных гостей. Поставив миски на стол, друзья стали разглядывать сквозь ажурную листву кустарника приближающийся автомобиль.
— Джипяра, — презрительно бросил Гоша.
— Да… — мечтательно протянул Вован.
Чёрный джип, сверкая на солнце глянцевой поверхностью, свернул к берегу и остановился. Вовка покосился на свою замызганную грязью, местами проржавевшую «Девятку» и вздохнул. Из джипа вышел высокий молодой мужчина и направился к озеру. У кромки воды он остановился, вытянул шею и замер, всматриваясь в водную гладь.
— Ну и чо ему здесь надо? — ворчал Гоша, недовольный внезапным визитом, который, по его мнению, нарушал их с Вованом дружескую идиллию. — Неужто Бали-Мали надоели? Или деньги кончились?
— Видать, родные просторы его сердцу ближе, — поэтично и более дружелюбно ответил Вовка, который, в отличие от Гоши, имел незлобивый, приветливый характер.
— Ну всё, прощай, отдых, — нервно швырнул ложку в миску с ухой Фанфаронов. Обиженный неосторожным обращением бульон выплеснулся жирной лужицей на алюминиевую поверхность столика. — Ща шансон свой врубит, хрен отдохнёшь.
— Подожди… Поглядим, чего он делать будет. Может искупается, да и уедет.
— Главное, чтоб он нас не заметил, а то сразу примажется. В друзья набиваться начнёт. Знаю я таких.
— Не факт, — засомневался Кряжкин.
— Говорю тебе, — Гоша промокнул бульонную лужицу тряпкой. — Вот же зараза, прямо к ухе подгадал.
Незнакомец вернулся к машине и открыл багажник. Вынул оттуда автомобильный диск и свёрнутую восьмёркой верёвку. Медленно размотал, и просунул один конец в отверстие диска, завязав узел.
— Вот гад! — Ненависть к незнакомцу росла с каждой минутой. — Другого способа от диска избавиться не нашёл, кроме как в озере утопить. Ну, конечно, родные просторы же сердцу ближе…
— Да подожди ты, — оборвал Вовка. — Ты глянь, чо он делает.
Мужчина расстегнул ворот рубашки и соорудил петлю из свободного конца верёвки. Он сунул голову в петлю и правой рукой подхватил диск. Затем направился к озеру.
— Хоть бы штаны снял, — издевался Гоша.
— Уж не топиться ли он собрался?
— Да прям. Чего ему топиться вдруг? При такой машине…
Когда уровень воды в озере достиг пояса, мужчина высоко поднял диск и со всей силы зашвырнул его вперёд. Диск пролетел расстояние, равное длине верёвки и плашмя упал воду, расплескав сизую гладь. От удара поднялась волна, которая взлетела рваными краями, беспорядочно разбрасывая вокруг себя шарики воды. Вовка невольно залюбовался получившейся картиной. вспоминая «Девятый вал» Айвазовского. Он улыбнулся удивительной изворотливости своего мозга, который вызвал такую странную ассоциацию. Пока Вован наслаждался зрелищем ныряния диска в синие воды озера, он совсем упустил из вида мужчину. Когда опомнился — было уже поздно.
— Точно топиться… — растерянно пробормотал Гоша.
— Э! — громко крикнул Вован. — Эй, парень! Ты чего? — Обернулся к другу, зачем-то взмахнул рукой и бросился через кусты к утопленнику. Гоша потоптался на месте и не спеша последовал за другом.
Вовка бежал, на ходу снимая футболку и спортивки. У самой воды скинул кеды и с разбегу «дельфинчиком» прыгнул в воду. Плавал он хорошо, даже можно сказать отлично, нырял с самого детства, бывало, даже с моста головой вниз, за что доставалось от матери. «Доиграешься», — грозила мать. И однажды он доигрался — напоролся на какую-то ерундовину. Низ живота до сих пор украшала розоватая диагональ шрама.
Вода в илистом дне озера мутная, глинистая взвесь лезла в глаза, и что-то разглядеть сложно, но Вовка упорно рыскал, выныривая на поверхность лишь на мгновение, чтобы захватить ртом побольше воздуха. Нырял долго, уже почти отчаялся, но вот что-то блеснуло в илистом осадке. Диск! Значит, где-то рядом должен быть человек. Воздуха почти не осталось. Всплыть бы хоть на секундочку, набрать в лёгкие очередную порцию кислорода, но нет. Нельзя. Вовка знал, как легко потерять под водой ориентир. Он схватился за диск и, перебирая руками верёвку, стал двигаться к утопленнику. Вот он, зацепился за корягу. От недостатка воздуха его затошнило, в глазах помутилось, и он почувствовал нарастающую слабость в теле. Поднять на поверхность бездыханное тело можно, но сначала надо отвязать верёвку, а в мутной воде это не так просто сделать, тем более когда сам уже вот-вот потеряешь сознание. Но Вовка обладал удивительной выносливостью. В жизни с ним много всего случалось, но, видимо, на роду ему было написано выбираться из всех злоключений невредимым. Может быть, кто-то сверху потому и давал ему фору, может, кто-то там подстраховывал, и Вовка всегда, не задумываясь, рискуя собственной жизнью, бросался на помощь другим. Таков был его душевный порыв, и если бросался спасать, то никогда назад не отступал, бился до последнего. Вот и сейчас не смалодушничал, не плюнул на незнакомого ему человека, а собрал остатки духа и стал кропотливо развязывать узел.
Всё-таки Фортуна была к нему благосклонна, и пусть не с первого раза, но узел развязался, и, подхватив утопленника за шиворот, Вовка рванул из последних сил наверх. Всё остальное прошло как в тумане. Он не помнил потом, как всплыл, как, волоча за собой спасённого, догрёб одной рукой до берега. Помнил только, как делал искусственное дыхание, как приехала «Скорая», предусмотрительно вызванная Гошей, как отбивался от врача, который пытался его вместе с утопленником отвезти в больницу. Потом он долго отлёживался на берегу, прямо на запылённой песком земле, раскинув руки в разные стороны, и дышал, дышал, дышал, каждой клеточкой впитывая живительный воздух. Дышал и не мог надышаться.
Потом, уже вечером, ужиная подогретой на костре ухой, благодарно всматривался в утыканное звёздами небо.
Он называл её «Ивушка». Получилось случайно, хотел сказать ласково «Евушка», а вылетело «Ивушка». Ей понравилось. Так и осталось. Она действительно была похожа на иву — тоненькая, всегда с чуть грустной улыбкой на лице, длинными русыми развивающимися на ветру волосами.
Ева Макеева была младше Олега Межинова на два года, но рядом с ней он робел. Она была задумчива, и в этой задумчивости было столько всего, что он долгое время просто боялся к ней подойти. Она жила напротив. На таком же пятом этаже. Казалось, только руку протяни. Он часто наблюдал сквозь занавеску, как она утром выходит на балкон, сладко подтягивается, приподнимаясь на носочки, и в таком положении замирает, как будто силясь обнять необъятное солнце.
Подглядывать было стыдно, но он ничего не мог с собою поделать. Однажды вечером он курил на балконе, привычно устремив взгляд на её окна. Мысленно представил, как она выйдет к нему навстречу и взгляды их встретятся. Мысль материальна. Он никогда в это не верил. Не понимал физической основы этого явления. Говорили, что материализуются только те мысли, которые занимают устойчивое положение в голове человека. Мысли о Еве были не просто устойчивыми, они не давали есть, не давали спать, не давали думать ещё о чём-нибудь, кроме неё. И это сработало. Она вышла, облокотилась одной рукой о перила, другой подпёрла подбородок и задумчиво посмотрела прямо в глаза Олегу.
Им было хорошо вместе, так хорошо, что он не верил в это, жил как во сне. Через полгода они поженились. Без пафосных свадебных церемоний. В ЗАГС пришли в джинсах и белых футболках, оставили росчерк в книге гражданского состояния и отправились в свадебное путешествие за город. Букетом невесты стали полевые ромашки, которые он нарвал в поле. Она сплела из них венок и надела на русую голову вместо фаты. Это неправда, что счастье у всех одинаковое. Их счастье было вот таким — не вычурным, простым, как эти ромашки, и может оттого настоящим, чистым, не запятнанным чужой завистью.
— Разве можно быть такой счастливой? — Улыбалась своему отражению в зеркале Ивушка, поглаживая круглый и не по сроку большой живот. — Мне даже страшно немного. Столько счастья мне одной.
Он подошёл сзади, спрятал лицо в соломенные волосы, обнял, прижимая руки к ставшему шарообразным животу.
— Почему одной?.. Двоим.
— Троим, — поправила Ивушка.
Лёшка родился не по меркам роддома большим, почти 5 килограмм, таким же большим, как их счастье.
Слушая по ночам лёгкое посапывание жены рядом с собой, и довольное причмокивание ребёнка в кроватке, он думал, что люди не ценят своего счастья, не чувствуют его. Как часто он слышал недовольство коллег собственным семейным положением, желанием «оторваться» где-нибудь в командировке. Он не понимал этого, не возражал, просто, молча, улыбался, думая о том, как вечером придёт домой с работы и окунётся в своё просто семейное счастье.
Мужики поначалу звали его после работы «попить пивка», но он отказывался, неизменно отвечая: «меня дома ждут» — при этом мечтательно улыбался.
Он торопился. Всегда. Проскочив проходную, бежал на остановку, терпеливо трясся двадцать минут в автобусе и, влетая, с порога негромко кричал:
— Ивушка, я дома.
В тот вечер всё было, как обычно. Он получил премию и радостно вручил жене всю сумму.
— Это всё тебе.
— Нам, — поправила Ивушка.
— Нет. Это только тебе. Я хочу, чтоб ты купила себе новое платье. Самое красивое. И туфли. И сумочку, и всё остальное, что нужно женщине, чтобы чувствовать себя «женщиной».
— Ой, — захлопала ресницами Ивушка, и глаза её засветились особым светом, отражая проявленную к ней нежность. — Когда же мне?
— А прямо сейчас. Я с Лёшкой посижу. Или не доверяешь?
— Ну что ты.
Она купила. Лёгкое, шёлковое, в горошек. Ей всегда нравился горох. Белые полупрозрачные кружочки на чёрном фоне были разной величины, и казались даже не горошинками, а мыльными пузырями. Как будто кто-то дунул со всей силы в соломенную трубочку, и весёлые пузырьки разлетелись по шёлковой ткани.
Расплатилась, зашла в соседний отдел, для вида схватила первую попавшуюся вещичку, скользнула в примерочную и надела горошковое платье. Так и вышла в новом одеянии, оставив в примерочной и ненужную вещичку, и надоевший джинсовый сарафан, купленный ещё до родов.
Тонкий каблучок бежевых туфелек—лодочек отстукивал дробь на асфальте. Проказник ветер так и норовил приподнять шёлковый подол. Ева стыдливо прижимала одной рукой ткань, в другой держала новую бежевую сумочку, специально подобранную в тон туфлям.
— Вот это тёлка! — услышала за своей спиной. Обернулась. Группа молодых людей с сальными глазами и искривленными идиотской ухмылкой лицами оценивающе разглядывала её с головы до ног.
— Иди сюда, цыпа, — подозвал тот, что прокручивал на пальце цепочку с ключами.
Сумерки сгущались очень быстро, до арки, ведущей во двор дома, оставалось совсем ничего. Ева прибавила шаг. Но она не успела. Огромная лапища схватила её за подол и рванула к себе. Не задумываясь, девушка размахнулась и стукнула новенькой сумочкой нападавшего по лицу. Тот отпрянул.
— Ах ты, сука! — выдохнул пивным перегаром ей в лицо детина и со всей силы толкнул.
Она так давно не ходила на каблуках. Три года. А тут сразу двенадцать сантиметров. Она не устояла. Подвернулась нога, и она упала, ударившись головой о бетонную стенку арки.
Детине дали три года… условно. За убийство по неосторожности.
