Почитала отзывы на нового "Евгения Онегина" и поняла, что возраст актеров стал одной из основных претензий к фильму. Решила опубликовать здесь свою старую статью, в которой рассматривается одна занятная версия. Говорить однозначно, что она верна, я, конечно, не буду - вопрос за несколько лет так и остался спорным (кажется! Если у вас есть данные, что он точно разрешился - обязательно напишите, интересно же).
Так вот, давайте предположим, что Татьяне Лариной, когда она писала письмо Онегину, было не 17, а 13 лет.
Именно к такому выводу пришел, внимательно вчитавшись в пушкинские строки, Александр Викторович Котровский - кандидат медицинских наук и сексолог (вот, кстати, его интервью по этому поводу). Данная трактовка разделила читателей на два лагеря: кто-то резко не согласен с «неприличными» взглядами, а кто-то, наоборот, именно такое прочтение находит логичным и соответствующим авторскому замыслу. Разумеется, если принять влюбленную Татьяну за несовершеннолетнюю девочку, то все, происходящее в романе, можно рассматривать совсем с другой точки зрения.
Иллюстрация к «Евгению Онегину» Е. П. Самокиш-Судковской (ок. 1900-го года)
У сторонников 13-летней Татьяны есть несколько важных доводов. Например, если внимательно прочитать «Евгения Онегина», то можно найти такие строки:
…Кому не скучно лицемерить,
Различно повторять одно,
Стараться важно в том уверить,
В чем все уверены давно,
Всё те же слышать возраженья,
Уничтожать предрассужденья,
Которых не было и нет
У девочки в тринадцать лет!
Дальше Пушкин дает очень понятную оценку действий 26-летнего петербургского ловеласа:
Быть может, чувствий пыл старинный
Им на минуту овладел;
Но обмануть он не хотел
Доверчивость души невинной.
По мнению специалиста, много лет занимающегося проблемами пола, такая реакция является нормальной для мужчины, имеющего здоровые взгляды, и, кроме того, сама ситуация тогда более объяснима. Ведь в в начале 19 века 17-летняя девушка уже вряд ли называлась бы «ребенком» или «девочкой» - взгляды на этот вопрос очень изменились за последнюю сотню лет. Вот, например, отрывок из сочинения экономиста С. Друковцева, написанного в конце XVIII века:
«Законное положение для крестьян весьма порядочно сделано - женщине 13 лет, а мужчине 15 к бракосочетанию положено, чрез что они по молодым своим летам, ввыкнув, во-первых, друг ко другу, а во-вторых, к своим родителям, будут иметь прямую любовь со страхом и послушанием».
Именно в соответствии с таким «правилом» в 13 лет выдали замуж няню Татьяны, об этом нам рассказывает сам Пушкин, а затем передает разговор Татьяны, которая интересуется у своей воспитательницы, была ли та влюблена в старину. Ответ старушки – еще один «плюсик» к спорной версии:
И полно, Таня! В эти лета
Мы не слыхали про любовь;
А то бы согнала со света
Меня покойница свекровь.
Именно про свой возраст, когда она была «на выданье», и рассказывает няня. А вот что на этот счет в комментариях к роману писал знаменитый литературовед Юрий Лотман:
«В брак молодые дворянки в начале XIX века вступали рано. Правда, частые в XVIII веке замужества 14 - 15-летних девочек начали выходить из обычной практики, и нормальным возрастом для брака сделались 17 - 19 лет. Ранние браки, бывшие в крестьянском быту нормой, в конце XVIII века нередки были и для не затронутого европеизацией провинциального дворянского быта. А. Лабзина, знакомая поэта Хераскова, была выдана замуж, едва ей минуло 13 лет. Мать Гоголя обвенчали в 14. Однако время первых увлечений молодой читательницы романов начинались значительно раньше. И окружающие мужчины смотрели на молодую дворянку как на женщину уже в том возрасте, в котором последующие поколения увидали бы в ней лишь ребенка. 23-летний поэт Жуковский влюбился в Машу Протасову, когда ей было 12. Герой «Горя от ума» Чацкий влюбился в Софью, когда ей было 12 - 14 лет».
Рисунок И. Волкова. «Сон Татьяны», 1891 год
А вот так писал в статье об Онегине Белинский: «Русская девушка не женщина в европейском смысле этого слова, не человек: она нечто другое, как невеста... Едва исполнится ей двенадцать лет, и мать, упрекая ее в лености, в неумении держаться..., говорит ей: «Не стыдно ли вам, сударыня: ведь вы уже невеста!»
То есть, получается, что никто Татьяну в 13 лет замуж выдавать бы не стал, но она вполне могла чувствовать себя достаточно взрослой для серьезных чувств, тем более, начитавшись романов о любви. Такая версия объясняла бы многое: почему, например, Евгений настолько резко отверг влюбленную девушку, да еще и решил читать ей нотации:
«Учитесь властвовать собою; Не всякий вас, как я, поймет; К беде неопытность ведет.»
И еще: почему он не сразу узнал ее, повзрослевшую, на балу – ведь разница тогда была бы более существенной, чем между 17 и 20-ю годами, когда девушки уже не так сильно меняются.
Цесаревич Николай Александрович и Елизавета Фёдоровна в роли Онегина и Татьяны в дворцовой постановке «Евгения Онегина», 1890-е годы
С другой стороны, такая «замена» возраста главной героини должна привести и к другим «пересмотрам». Например, младшая сестра Ольга превращается в данной версии в 12-летнюю девочку. Это может вызвать удивление, ведь у нее уже есть жених – Ленский, но с учетом изложенного выше получается, что такое вполне возможно. Договориться о браке, который произойдет гораздо позднее, можно было и для девочки в столь юном возрасте.
Литературоведы считают, что Пушкин обычно был очень точен в формулировках. Поэтому слова возмущенного Ленского, когда Оля танцевала с Онегиным, можно понять более буквально:
Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
«Дуэль Онегина и Ленского», Илья Репин, 1899 год
Что же касается самого Евгения Онегина, то получается, что его поведение тоже можно полностью пересмотреть (и даже «понять и простить»). Сам Пушкин говорит о его поступке вполне однозначно:
Вы согласитесь, мой читатель,
Что очень мило поступил
С печальной Таней наш приятель.
Как уверяют сторонники версии 13-летней Татьяны, становится более понятным и эпиграф к четвертой главе (именно в ней происходит объяснение в саду):
La morale est dans la nature des choses (Нравственность в природе вещей)
У противников скандальной трактовки тоже есть доводы. Основной – это упоминание возраста Татьяны в письме Пушкина к Вяземскому. Князь нашел противоречия в признании героини, на что поэт ответил, что это «письмо женщины, к тому же 17-летней, к тому же влюбленной!».
С автором романа спорить трудно, поэтому вопрос о том, сколько же лет было Татьяне, остается «широко обсуждаемым».
Но ее авторы в любом случае настаивают на том, что данная трактовка не имеет ничего общего с безнравственными современными представлениями о «разновозрастных» отношениях.
Невкусный энергетик сделал мне плохо, отчего я пошел на отчаянный шаг и принялся страдать с русскими классиками. Я добил всего Лескова что у меня есть и вот знаете русским духом преисполнился, хочется пострадать, помолиться и напиться.
Очарованный странник - история о боге, крестьянстве и судьбе со смирением. Буквально пропитанная какой-то нездоровой шизой и горячкой главного героя. Буквально большая часть событий его связана со смертью всех вокруг и метаниями, а все начинается с убийства попа, которого гг просто по детской припизди лупанул по хребту. Ничего хорошего в таком бесполезном насилии нет и автор сам это подчеркивает неожиданной смертью монаха под колесами его же телеги и кошмарами гг в которых он тот сам себя убеждает то ли реально работает провидение и начинается ухабистый путь. Смена хозяев, открытие дара, разные работы, разные места, татарский плен, упоминание армии. История полна интересных антуражных моментов, красивых раскидистых описаний и говора со Страданиями.
Запечатлённый ангел - ещё одна история о божественном, но в этот раз ещё и с притеснениями на религиозной почве, с налетом большего мистицизма и человеческой глупости и жадности. Группа староверов живёт своей жизнью, проводит время, работает всей общиной и имеет солидную репутацию и любовь, но тут начинается эпопея с обиженными аристократами, доверчивой женщиной и арестом икон (то самое запечатление). В попытках вернуть его, двое (гг в том числе) отправляются в путешествие за иконописцем который сможет создать копию и подменить ангела-хранителя. Честно говоря самая приятная мне история в своем большинстве, напоминающая роудмуви и имеет четкую цель с относительно хорошим концом. Хотя и здесь не обошлось без странных религиозных приколов.
Тупейный художник - Третья история о страданиях и любви. Мерзотные аристократы не только измываются над крепостными, но ещё и разлучают двух влюбленных, желая сделать девушку любовницей. Пара пытается сбежать, но их ловят и после отправляют парня в солдаты, а девушка пытается покончить с собой и за это ее считают сумасшедшей и отсылают в конюшни, где под присмотром старухи она пристрастилась к алкоголю. И вот парень возвращается в звании и с деньгами, все ещё любит ее, хочет забрать. Но хэппи-энда не будет. И если что, то тупей это хохолок в причёске, в свое время очень популярный. В целом грустная и самая реалистичная история.
В целом все идёт легко, но слог у Лескова тот ещё, красивый, необычный, но при чтении...
В общем преисполнился, вспомнил школьные годки и литературу.
А если кому вдруг интересен обидивший меня энергос вот.
Довольно сложно пересказать это произведение Николая Семёновича, но я попробую.
Это повесть о жизни в уездном городе Старгороде трёх представителей соборного духовенства: протоиерея Савелия Туберозова, священника Захария Бенефактова и дьякона Ахиллы Десницына. Все они были между собою друзья, но время от времени разнообразили бездейственную уездную жизнь свою сценами лёгкой вражды и недоразумений: «…люди разнообразили свою монотонную уездную жизнь тем, что ссорились для того, чтобы мириться, и мирились для того, чтобы снова ссориться. Покою ничто не угрожало».
История с посохами. Однажды предводитель дворянства привёз из города три трости – две с золотыми набалдашниками и одну с серебряным (для Ахиллы). Вот эта ерунда с двумя одинаковыми и одним другим посохом приводит к первой в книге ссоре: в результате отец Савелий и Ахилла не разговаривают.
История с костями. Местный учитель Варнава Препотенский, выловив в реке утопленника, всячески изучает его кости. Мать Варнавы всё время их выкрадывает и прячет, и добрую часть книги Варнава за ними гоняется и разыскивает. По случаю этих споров за кости Варнава и Ахилла дерутся.
Карлики. У некоей барыни Плодомасовой живут слуги-карлики – Николай Афанасьевич и его сестра. Николай Афанасьевич рассказывает, как его хотели женить, но его барыня не сошлась в цене с хозяйкой невесты – другой карлицы.
На Савелия начинают писать доносы – за его вольнодумные проповеди и отношения с раскольниками. В город приезжают ревизор Борноволоков и некто Термосесов, который всё время шантажирует Борноволокова и вытягивает из него деньги. Термосесов заставляет молодого старгородца Данилку подписать жалобу на Ахиллу. Савелий отказывается давать показания против Ахиллы, собирает всех важных лиц города на литургию, где читает проповедь, которая воспринимается чиновниками как революция. Савелия отстраняют от должности. За него пытаются вступиться и Ахилла, и карлик Николай Афанасьевич.
Сначала умирает жена Туберозова Наталья Николаевна. Потом заболевает и сам Савелий. В ночь смерти Николай Афанасьевич таки привозит разрешение от «запрещения», так что Савелий ложится в гроб в полном протопопском облачении. После смерти Савелия Ахилла впадает в депрессию и не выходит из дома. В город назначают нового протопопа. Умирает Николай Афанасьевич.
Наступают зима и голод. В городе заводится чёрт, который то пугает ночных прохожих, то оставляет следы на потолке – в общем, всячески проказничает. Однажды Ахилла берется изловить чёрта, идёт ночью на кладбище – и таки ловит его, предварительно пролежав полночи в канаве. Чёртом оказывается изголодавшийся Данилка. Данилку хотят наказать, но Ахилла не даёт. Однако от холодной кладбищенской ночи Ахилла заболевает и умирает.
А по весне умирает и Захария – тихо уснув во время богослужения. «Старогородской поповке настало время полного обновления».
О чём эта книга? О противостоянии истинного христианства против казённого. Церковные чиновники нового типа, по Лескову, оказываются ничем не лучше других деятелей нового времени – нигилистов, мошенников, чиновников.
Что пересказать следующим? Может, «Портрет Дориана Грэя» или даже «Великого Гэтсби»? Заказывайте, пожалуйста.
Их есть у нас! Красивая карта, целых три уровня и много жителей, которых надо осчастливить быстрым интернетом. Для этого придется немножко подумать, но оно того стоит: ведь тем, кто дойдет до конца, выдадим красивую награду в профиль!
Недавно в интернете появился тренд, суть которого — превратить себя в персонажа японского мультфильма с помощью нейросети. Попробовали проделать это с русскими классиками.
Местами выглядит крипово, но зато вполне узнаваемо.
1/9
Если понравился пост подписывайтесь на наш окололитературный ТГ канал https://t.me/k0nTeXt
Этот роман считается родоначальником антиутопии в привычном нам виде. И хотя провозвестники жанра встречались ещё в XIX веке (иногда к ним относят даже «Путешествия Гулливера»), именно книга советского писателя-диссидента стала первой действительно значимой антиутопией.
Романом «Мы», написанным в 1920 году и переведённым на английский в 1924-м, вдохновлялись Оруэлл и Хаксли. А на родине он увидел свет только в 1988 году — когда все пророчества Замятина уже выглядели наивными и неактуальными.
Впрочем, вряд ли писатель думал о будущем фантастического жанра, когда создавал «Мы». В его понимании это была сатира - на построение «нового общества» в Советской России, а также на модернистские идеи индустриализации, «научной организации труда», верховенства технологий и объединения всех стран мира в единое государство, в котором наука будет служить счастью человечества. То, что многим современникам Замятина казалось прогрессом, ему виделось опасностью.
Идеальное государство-машина, в котором каждый гражданин счастлив своим вкладом в общее дело, на страницах «Мы» изображено как царство однообразия. Здесь вместо имён - «нумера», вместо одежды - «юнифа» (униформа), вместо семьи - «сексуальные часы» по розовым талонам и строго научное «детоводство», а управляет всем некий Благодетель. Где-то за Зелёной Стеной бушует дикая природа и, по слухам, живут такие же дикие люди, сбежавшие из-под заботливой руки Благодетеля. Но тут, в Едином Государстве, каждый знает своё место - и все работают над новым масштабным проектом: космическим кораблём «Интеграл», который должен нести блага нового общества на другие планеты.
Нам, читателям из XXI века, нетрудно догадаться, что сумятицу в этот кристально ясный и идеально стройный мир внесёт любовь. Главный герой, «нумер» Д-503, встречает загадочную, яркую, ни на кого не похожую 1-330 - и эта встреча переворачивает его жизнь, а заодно едва не переворачивает и Единое Государство.
Читая «Мы» в XXI веке, приходится постоянно себе напоминать, что этот роман был написан до всех антиутопий, которые мы привыкли считать классикой. Большой Брат Оруэлла вырос из замятинского Благодетеля, а сюжетные линии о любви благонамеренного гражданина к экстравагантной революционерке в обоих романах различаются лишь деталями.
Отгороженная стеной дикая природа и социально одобряемая полиамория перекочуют из книги Замятина прямиком в «О дивный новый мир» (хотя сам Хаксли отрицал влияние «Мы» на своё творчество). Уничтоженная на корню культура прошлого как обязательная основа нового общества - постоянный мотив многих антиутопий, от «451 градуса по Фаренгейту» до «Эквилибриума». А эстетика унифицированного мира Единого Государства проникает во все антиутопии, воплощённые на экране: если вы видите стройные шеренги людей в одинаковой одежде и здания со стеклянными стенами - у вас нет сомнений в том, в какой мир вы попали.
Тем не менее читать «Мы» стоит и сегодня - не только ради сюжета (искушённый читатель легко сможет его предсказать), но и ради острого, хлёсткого, выразительного замятинского стиля. И ещё, конечно, чтобы напоминать себе, что расхожая цитата из книги «потому что разум должен победить» в контексте романа на самом деле имеет прямо противоположное значение...
Автор текста: Светлана Евсюкова Источник: fanfanews
В массовом представлении это диковинный, немного даже экзотический литератор XIX века – автор «Левши», «Очарованного странника» и «Запечатленного ангела», писавший необычным, затейливым языком.
Однако в сравнении с тем, что Лесков успел сделать за свою жизнь, это представление отражает даже не верхушку айсберга, а лишь малую ее часть.
По справедливости
Часто можно услышать, что Николай Лесков хотя и причислен к классикам, но на самом деле недополучил того признания, которого заслуживает как большой писатель. Так казалось и ему самому, так было и в ХХ веке, и сегодня ситуация не изменилась.
Объяснению причин этого положения и восстановлению справедливости посвящена недавно вышедшая биография Лескова «Прозёванный гений», написанная Майей Кучерской, филологом и популярным прозаиком. Сам за себя говорит тот факт, что это первая книга о Лескове в серии ЖЗЛ за почти целый век ее послереволюционного существования. У этого недооцененного классика нет даже полагающегося ему по статусу полного собрания сочинений: издание 30-томника остановилось пять лет назад на 13-м томе.
Сама Кучерская смотрит на перспективы популярности Лескова в наше время довольно пессимистично, полагая, что для сегодняшнего массового читателя он слишком сложен и прихотлив. И это грустно, ведь Лесков во многом очень современен: и в том, что он писал, и в том, что происходило в его собственной жизни.
Николай Семенович и сancel culture
Едва начав литературную деятельность, Лесков в полной мере ощутил на себе, что такое пресловутая cancel culture (культура отмены). Под эгидой cancel culture сегодня на Западе многие классические произведения искусства объявляются неполиткорректными, порочными, заслуживающими осуждения или даже забвения.
Во времена Лескова термина cancel culture, разумеется, еще не существовало. Но само явление, назови его хоть остракизмом, хоть травлей с привкусом благородного негодования, было хорошо известно. С переменой названий суть не меняется: когда кто-то позволяет себе высказывания или действия, не устраивающие определенную часть общества, эта часть общества наказывает провинившегося тем, что пытается выгнать его из информационного пространства и превратить в маргинала, тем самым как бы отменить (cancel) его существование. Причины могут быть разными: от действительно серьезных проступков до спорных реплик в прессе или соцсетях.
Два ярких примера: британская писательница Джоан Роулинг, автор книг о Гарри Поттере, пошутившая в Twitter о трансгендерах, и голливудский актер Джонни Депп, над которым несколько лет тяготели обвинения бывшей жены в домашнем насилии. Если Роулинг лишь побило градом возмущенной критики со стороны части фанатов и знаменитостей, то Деппа постигли более суровые кары: расторжение контрактов и исключение всех фильмов с его участием из каталога Netflix.
В нашей стране это явление пока еще не так могущественно, как на Западе. Но пример Лескова показывает, что российские интеллектуалы опередили модный тренд на целых полтора столетия.
Он жжет
Что же сделал Лесков, чтобы попасть в подобное положение? Сначала он, начинающий петербургский публицист, опубликовал в газете «Северная пчела» статью, из-за которой получил репутацию мракобеса, реакционера и провокатора. Это при том, что в бумагах начальника столичной полиции того времени Паткуля Лескову и его кругу дана такая оценка: «Крайние социалисты. Сочувствуют всему антиправительственному. Нигилизм во всех формах».
Заметка Лескова, вышедшая 30 мая 1862 года, касалась большого пожара в Апраксином дворе, произошедшего за два дня до этого. С первого взгляда в ней не было ничего крамольного, но журналист в полный голос сказал о том, о чем благоразумные люди предпочитали помалкивать: не исключено, что это был поджог, связанный с политическими студенческими волнениями, и что по городу ходят листовки с призывом к захвату власти, и что, в общем, хорошо бы во всем разобраться и снять тревожное напряжение в обществе.
Так Лесков неожиданно для себя попал между молотом и наковальней. Радикалы посчитали, что он требует расправы над поджигателями и даже подсказывает, где их искать, а власти показалось, что Лесков обвиняет ее в бездействии и дает непрошеные советы. Император Александр II написал на принесенном ему экземпляре «Северной пчелы»: «Не следовало пропускать, тем более что это ложь».
Лесков, еще вчера бывший на плохом счету в полиции как социалист и нигилист, становится изгоем в среде оппозиционно настроенных интеллектуалов.
Примечательно, что буквально за неделю до скандала он напечатал в той же газете текст под названием «Деспотизм либералов» – о нетерпимости оппозиционеров к иной точке зрения. Самоуверенный дебютант резко вступил в полемику с Николаем Чернышевским, который, пользуясь современной лексикой, был одним из главных лидеров мнений той эпохи. Лесков не слишком удачно подобрал термин, подразумевая под либералами радикально настроенных интеллектуалов. Но вот вышла пресловутая «пожарная» статья, и Николай Семенович сам вкусил плодов того деспотизма и собственной неосмотрительности.
Тридцатилетний провинциал, приехавший из Киева покорять столицу, был очень самоуверен – настолько, что не придавал большого значения тонкостям идеологической борьбы и окололитературной политики. Вскоре он попадает в еще больший скандал.
Хуже некуда
Вернувшись из зарубежной командировки, куда его на время опалы отправила «Северная пчела», Лесков публикует своей первый роман «Некуда» (1864) – о русских нигилистах, с которыми он еще недавно был в большой дружбе. Лесков пытается разобраться в явлении и отделить «хороших» нигилистов от «плохих», но в итоге получается памфлет, причем с прозрачными намеками на реальных людей: лидера так называемой Знаменской нигилистической коммуны Василия Слепцова, издательницу газеты «Русская речь» Евгению Тур (Салиас-де-Турнемир) и других.
Теперь ему, хотя и скрывшемуся за псевдонимом Стебницкий, достается куда серьезнее. Появляется слух, что этот роман написан по заказу Третьего отделения (политической полиции). Критик Дмитрий Писарев, еще один влиятельный лидер мнений своего времени, предостерегает свою аудиторию в «Русском слове» от какого-либо сотрудничества с автором «Некуда».
Позже Максим Горький говорил: «Это было почти убийство». На многие годы за Лесковым закрепляется репутация врага демократической мысли, ему закрыта дорога в большинство прогрессивных литературных журналов.
Удивительно, как это не сломило начинающего писателя. Возможно, дело в черте характера, на которую не раз сетовал родной брат Лескова Василий: Николай Семенович был упрям и всегда уверен в своей правоте. В истории с «Некуда» он полагал, что его оклеветали, хотя и признавал, что роман был написан впопыхах. А обида, нанесенная его недавним друзьям и благодетелям (Тур была одной из первых, кто публиковал очерки дебютанта Лескова), его, кажется, не смущала.
Вне тусовки
Пример Лескова иллюстрирует популярную теорию о том, что для достижения желаемого успеха важно уметь строить и поддерживать нужные связи и отношения. Проще говоря, нужно быть своим в «правильной тусовке». У Николая Семеновича с этим как-то не складывалось.
Он был энергичным и общительным, но катастрофически не умел маневрировать. Ему недоставало такта или того, что можно назвать социальным инстинктом, который подсказывает человеку, какой поступок может выйти ему боком. Веря в силу слова (он всегда был против искусства ради искусства и считал, что литература преображает мир), он удивлялся, когда его слово било кого-то слишком сильно.
У Лескова не получалось примкнуть к какому-нибудь определенному идейному лагерю, который бы обеспечил ему защиту и продвижение. «Забаненный» демократами, он сближался с консерватором Михаилом Катковым, славянофилом Иваном Аксаковым, но и с ними часто не находил общего языка.
Для консерваторов он был слишком «протестным», слишком много критиковавшим российские порядки. Для социалистов был охранителем, не признававшим революций. Для народников и славянофилов он слишком скептически относился к идее о том, что спасение России придет снизу, от народа.
Народ в его рассказах часто темная, косная сила, привыкшая к плети и не ценящая свободу и человеческое обращение (например, рассказ «Язвительный»). Лесков любил не абстрактный «народ вообще», что свойственно кабинетным идеалистам, а рождающихся в нем самородков, оригиналов, чудаков и богоискателей. В его рассказах они существуют и благодаря, и вопреки окружающей их действительности. Левша, Фигура из одноименных рассказов, Александр Рыжов из «Однодума», герои «Инженеров-бессребреников» и другие. Это не масса, это отдельные бриллианты, те самые праведники, без которых, по пословице, не стоит село. «Ужасно и несносно видеть одну дрянь в русской душе, ставшую главным предметом новой литературы, – писал Лесков, – и пошел я искать праведных».
Неуживчивый Лесков, не примкнувший ни к одному из лагерей, оказался одним из самых свободомыслящих, независимых русских писателей. Не угодил он и советской власти: помня литературно-политические скандалы раннего Лескова, она относилась к нему прохладно.
Бичеватель
Памятник Николаю Лескову в Орле
От полной «отмены» во времена СССР его спасала репутация критика российской действительности при царском режиме, коллеги Салтыкова-Щедрина. Во многом этим он ценен и сегодня, когда чиновники так напоминают персонажей «Истории одного города». Читая рассказы и очерки Лескова, не перестаешь удивляться тому, что, за какой текст ни возьмись, все они актуальны, все про сегодняшний день. Печально только, что все это объясняется не столько прозорливостью писателя, сколько тем, что многие вещи повторяются из века в век.
Вот, например, герой рассказа «Бесстыдник» (1877) некий Анемподист Петрович, характеризуемый третьим лицом как «большого ума человек, почти, можно сказать, государственного, и в то же время, знаете, чисто русский человек: далеко вглубь видит и далеко пойдет». Он был интендантом в Крымскую войну и не только не смущался тем, что хорошо заработал тогда на махинациях, обкрадывая солдат, офицеров и государство, но и даже бахвалился этим в обществе.
Тогда как благородного героя повествования разрывает на части от такой наглости, Анемподист Петрович неожиданно укоряет его в том, что он, дескать, «унижает русских». Герой едва не теряет дар речи от такого оборота, а интендант охотно развивает свою мысль. Оказывается, унижение проявляется в том, что «вы изволите делить русских людей на две половины: одни будто все честные люди и герои, а другие все воры и мошенники», и это, оказывается, несправедливо: «Наши русские люди, мне кажется, все без исключения ко всяким добродетелям способны... мы, русские, как кошки: куда нас ни брось – везде мордой в грязь не ударимся, а прямо на лапки станем; где что уместно, так себя там и покажем: умирать – так умирать, а красть – так красть. Вас поставили к тому, чтобы сражаться, и вы это исполняли в лучшем виде – вы сражались и умирали героями и на всю Европу отличились; а мы были при таком деле, где можно было красть, и мы тоже отличились и так крали, что тоже далеко известны».
Воровство из казны преподносится чуть ли не как возложенная свыше миссия. Такого рода логика и такого рода патриотизм выглядит очень современным.
Опыт
Лесков не зря гордился своим жизненным опытом. Он был у него действительно богатым для литератора того времени. И Достоевского мог упрекнуть в незнании православного быта, и народников – в незнании народа, и социальных критиков – в том, что они плохо представляют, как работают маховики и колеса государственной машины.
До того как стать писателем, Лесков два года проработал писарем в канцелярии Орловской палаты уголовного суда. Через него проходили сотни историй преступлений, больших и мелких. Затем семь лет в рекрутском столе ревизского отделения Киевской казенной палаты. Занимался набором солдат в армию, насмотревшись на истории коррупции и чиновничьего произвола, одну из которых он позже описал во «Владычнем суде». Затем, оставив государственную службу, три года колесил по стране в качестве сотрудника коммерческой фирмы «Шкотт и Вилькенс» (Шкотт – обрусевший англичанин, его родственник). Неудивительно, что многие тексты Лескова оформлены как записанные рассказы того или иного путешествующего чиновника, развлекающего своих попутчиков на постоялом дворе или в какой-то подобной обстановке. Именно таких историй молодой Лесков наслушался за три года работы и потом еще лет 20 строил на них свои произведения.
«Смиренный ересиарх»
Еще один актуальный сегодня круг тем лесковского творчества связан с религиозностью, личной и официальной, с вопросами отношения Церкви и государства. Трудно найти другого русского классика, который так много сил отдал бы этому вопросу и был бы в нем так подкован.
Начав как «друг Церкви» (по собственному выражению) и ее искренний помощник, Лесков закончил полным скептицизмом в отношении официальных структур и отстаиванием идеи «духовного христианства», то есть личного, глубоко осознанного, пусть даже и еретического, по мнению представителей государственной религии (а она в царской России была государственной в прямом смысле слова). Письма любил подписывать так: «смиренный ересиарх Николай».
На Лескова, безусловно, повлияла история его отца, потомка священнического рода, который решительно отмежевался от духовного сословия сразу по окончании семинарии в Севске. Оставшись человеком верующим, Семен Дмитриевич Лесков предпочел уйти в чиновники, но никогда не иметь дел с официальной религиозной структурой.
В многочисленных текстах Лесков пытается осмыслить, как это вообще возможно: из, по сути, самого главного и высокого в жизни человека – веры и духовной жизни – сделать нечто казенное, пустое, отталкивающее.
Репродукция титульного листа к сказу «Левша»
Он автор едва ли не лучшего русского романа о священнослужителях – хроники «Соборяне». И примечательно, что главный герой этого романа, протоиерей Савелий Туберозов, пламенный и честный христианин, оказывается под запретом, страдает за обличение и светского безверия, и церковного формализма, «торговли во храме совестью».
Лесков может быть язвительным, но может показывать явную симпатию к тем, кто искренне ищет Бога, кто честно следует евангельским заповедям. Это могут быть и реальные церковные иерархи, которых он описывает, например, известные своей простотой и добротой митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров), недавно причисленный к лику святых, или пермский епископ Неофит (Соснин). Это может быть изгнанный за правду учитель-немец Иван Яковлевич из рассказа «Томленье духа», отец Савва из «Некрещенного попа», старообрядцы, или штундисты (последователи религиозного течения протестантского толка на юге России), о которых он также много писал.
В одном из лучших рассказов Лескова, «На краю света», проводится мысль, что благодать действует вне официальных рамок: подвиг спасения ближнего совершает именно некрещеный «дикарь», а не его крещеные соплеменники.
Официальной церкви деятельность Лескова не нравилась, и шестой том его сочинений (с «Мелочами архиерейской жизни») был сочтен «дерзким памфлетом на церковное управление в России» и запрещен цензурой. В последние годы Лесков был большим поклонником идей Льва Толстого.
Мастер слова
Язык Лескова – то, что в нем замечают в первую очередь. Он предвосхитил модернистскую работу над формой и был примером для Ремизова, Олеши, Платонова, Бабеля, Пильняка и других ярких стилистов ХХ века. При жизни ему этот самый прихотливый язык ставили в укор. Критики писали, что он занимается плетением чудных словес, чтобы прикрыть скудность идей. Или же пренебрежительно приписывали его к этнографическому ведомству, как последователя Владимира Даля.
Но для Лескова это не было украшательством, это была форма, адекватная содержанию. Люди разных профессий, сословий говорят по-разному, и, воспроизводя их речь или внутренний монолог, он добивался правдивости и художественной достоверности. Он был даже не стилист, а полистилист, владевший всей гаммой языка, от канцелярита до диковинного узорочья.
Лесков, наверное, самый русский писатель, ведь его слог невозможно по-настоящему перевести ни на какой другой язык. Читать его – настоящее удовольствие и радость. Возможно, это единственное обстоятельство, которое делает его несовременным. Ведь чтение сейчас перестало быть удовольствием, теперь это поглощение информации. Могучие умы работают над тем, чтобы сделать тексты более доступными и легкоусвояемыми. Могут ли выжить в этих условиях книги Лескова? Одно из самых очевидных их достоинств теперь становится их главным «недостатком». Но Лесков, безусловно, выживет. Должен же кто-то отвечать за настоящую красоту в мире удобного и одноразового.
Автор текста: Александр Зайцев Источник: postmodernism
Вокруг его фигуры много загадок — ученые точно не знают настоящее отчество И. Баркова, чем он занимался в последние два года жизни, как именно умер и принадлежит ли ему автоэпитафия «жил грешно и умер смешно».
Но мы знаем, что он родился в семье священника, с 10 до 15 лет учился в Славяно-греко-латинской семинарии, а в 16 лет его заметил тот самый Ломоносов. Барков прекрасно знал латынь, чем впечатлил Михаила Васильевича. Под протекцией Ломоносова нашего героя зачислили в Академический университет, но вскоре поэт начал буянить и проявлять характер — даже пришлось заковать его в кандалы. После этого Барков успокоился и вернулся к учебе.
В 21 год И.С. Барков стал работать копиистом — переписывал «Российскую грамматику» и «Российскую историю» Ломоносова. Но маленькая зарплата и постоянные кутежи разоряли поэта, и тот влачил нищенское существование.
К 30 годам получилось устроиться академическим переводчиком, а ода на день рождения Петра III значительно поправила положение Баркова. Далее начался самый плодовитый период в качестве автора и переводчика — он перевел «Сатиры» Кантемира, «Басни» Федра и «Сатиры» Горация, а также готовил к печати летописи Нестора. Внезапно, в 1766 году в 34 года он увольняется из Академии наук, а еще через 2 года он, по слухам, покончил с собой. Мы не знаем даже, где он захоронен...
Зато Барков был звездой непечатных поэм. Не буду в красках описывать содержание, но сюжеты у них такие же спорные, как и в творчестве 20-летнего Лермонтова.
Но несмотря на сомнительное содержание поэм, Н. И. Новиков и Н. М. Карамзин отмечали талант, чистый, приятный слог и острую сатиру. Также А.С. Пушкин, будучи 15-16-летним подростком, написал уморительную балладу 18+ «Тень Баркова», про которую Арзамас выпустил небольшой материал 🪶
Разбирая заметки и наброски М.Ю. Лермонтова, исследователи обнаружили детективный текст, который в оригинале вы можете прочитать здесь. Поясню вкратце сюжет наброска «Я в Тифлисе»:
Некий русский офицер идет с группой местных жителей — Петром, Г, Али и Ахметом — в грузинские бани, но они туда не входят «ибо суббота». Все пятеро идут за грузинкой, которая ставит условие русскому офицеру — она выполнит его неизвестную нам просьбу, если герой выбросит труп в реку. Офицер выбрасывает мертвеца в Куру, предварительно сняв с мертвеца кинжал, но ему не по себе от этого поступка. Офицера ловят и наказывают гауптвахтой, далее он решается отыскать грузинку из бани, но забывает, где ее дом.
Группа из пяти приходит к местному мастеру по кинжалам Геургу, который узнает свою работу и говорит, что делал это оружие для русского офицера. Ахмет узнает, что убитый ходил к местной старухе с дочерью, но дочь вышла замуж, а через неделю после этого этот офицер пропал. Пятерка узнает и дом, и мужа дочери, но ее нигде нет. Ахмет узнает от местных, что муж приехал, и якобы они видели, как из окошка вылез человек. Муж затем допрашивал всю семью...
Другой ночью пятерка шла по караван-сараю (можно сказать, современная гостиница), и навстречу им шли муж и та самая дочь старухи. Дочь показала пальцем на главного героя истории, русского офицера, а муж кивнул. Той же ночью двое напали на офицера и допрашивали — кто такой, как зовут. Один из них был муж той дочери и он почти сбросил с моста главного героя. Но вышло наоборот: главный герой скинул с моста мужа... Конец.
Известный лермонтовед Ираклий Андроников считает, что это — ненаписанная глава «Героя нашего времени», а офицер, который был главным героем — это Григорий Печорин. Также ученый предполагает, что из записи «Я в Тифлисе» родились сюжеты «Тамани» и «Фаталиста» — двух других глав из «ГНВ». Сюжеты, действительно, схожи: в «Тамани» герои дочь со старухой, и Печорин оказывается в роли свидетеля чужой тайны. А в «Фаталисте» также видно противопоставление судеб двух офицеров — судьбы с концом «плохим» (Вулич) и с концом «хорошим» (Печорин) при одинаковых обстоятельствах.
И.Л. Андроников заключает, что найденный набросок представляет собой самый первоначальный план записок Печорина. Также на материале «тифлисского сюжета» через несколько лет возникло стихотворение «Свиданье». Только сравните: ночь, бани, русский, грузинка, соперник-татарин, измена... Сюжет явно преследовал писателя, но это не биографический эпизод. Мелкие исправления в рукописи дают понять, что это выдумка, которая дала основу целым трем его произведениям 🪶
Выспаться, провести генеральную уборку, посмотреть все новые сериалы и позаниматься спортом. Потом расстроиться, что время прошло зря. Есть альтернатива: сесть за руль и махнуть в путешествие. Как минимум, его вы всегда будете вспоминать с улыбкой. Собрали несколько нестандартных маршрутов.