Афоню Женечка увидела сразу. На полупустой платформе та сидела на низком складном стульчике и каждый новый вагон встречала и провожала поворотом головы, выискивая в мелькающих окнах лицо племянницы. Седьмой вагон остановился метрах в ста от нее. Женечка открыла дверь, выпустила на перрон пассажиров и быстрым шагом направилась к тетке, крича ей и приветственно помахивая рукой издалека: «Афоня, я здесь!» Высокая, сухая, как кузнечик, Афоня услышала, увидела, радостно вскочила, подхватила стульчик в одну руку, тележку в другую и, проворно семеня, заспешила навстречу.
- Привет! – Женечка приобняла тётку, похлопала ее по спине, похвалила: - Бодро бегаешь, молодец!
- Ну здравствуй, здравствуй, племяша!
Афоня клюнула ее жесткими губами в щеку, и Женечка, отвернувшись, брезгливо вытерла слюнявый поцелуй.
- Пойдем к моему вагону!
Она взяла у тетки тележку и покатила ее за собой. Тетка, поправляя на ходу ситцевую косынку в линялый голубенький цветочек, повязанную концами назад на крестьянский манер, стрекотала ей в спину:
- Все собрала тебе, как просила. Все по списочку: и помидорки, и лепешки алычевые, и варенье.
- Какое варенье? Я ж аджику просила!
- Тьфу, аджику, аджику, канешна! – уверила ее тетка, но, судя по приметному хроманию «канешна», в пакет вместо аджики тетка сунула-таки старое, засахаренное варенье.
Подойдя к вагону, Афоня достала из тележки облезлый пакет с гостинцами, поставила его на землю и сказала:
- Слушай, Женьк, времени мало, я посоветоваться хочу. Тут, значит, какое дело. Игорек мой на бизнес двести тыщ просит. Как думаешь, дать? - спросила она.
Лицо тетки стало таким тревожным и испуганным, будто она уже потеряла свои кровные денежки. Морщины, знавшие в жизни только «Детский» и «Ромашковый» кремы, собрались в трагические складки, а зеленые глаза смотрели на Женечку с такой мольбой, что сразу становилось понятным, какой ответ она хочет получить.
- Ведь не отдаст же, - озвучила Женечка теткины мысли, и та согласно закивала головой «да, да!» и тотчас быстро замотала – «нет, не отдаст, не отдаст ведь, как пить дать!»
- Так чо, не давать, считаешь? – с надеждой спросила Афоня.
- А я почем знаю? Сама решай. Сын твой, деньги тоже, в могилу их с собой не возьмешь.
- Ага, «сын твой»! - Передразнила ее с обидой Афоня. - Ни в гости не приедет матери помочь! Ни позвонит, спросить, как чувствую себя! Може я померла уже давно?
- Померла б – ему б сообщили и прискакал бы он, как миленький, твои баночки отрывать.
- Так чо? Давать или не давать? Как считаешь?
- Дай.
- Так не отдаст же!
- Ну тогда не давай.
- Тьфу на тебя, толку от тебя…
- Афонь, ну ты ж все равно не дашь! Деньги – это ж все твое счастье! Зарыла их на своем поле чудес и сидишь на них, Буратино ты деревянная! Ничего у тебя, кроме них, нет.
- Ой, ой, ой, осудила тетку! А сама-то, сама-то! Ишь, осудительница нашлась! Без детей, без мужей, без квартиры! Много я погляжу ты своим умом-то нажила! Скатилась с артисток в проводницы и нищенкой осталась! А у меня каждая копеечка умом, трудом и экономией нажита.
- Ну и экономь дальше. Только не удивляйся, если Игорек вместо здоровья тебе смерти желать начнет, чтоб до денежек твоих побыстрее добраться.
- Тьфу дура! Злючая ты, Женька, как собака!
- Ну вот и поговорили! Ладно, всё, некогда мне. Сейчас отправляться будем.
Женечка бросила взгляд на пакет в ногах у Афони. Но Афоня, обиженно поджав губы, стояла возле него цепным псом и казалось, протяни кто к нему руку, укусит. Поезд тронулся. Тележка в одной руке, складной стульчик в другой, облезлый пакет в ногах – высокая и сухая, как кузнечик, Афоня медленно поплыла назад. Женечка, стоя на подножке вагона, весело крикнула ей вдогонку:
- И правильно, Афонь, что гостинцы-то не отдала! Продашь их и еще пару рубликов закопаешь в землю! А деньги Игорьку все же дай! Заодно проверишь, не сгнило ли там твое богатство!
Афоня запихнула пакет в тележку, развернулась и пошла прочь. Женечка подняла лестницу и закрыла тяжелую железную дверь на ключ. Поезд набрал ход, застучал ровно, ритмично, успокаивающе. Еще несколько часов пути и будет Москва.
На одной из станций Колобок и Оленька вышли прогуляться. Погода не располагала к прогулке. Серое небо провисло гамаком и лениво громыхало вдали. Оленька не пошла гулять с отцом, а приросла улиткой к Женечке и пристала с расспросами: «А вы в каких фильмах снимались? А с какими актерами? А у вас была главная роль? А почему ушли из артисток? А муж у вас есть? А дети есть?» Интервьюер хренов! Вопросы Женечку раздражали и она перешла ва-банк: «А ты главные роли играла? А мама у тебя есть? А замуж хочешь? А мальчик есть?»
«Играла. Есть. Хочу. Есть.» Каждый ответ ложился тузом на ее вопросы, и Женечка вдруг иссякла и вопросами, и раздражением, и злостью. Что такого было в этой неполноценной, счастливой девочке и чего такого не было в ней?
***
В Москву поезд прибыл по расписанию. Пассажиры выходили из вагона, сердечно благодарили Женечку, и карман ее фирменного пиджачка полнился сиреневыми пятисотками. Неплохой улов за рейс. Поработала она, как всегда, хорошо.
Анна Каренина, та самая дама с крупным жемчугом в ушах и бриллиантовой россыпью на пальце, покидала вагон, грациозно покачиваясь на высоких каблуках. Одной рукой она обмахивалась шляпой, другой держалась за мужа. Муж, тот самый солидный господин, просунул в Женечкину руку голубенькую купюру: «Спасибо вам, это была чудесная поездка!», и Женечка чутко уловила тонкими нозрями, как теплый, вечерний воздух вокзала смешался с нотками хорошего парфюма и приличного перегара. Благодарность она приняла с пониманием. Еще бы! Незадолго до прибытия в Москву она вынесла из их купе две пустых бутылки “Moet & Chandon” и одну Henessy XO.
Красивый молодой человек, оставивший в Адлере беременную паучиху, не прекращая разговора по телефону, равнодушно кивнул Женечке, быстрой, уверенной походкой вошел в людской поток и растворился в нем, как в корабль в море.
Колобок с Оленькой вышли последними и замялись возле Женечки. Пока Колобок искал что-то в карманах, Оленька смотрела на Женечку с такой преданностью и грустью, что ей стало неуютно, неприятно и захотелось под душ - смыть ее липкую, навязчивую, непонятную любовь.
- Вот, возьмите на всякий случай! – Колобок, наконец, нашел то, что искал и протянул визитку. - Здесь адрес нашего театра и мой телефон. Ну, на случай, если передумаете.
Женечка взяла визитку, глянула на адрес:
- Не так уж далеко от меня. Вы в Измайлово, а я в Сокольниках.
- Ну вот, видите, как хорошо! – обрадовался Колобок и снова замялся, вытащил из кармана несколько мятых стольников, расправил их и неловко протянул Женечке: - Извините, но остались только такие и пятитысячные.
- Не надо, спасибо. - Женечка убрала его руку и протянула свою Оленьке: - Ну что, коллега, пока?
- Пока! – обрадовалась Оленька. – Ты придешь… к нам?
- Оля, не ты, а вы! – поправил ее Колобок.
- Вы? - послушно переспросила она.
Женечка улыбнулась и пожала плечами. Колобок взял Оленьку за руку, другой подхватил желтый чемоданчик и еще раз попрощался. Женечка смотрела им вслед: шар катил квадрат. Еще вчера ей это казалось смешным.
***
До дома она добралась к ночи, втащила в коридор рабочий чемоданчик с вещами, скинула туфли и, прислонившись к стене, растерла по очереди уставшие ноги.
- Зойка! – крикнула она. – Чо тихо-то так? Ни гавка, ни тявка. Где пес твой? Исдох что ли?
Из комнаты вышла зареванная Зойка, проследовала в кухню и бросила, не глядя на нее:
- А-а, вернулась. Помер он утром. Радуйся теперь!
Женечка проводила взглядом полную, коротконогую фигуру соседки. Винни-пух в халате. Как так можно распускаться? Она вошла в свою комнату, открыла настежь окно, присела на кровать, уставилась в стену напротив, которая цвела веселыми букетиками маков и васильков. На одной полоске обоев - 71 букетик. 35 маков и 36 васильков. Раппорт. Повторяющаяся часть рисунка на ткани, обоях, семь букв – это раппорт. Женечка это знает, потому что любит разгадывать кроссворды. Узорчатый орнамент из геометрических фигур, семь букв – арабеск. У нее на стене раппорт, у Зойки – арабеск. И в этом вся разница. Раньше у Зойки была хоть собака, а теперь они во всем сравнялись. Две никому ненужные тетки, больные одиночеством.
Пересчитав букетики по второму разу, Женечка встала и, прихватив бутылку «Киндзмараули», пошла к Зойке на кухню. Та смотрела телевизор с выключенным звуком и пила из банки джин-тоник.
- Не пей эту гадость.
Женечка забрала у нее банку, наполнила стаканы вином и один подвинула Зойке. Молча выпили и обе уставились в беззвучный телевизор. Какой-то сериал. Про чью-то жизнь.
- Купи себе новую собаку, - сказала Женечка Зойке.
Зойка вяло отмахнулась от нее:
- Ты ничего не понимаешь!
Женечка снова налила вина. Снова выпили. Помолчали.
- А я, знаешь, куплю себе новый чемодан, - вдруг сказала Женечка.
Зойка равнодушно пожала плечами.
- Знаешь, какого цвета?
Зойка снова пожала плечами.
- Жёлтого! – с каким-то с вызовом сказала Женечка.
Зойка кивнула. Ну желтого, так желтого. Ей-то что?
- А еще меня позвали в театр.
Зойка многозначительно подняла и опустила брови, мол «на-а-адо же, хм». Опять помолчали, глядя в телевизор.
- Ну ладно, я спать.
Зойка снова кивнула. Чудная она, эта Женька! Желтый чемодан купит. Зачем? В театр ее позвали. Врет, небось. Кому она там нужна?
Зойка всхлипнула, уткнула голову в полные руки и широкие ее плечи затряслись часто и мелко.
Женечка приняла душ и легла спать. Но сон не шел. Высоко в небе светила луна, в окно второго этажа заглядывал фонарь. Женечка обводила пальцем на обоях то васильки, то маки, то чертила между ними узоры, то разглядывала трещины на потолке. И только когда за окном погасли фонари, и солнце сменило на небе отдежурившую луну, заливая все вокруг нежным, розовым светом, Женечка, наконец, уснула.