Практики и теоретики
Правила хорошего тона, конечно, надо соблюдать, но иногда так не хочется))) Классная зарисовка про детей!
В этом небольшом, добрейшем фильме, как и в любом другом, конечно, есть мораль. Но, думаю, можно посмотреть его и с другим посылом: просто вспомнить своё детство, школу и улыбнуться!)
Фильм "Теортетики" высмеивает школьников, усвоивших правила хорошего тона лишь... теоретически. На уроках дети дерутся учебниками, подкладывают кнопки на стул, едят булки, а во время перемены пихаются и выплёвывают через трубочки бумажные шарики.
ТО Экран, 1983 год. Источник: канал на YouTube «Советские фильмы, спектакли и телепередачи. Гостелерадиофонд», https://www.youtube.com/channel/UC7FDlGcSUqeSZHh1LRMM1OQ?sub...
В Питере шаверма и мосты, в Казани эчпочмаки и казан. А что в других городах?
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509
Экономисты ценят в теориях НЕ предсказания, а их полезность в решении задач...
Внимательно еженедельно изучая материалы нашего канала + рекомендованные ссылки, Вы можете пройти спецкурс по Теории творчества, который НЕ читается ни в одном университете мира.
Аналогичные материалы см. в Категории: Методология науки
«Мнение о том, что о ценности теории следует судить исключительно по степени и точности ее предсказаний, представляется мне неправильным. Разумеется, из любой теории следуют определенные выводы. Она говорит нам, что если что-то случается, то этому последует что-то другое. И это правда, что большинство из нас не станет ценить теорию, если мы не думаем, что эти выводы соответствуют тому, что происходит в реальной экономической системе. Однако теория это не расписание самолетов или автобусов. Мы не заинтересованы просто в точности ее прогнозов. Теория также служит основой для того, чтобы думать. Она позволяет нам понять, что происходит, помогая организовать наши мысли. Столкнувшись с выбором между теорией, которая хорошо предсказывает, но дает нам мало понимания того, как работает система, и теорией, которая дает нам это понимание, но предсказывает плохо, я предпочту последнюю, и я склонен думать, что большинство экономистов сделают то же самое. [...]
Подобным образом, если взять пример из экономики, мы могли бы предсказать на протяжении последних нескольких лет, какова была бы политика американского правительства в области нефти и природного газа, если бы мы предположили, что целью американского правительства является увеличение мощи и доходов стран ОПЕК и снижение уровня жизни в США. Однако я уверен, что мы предпочли бы теорию, объясняющую, почему американское правительство, которое предположительно не хотело бы прийти к подобным результатам, проводило противоречащую американским интересам политику.
Проверяемые прогнозы это еще не все, что имеет значение. И реализм в наших предпосылках необходим, если наши теории необходимы для понимания того, почему система работает так, как она работает. Реализм предпосылок заставляет нас анализировать существующий мир, а не некий воображаемый мир, которого не существует.
Разумеется, наши предпосылки не должны быть совершенно реалистичными. Одни факторы приходится оставлять в стороне, потому что мы не знаем, как с ними работать. Другие мы исключаем, потому что нам кажется, что выгоды от более полной теории не покроют издержек, связанных с их включением. [...]
Первый эпизод, о котором я расскажу, имел местное значение, но экономисты, которые были в него вовлечены, были одними из самых лучших в мире. В феврале 1931 года Фридрих Хайек прочитал в Лондонской школе экономики (London School of Economics — LSE) серию публичных лекций на тему «Цены и производство», а в сентябре 1931 года эти лекции были опубликованы отдельной книгой. Несомненно, это была самая успешная серия публичных лекций из прочитанных в LSE во время моего там пребывания, она превосходила даже блестящие лекции Якоба Винера о теории международной торговли. Аудитория, несмотря на трудности понимания Хайека, была покорена. Нам показалось, что содержание этих лекций имеет большое значение, они заставили нас увидеть то, о чем мы ранее не подозревали. Прослушав их, мы узнали, почему возникла депрессия.
Большинство студентов, изучавших экономику в LSE, и многие сотрудники стали сторонниками Хайека или, во всяком случае, стали включать элементы его подхода в свои собственные исследования. С самонадеянностью молодости я сам изложил хайековский анализ преподавателям и студентам Колумбийского университета (Columbia University) осенью 1931 года. Теперь мне кажется странной та легкость, с которой Хайек завоевал LSE. Я думаю, что отчасти это было результатом недостаточной точности существующего анализа или, во всяком случае, нашего его понимания, так что анализ Хайека, казалось, давал хорошо организованный и плодотворный способ мышления о работе экономической системы как единого целого. Насколько я могу судить, если хайековский анализ и делал предсказания, то только в том смысле, что он объяснял причины возникновения депрессии. Чтобы показать, что это на самом деле так, Лайонел Роббинс опубликовал в 1934 году «Великую депрессию», единственную из его работ, о написании которой, по его более позднему признанию, он сожалел. [Lord Robbins, Autobiography of an Economist (London: Macmillan, 1971), p.154, 160.]
Следующий эпизод, который я рассмотрю, никак нельзя назвать имеющим локальное значение, хотя я и наблюдал его из LSE. Речь пойдет о всемирном феномене, о кейнсианской революции. Я не буду говорить о ее значении — она признается подавляющим большинством экономистов. [...]
Кроме того, это признание не заняло много времени. «Общая теория» была опубликована в феврале 1936 года. Хотя некоторые из ранних отзывов были неприязненными или равнодушными, очень скоро стало понятным, что профессиональное сообщество в своем большинстве собирается принять кейнсианский подход. Абба Лернер, например, опубликовал свою влиятельную оценку кейнсианской системы в International Labour Review в октябре 1936 года. [...]
В действительности в 1936 году здесь было очень мало экономистов старше пятидесяти лет. Среди кембриджских исследователей или тех, кто был связан с Кейнсом, когда появилась «Общая теория», кроме самого Кейнса, которому было пятьдесят два, только Артур Пигу был старше пятидесяти, и оказалось, что у него не было иммунитета к кейнсианской «болезни» по определению Самуэльсона. Д. X. Робертсону было тогда сорок пять, Р.Ф. Харроду — тридцать шесть, Джоан Робинсон — тридцать два, Ричарду Кану — тридцать, Дж. Э. Миду — двадцать восемь. Экономисты в LSE были еще моложе. Во время публикации «Общей теории» Роббинсу было тридцать семь, Хайеку — тридцать шесть, Хиксу — тридцать один, Лернеру — тридцать два, а Николасу Калдору — двадцать семь.
Зависело ли принятие кейнсианской системы анализа от возрастного распределения экономистов в Британии или нет, ее успех был таков, что к началу войны в 1939 году ее можно было назвать ортодоксальным подходом британских экономистов. Действительно, Роббинс, как директор Экономической секции администрации Военного кабинета (War Cabinet Office), с энтузиазмом поддерживал предложения по вопросам политики занятости выпущенной в 1944 году Белой книги. А сэр Уильям Беверидж, который критиковал «Общую теорию» в 1937 году как не подкрепленную фактами, опубликует свою «Полную занятость в свободном обществе» также в 1944 году, при содействии ряда кейнсианцев, включая Калдора.
Быстрое признание кейнсианской системы произошло, по моему мнению, потому что ее анализ, выраженный в терминах определяющих значений эффективного спроса, казалось, приблизился к пониманию сути того, что происходит в экономической системе, и его было легче понять (по крайней мере в его общих чертах), чем альтернативные теории. То, что кейнсианская система предложила лекарство от безработицы, не требуя никаких жертв, предоставила ясно определенную роль правительству и политику, которую легко осуществить (как тогда казалось), добавило ей привлекательности.
Вряд ли можно утверждать, что кейнсианский анализ был принят, потому что он давал точные «предсказания относительно еще не наблюдавшихся явлений». Действительно, Кейнс претендовал на то, чтобы продемонстрировать, что экономическая система может функционировать так, что это приведет к устойчивой массовой безработице. Однако массовую безработицу в 1930-х годах нельзя было охарактеризовать как «еще не наблюдавшееся явление». [...]
Третий эпизод, который я рассмотрю, связан с изменением способа анализа экономистами работы конкурентной системы после публикации в 1933 году «Теории монополистической конкуренции» Эдварда Чемберлина и «Экономической теории несовершенной конкуренции» Джоан Робинсон. Эти книги были, по словам Джорджа Стиглера, «приняты с энтузиазмом» [George J. Stigler, «Monopolistic Competition in Retrospect», in Five Lectures on Economic Problems (London. London School of Economics, and Longmans, Green and Co., 1949), p. 12.]. Роберт Л. Бишоп, возможно, несколько преувеличил, но не слишком, когда писал в 1964 году, что существовало «согласие среди экономистов», что эти две книги «вызвали в 1933 году теоретическую революцию, относительное значение которой в микроэкономическом области было сопоставимо с кейнсианским анализом в макроэкономике» [Robert L. Bishop, «The Theory of Imperfect Competition after Twenty Years: The Impact on General Theory», American Economic Review 54 (May 1964), P-33.]. [...]
Быстрое принятие этих новых подходов было в значительной степени обусловлено весьма неудовлетворительным состоянием существующей теории ценообразования.
Такое состояние теории очевидно продемонстрировала полемика в Economic Journal в 1920-е годах и, возможно, в особенности опубликованная в 1926 году статья Пьеро Сраффы. Выявленные в этих дискуссиях дилеммы направили нас на путь поиска их решения. Новые книги Чемберлина и миссис Робинсон, начинавшие анализ с принятия решений отдельными фирмами и использовавшие новые аналитические инструменты, такие как графики предельного дохода, казалось, предложили выход из ситуации. Они, несомненно, дали нам многое из того, что можно начертить на классной доске и объяснить нашим студентам. Они расширили наш аналитический аппарат. Казалось, они дали нам лучшее понимание конкурентной системы, было ли это действительно так — другое дело. [...]
Если трактовать выбор теорий в соответствии с критерием Фридмена как позитивную теорию, то экономисты должны принять процедуру, которая во многом похожа на следующую. После разработки новой теории экономисты должны сравнить точность ее прогнозов, предпочтительно о «еще не наблюдавшихся явлениях», с прогнозами существующей теории и должны выбрать ту теорию, которая дала лучшие прогнозы. Ничего, даже отдаленно напоминающего эту процедуру, не произошло в тех трех эпизодах, которые я обсуждал, при этом два из них признаны как повлекшие действительно очень важные изменения в экономической теории. Прежде всего, в каждом случае новая теория была принята за период времени, который слишком короток для того, чтобы следовать такой процедуре.
Я полагаю, что эти три случая можно считать достаточно типичными для процесса смены одной экономической теории другой. В значительной степени это так, поскольку я не верю, что этот процесс вообще может быть иным.
Строгое следование критерию Фридмена в выборе теорий привело бы к полной парализации научной деятельности.
За исключением самых исключительных обстоятельств, данные, требуемые для проверки прогнозов новой теории (статистика и другая информация), будут недоступны или, если доступны, их форма не будет соответствовать требованиям такой проверки (и даже после придания необходимой формы потребуется множество манипуляций того или иного рода, прежде чем они будут способны дать требуемые прогнозы). И кто будет готов взять на себя эти трудные исследования? Тот, кто верит в новую теорию, может согласиться предпринять подобную проверку, чтобы убедить неверующих в том, что теория дает правильные прогнозы. Или тот, кто не верит в новую теорию, может провести эту проверку, чтобы убедить сторонников теории в том, что она не дает правильных прогнозов. Но для того чтобы осуществление проверки имело смысл, кто-то должен верить в теорию, по крайней мере в той степени, чтобы считать, что она вполне может быть правдой. Очень мало выгоды в том, чтобы предпринять исследование, ожидаемым результатом которого является демонстрация того, что никем не разделяемая теория дает неправильные прогнозы.
И я сомневаюсь, что можно найти такого редактора профессионального журнала, который согласится опубликовать статью, содержащую результаты подобного исследования. Если все экономисты последуют принципу Фридмена в выборе теорий, нельзя будет найти такого экономиста, который поверит в теорию до ее проверки. Парадоксальным результатом будет отсутствие всяких проверок. Именно это я имел в виду, когда говорил, что принятие методологии Фридмена приведет к параличу в научной деятельности. Работа, безусловно, может продолжиться, но перестанут возникать новые теории.
Однако мир не таков. Экономисты, во всяком случае достаточно многие из них, не ждут, пока выяснится, действительно ли предсказания теории точны, прежде чем составить свое мнение. При условии, что это так, какую роль играет проверка предсказаний теории в экономике? Прежде всего, очень часто она вообще не играет никакой роли или ее роль незначительна. В значительной степени экономическая теория, так называемая чистая теория (а это большая часть экономической теории), состоит из логических конструкций, основанных на таких простых предпосылках о человеческой природе, что их трудно поставить под сомнение. Вот пример такой предпосылки: столкнувшись с выбором между 100 и 10 долларами, очень немногие выберут 10 долларов. Отсюда следуют предсказания такого рода, что если цена товара сократится, то спрос на него вырастет, или если вырастет цена, то повысится предложение.
Но, конечно, что все это так, должно было быть известным до появления экономики как научной дисциплины. Другие части теории, и в особенности это относится к теории монополии, говорят нам, что если что-нибудь случится, то цена поднимется, опустится или останется той же, в зависимости от состояния спроса и издержек. Само собой разумеется, что подобные предсказания всегда точны. Можно утверждать, что эта теория способна только на то, чтобы сказать нам, поднимется ли цена, опустится или останется той же при заданном состоянии спроса и издержек, но на практике нелегко выяснить, каково реальное состояние спроса и издержек, и обычно оно определяется по результату, а не наоборот. [...]
Для того чтобы экономисты были свободны выбирать теории, которые будут наиболее полезны в руководстве их работой, а также создавать новые теории, когда старые покажутся неудовлетворительными, исследования должны осуществляться в пределах относительно свободных образовательных структур. Университеты, исследовательские институты, фонды и другие учреждения, финансирующие исследования,— все должны следовать независимой политике. Даже внутри университетов должна позволяться значительная степень автономии школ и факультетов.
Я начал этот доклад с вопроса «Как экономисты должны выбирать?». Закончил я его обсуждением организации и финансирования научной деятельности. Не думаю, что я сбился со своего пути. Мы не должны ограничиваться тем, чтобы обсуждать вопрос о том, как экономисты должны выбирать между теориями, разрабатывать критерии и, опираясь на увещевания или, возможно, регулирование, побуждать их использовать эти критерии при осуществлении своего выбора. Вместо этого мы должны исследовать влияние альтернативных институциональных механизмов научных исследований на теории, которые в ходу, и на выбор, который делается. На основе этих изысканий мы можем надеяться открыть то, какие механизмы, управляющие конкуренцией между теориями, с наибольшей вероятностью направят экономистов к тому, чтобы сделать лучший выбор. Парадоксально, но при обращении к методологической проблеме экономической теории, вероятно, наиболее полезным является рассмотреть ее в экономическом ключе.»
Коуз Р. Очерки об экономической науке и экономистах / пер. с англ. М. Марков; науч. ред. Д. Расков. 1 изд. — М.; СПб: Изд-во Института Гайдара, 2015. — 288 с. — (Новое экономическое мышление) — с. 19-28 и 36-37.
Пример прислал и оформил Трушинский Анатолий Игоревич.
Дополнительные материалы
Видеозадача на канале РЕМА: Диктат экспериментальных техник: надолго, но не навсегда? Предвестники теории
Изображения в статье
Ро́нальд Га́рри Ко́уз — английский экономист, создатель теории транзакционных издержек, лауреат премии по экономике памяти Альфреда Нобеля 1991 года / UChicago Law archives
Фри́дрих А́вгуст фон Ха́йек — австро-британский экономист и политический философ. Лауреат премии по экономике памяти Альфреда Нобеля (1974) / CC BY-SA 3.0
Джон Мейнард Кейнс — английский экономист и инвестор, который также занимался теорией вероятностей и индуктивным методом для решения научных задач / Public Domain
Эдвард Гастингс (Хейстингс) Чемберлин — американский экономист, основоположник теории монополистической конкуренции / Добросовестное использование
Изображение Oleg Gamulinskiy с сайта Pixabay
Изображение Alexandr Podvalny с сайта Pixabay
Написание научных статей / книг Я.И. Френкелем
Данная статья относится к Категории: Приемы организации труда
«… казалось просто непонятным, когда Яков Ильич успевает обдумывать, писать и оформлять для печати свои многочисленные статьи, тем более что он, наряду с этим, успевал ещё выпускать одну за другой монографии по самым различным разделам физики. Так, на протяжении относительно короткого времени им были написаны: «Строение материи» в трех частях, «Теория относительности», «Курс векторного и тензорного исчисления», двухтомный курс электродинамики и др.
Такая продуктивность казалась почти непостижимой.
Секрет того, как это происходило, прояснился для меня лишь много лет спустя, когда мы, находясь в эвакуации в Казани во время Великой Отечественной войны, жили с Яковом Ильичом в одной квартире в доме № 25 по ул. Шмидта.
Летом 1943 г. Яков Ильич приступил к написанию своей теперь широко известной монографии по кинетической теории жидкостей, и я стал свидетелем того, как он её писал.
В садике, прилегавшем к дому, находился небольшой сарайчик, который Яков Ильич приспособил себе под рабочий кабинет, что сводилось просто к тому, что там было устроено некоторое подобие письменного стола из листа фанеры. Каждый день рано утром Яков Ильич уходил туда со стопкой листов чистой бумаги, проводил там, два или три часа и затем появлялся вновь с той же стопкой, но уже аккуратно, почти без помарок, исписанных листов. Писал он практически прямо набело, не пользуясь при этом никакими справочниками, журналами или какой-либо иной литературой.
Лёгкость, с которой ему давался этот процесс, была удивительна. Она была обусловлена в первую очередь исключительной ясностью и чёткостью мышления автора и абсолютно полным владением материала, во вторую - великолепной памятью, позволявшей ему обходиться без каких бы то ни было вспомогательных заметок и материалов. Такая лёгкость, я бы сказал, безынерционность, всегда была свойственна Якову Ильичу.
Помню, например, как однажды он счёл, что его знания по теории групп недостаточны, и решил проштудировать посвященный этому вопросу двухтомный труд Шрейера и Шпернера. Эти книги он читал, именно читал, с такой скоростью, с какой люди обыкновенно читают романы, быстро переворачивая страницы и почти не возвращаясь к раз прочитанному. Этого ему было вполне достаточно для полного усвоения материала».
Грнинберг Г.А. в Сб.: Воспоминания о Я.И. Френкеле, Л., «Наука», 1976 г., с. 39.
Дополнительные материалы
Мастер-класс И.Л. Викентьева по написанию статей / книг
+ Плейлист из 10-ти видео: БИОГРАФИИ / СТРАТЕГИИ ТВОРЧЕСКИХ ЛИЧНОСТЕЙ
Изображения в статье
Яков Ильич Френкель — отечественный физик-теоретик / Public Domain
Научный Централизм — уход в элитарность
Глава 1. Бегите! Грядёт научный централизм
Если бы не было показано наглядно, то автор не поверил бы, что есть такие интеллигентные люди, назвавшие себя теоретиками-революционерами. Ох! Хорошо, что отец с дедом не видели подобного. Дедушка Ленин, наверное, поругал бы сначала, а потом съязвил и пошутил над ними. Отец Сталин так бы не щадил, отругал и разъяснил для начала, что да как, а потом поставил бы в угол. А прадедушки Маркс и Энгельс уже и вовсе начали переворачиваться в гробах, став новыми представителями зелёной энергетики.
Вот с чего начинается Манифест Ленин Крю:
«Коммунист, где твоя Партия? Где авангард, который поведёт в бой железные батальоны пролетариата? Под чьим руководством человечество сбросит с себя оковы разделения труда? Кто поднимет знамя «Каждому — по потребности»?
Может, это те несгибаемые герои, что, невзирая на снег и зной, клеят стикеры на водосточные трубы? Может, это те блистательные ораторы, что без перерыва на сон и отдых ведут стримы на злобу дня? Может, это бравые защитники общежитий и дальнобойщиков? Может, это воины гендерного равенства и расового разнообразия? Может, создатели смешных мемов и аниме-картинок?
Коммунист, это твоя партия?
Нет. Это — левая шваль.
Оглянись назад. Что сделали предыдущие поколения левой швали? Тридцать лет тусовки и игр в политику. Тридцать лет предательства рабочего класса.
Мир в кризисе. Мир обливается кровью в многочисленных конфликтах. Мир идёт к большой войне. В России сейчас период глубокой реакции, но ближайшие потрясения Россия встретит без революционной партии.
Что делают левые?
Левые не создают Партию. Они соединяются в идиотские «союзы», «платформы», «движения» и «партии», но не в Партию!»
Дайте этому человеку слова, всё начинается с громких слов. Подайте людям ту, настоящую Партию, с большой буквы. Автор, видимо, позабыл, что с уничтожением СССР коммунистическое движение в общем, и пролетарии в частности, были дезорганизованы и деморализованы. Необходимо строить всё заново. И в этом бы не помогли тысячи бывших членов КПСС, ведь многие разочаровались. Кто-то вообще не был по-настоящему коммунистом, а остальные переродились.
Далее Ленин Крю также громогласно заявляют:
«Коммунисты должны соединиться в действительно коммунистическую партию, и лишь тогда они станут действительными коммунистами.»
Не было бы удивлением, если бы авторы сего опуса, попав в 80-ые года XIX века, словно герои дешёвой литературы, кричали то же самое. Ну а что? Нет ведь разницы для них, что движение только зарождалось, появлялись кружки, а тогда ещё молодые старички только учились заниматься делом. Были тогда кружки, союзы и платформы, но не было партии. Значит все они шваль, не коммунисты, по мнению великих логиков. Ну, а почему автор называет их таковыми — будет немного дальше.
Но вернёмся к тезису, что лишь в партии, в той самой, коммунист является самим собой, не коммунистом в себе, а для себя. Очень и очень, хотелось бы сказать, интересно, — но нет, сам тезис смешон по своему содержанию. Ведь коммунист становится таковым лишь тогда, когда он усвоил теорию и занимается делом — в начале непрофессионально, как мобилизованный срочник, и позже как настоящий солдат-революционер, у которого сама работа — это революционное действие.
Не партия делает коммуниста, а коммунист делает партию такой, какой она является.
Нужна ли коммунистам партия? Несомненна нужна. Но она не создаётся лозунгом о создании партии. Она появляется как итог долгой работы, налаженной связи и благодаря людям на местах.
Партия не появится от одних лишь громких обвинений в сторону всех. Тут необходимо вести переговоры, споры и соглашения. Вещи, о которых этим «великим теоретикам» неведомо. И лишь после создания партии, пройдя тяжёлые испытания и через внутренние разногласия, появляется та самая Партия, о которой говорят Ленин Крю.
Глава 2. Логичное противоречие
Что такое марксистская теория? Принципы и идеи, осознанные и сформулированные классиками, основанные на исследованиях их предшественников и множества эмпирических данных. Таковое есть простая истина, повторяющаяся не раз, и повторение сего является простым заполнением текста. Подобное мы имеем и с Манифестом научного централизма. Целых две главы из десяти посвящены этому.
Вторая глава посвящена практике, и тому, что началом является наука, что она добывает истину. Вроде тут нет ничего странного, если бы не некоторые «но».
«Строительство коммунистической партии необходимо вести на основе главенства науки. Коммунистической партией должны руководить те, кто глубоко владеет теорией, кто может развивать теорию, кто может применять теорию на практике. У революции есть два фактора: объективный и субъективный. И если объективные закономерности капитализма нашей воле неподвластны, то субъективный фактор во многом формируется нашими действиями.»
Вновь простая констатация факта, если бы не описанное в следующих главах. К примеру:
«Вместе с тем организация должна требовать от каждого участника непрерывного повышения его качества как учёного-марксиста, теоретика и пропагандиста.» (см. главу 6 Манифеста)
Все эти заключения упираются в одно: нам нужны умные люди, разбирающийся во всём и вся. Но по-правде говоря, не организации нужны коммунисты-теоретики, а коммунистам нужна организация, что сформирует из них сеть. В этой паутине каждый коммунист должен заниматься своим делом по своей направленности и в конкретном месте, в ходе которого он и будет повышать уровень своих знаний. Но эти знания будут не только теоретические, но и основанные на опыте. Другими словами, необходимо учитывать то, что при работе с людьми нужно принимать во внимание не личную уникальность каждого, а общие возможности всех соратников по нашему делу.
Всё в дальнейшем в Манифесте Ленин Крю упирается в то, что марксист должен быть знатоком — не революционером, понимающего азы и активно поднимающего свой уровень знаний — а знатока с самого начала. Для полной картины не хватает лишь сертификата об окончании обучения азам искусства цитатничества.
Другим странным аспектом НЦ у Ленин Крю является принцип: «дискуссии разрешены, мы против сокрытия и вранья, а любая научная истина должна приниматься научно и единогласно».
По большей части всё правильно, однако единогласность невозможна. Возможно согласие большинства, но полное согласие возможно лишь на бумаге. Ну а если вдруг получилось, что удалась единогласность и несогласные проголосовали как нужно, то это не значит, что они поменяли свою точку зрения. Ведь сказать, что согласен и принять — это два разных понятия как таковых. А если представить, что не будет единогласного решения, что будет дальше?
Тут два варианта: бесконечные споры, к которому ничему не приведут, и уход несогласных.
Глава 3. Крестовый поход против демократического централизма.
Что является бичом для коммунистической партии?
Те, кто плохо знают теорию, то есть недоучки — стихийные оппортунисты. Так ответит нам Манифест Научного Централизма. А значит, по такой разумной логике, необходимо отказаться от демократического централизма. Где тут связь?
Авторам статьи уже это неведомо. Причём гордые знатоки, написавшие этот дивный опус, сами забывают, кто такой оппортунист. А ведь это всего лишь тот, кто действует в угоду сиюминутных интересах. Поэтому слово «стихийный» будет излишним. Связь же этого с принципами демократического централизма непонятны, ведь сами Ленин Крю их расписали, взяв из устава ВКП(б) за 1934 год.
Вот что пишет Ленин Крю в четвёртой главе:
«Мы всё ещё работаем в условиях, когда те немногие сознательные коммунисты, кто упорно трудится над собственным образованием, остаются затянутыми в болото левого акционизма и пустословия. Они вступают в партии с коммунистическими названиями, где напрасно тратят время и силы в неравной борьбе за свои идеи: на любом голосовании малограмотное большинство побеждает их с помощью демократических процедур, потакая своему невежеству и увещеваниям вождей. О том, чтобы коммунисту избраться в руководство, речи не идёт вообще.»
Коммунисты идут в группы, что только на словах называются партиями. Там, по их описанию, настоящие сражаются со своими идеями против малограмотного большинства. Но если они идут в группы, где их слушают, при том, что партия эта лишь по названию, то всё ли правильно? Читатели требуют разъяснений. Ведь как подобное явление стало причиной отказа от демократического централизма? Ничего не понятно, как всегда.
Да и вся формулировка «малограмотное большинство» звучит так, словно все идиоты, но разве идиоты способны прийти к нам? Сомневаюсь, что все идиоты, а меньшинство Д'Артаньяны.
Но вместе с тем, Ленин Крю забывают очень важное письмо Ленина, касающееся как раз-таки организационного устройства революционной партии, комитетов и кружков. Вот что Ленин писал в Письме к товарищу о вопросах организации:
«Непосредственным же практическим руководителем движения может быть только особая центральная группа (назовем ее хоть Центральным Комитетом), сносящаяся лично со всеми комитетами, включающая в себя все лучшие революционные силы всех русских социал-демократов и распоряжающаяся всеми общепартийными делами, как-то: распределение литературы, издание листков, распределение сил, назначение лиц и групп для заведования особыми предприятиями, подготовка общерусских демонстраций и восстания и т. д. При необходимости строжайшей конспирации и охраны преемственности движения - у нашей партии могут и должны быть два руководящих центра: ЦО (Центральный Орган) и ЦК (Центральный Комитет). Первый должен руководить идейно, второй - непосредственно и практически.
При условии единого, а не двойственного комитета, вопрос о том, чтобы многих рабочих знали лично члены комитета, приобретает особое значение. Чтобы руководить всем, что происходит в рабочей среде, надо иметь возможность всюду попасть, надо очень многих знать, иметь все ходы и т. д. и т. д. В комитете должны быть поэтому, по возможности, все главные вожаки рабочего движения из самих рабочих, комитет должен руководить всеми сторонами местного движения и заведовать, всеми местными учреждениями, силами и средствами партии.
Итак, общий тип организации, по моему мнению, должен быть такого рода: во главе всего местного движения, всей местной социал-демократической работы стоит комитет. От него исходят соподчиненные ему учреждения и филиальные отделения в виде, во-1-х, сети исполнительных агентов, обнимающей всю (по возможности) рабочую массу и организованной в виде районных групп и заводских (фабричных) подкомитетов. Эта сеть в мирное время будет распространять литературу, листки, прокламации и конспиративные сообщения комитета; в военное время устраивать демонстрации и т. п. коллективные действия. Во-2-х, от комитета же исходит ряд всяких обслуживающих все движение кружков и групп (пропаганда, транспорт, всяческие конспиративные предприятия и т. д.). Все группы, кружки, подкомитеты и т.д. должны быть на положении комитетских учреждений или филиальных отделений комитета. Одни из них прямо заявят о своем желании войти в состав Российской социал-демократической рабочей партии и, при условии утверждения комитетом, войдут в ее состав, примут на себя (по поручению комитета или по соглашению с ним) известные функции, обяжутся повиноваться распоряжениям органов партии, получат права всех членов партии, будут считаться ближайшими кандидатами в члены комитета и т.д.
Руководить движением должно возможно меньшее число возможно более однородных групп, искушенных опытом профессиональных революционеров. Участвовать в движении должно возможно большее число возможно более разнообразных и разнородных групп из самых различных слоев пролетариата (и других классов народа). И по отношению к каждой такой группе центр партии должен иметь всегда перед собой не только точные данные о деятельности, но также и возможно более полные данные о составе их. Мы должны также (и должны для этого, ибо без осведомленности невозможна централизация) децентрализовать возможно более ответственность перед партией каждого отдельного ее члена, каждого участника работы, каждого входящего в партию или примыкающего к ней кружка. Эта децентрализация является необходимым условием революционной централизации и необходимым коррективом ее. Именно, когда централизация будет доведена до конца и у нас будут ЦО и ЦК, тогда возможность обращения к ним со стороны каждой мельчайшей группы, — и не только возможность обращения, а также выработанная долголетней практикой регулярность обращения к ЦО и ЦК — устранит возможность печальных результатов случайной неудачи состава того или иного местного комитета.»
Надеюсь читатели простят автора за такое большое количество цитат. Но именно этим образом, а никоим другим можно показать, что проблема состоит не в Демократическом Централизме, а во всей работе и организации вообще. Что бы ни придумывали представители НЦ, нельзя починить стол новой ножкой, если стол даже и не собран.
О чём собственно пишет Ленин петербургским товарищам? Об организации кружков, комитетов и построении централизованной и децентрализованной иерархии, строящейся снизу вверх. О необходимости общей работы и конспирации. Все эти методики работают и сейчас.
Глупость заключается в том, что про письмо Ленина забыли и не усвоили этот урок. А ведь именно это и есть яркий пример работы ДЦ в революционной и подпольной работе.
Демократический централизм — это, в первую очередь, инструмент управления и организации. И особенно важно знать, что именно Ленин активно продвигал ДЦ. Даже в те моменты, когда Ленин и его сторонники не были согласны с решениями съезда партии, и не менее часто нарушая его решения, они подчинялись принципам ДЦ внутри своей группы. И те нарушения были не от проблем ДЦ, а от теоретических и практических противоречий фактически двух партий в одной. И именно потому нужно искать не виновника, а причину изначальных проблем. Но этого не видят сторонники Научного Централизма.
Глава 4. Так кто же здесь главный?
Научный централизм, по Манифесту, должен сформировать самоназначенных лидеров (см. главу 8 Манифеста), которых выбирают товарищи… Вопрос: как они сами себя назначили, если их сначала выбрали? Никак, это противоречие. С одной стороны, это призыв к наиболее умнейшим: «берите власть в свои руки!» Но составитель тезиса «Руководство группы первоначально является самоназначенным» понял, что тут возникнет проблема, и написал другое, не убирая первый жирно-выделенный тезис.
Ошибка? Нет, конечно нет. За исключением следующего абзаца, но тут не закроешь глаза.
«Демократические» критиканы вечно забывают, что руководство и в большинстве демцентралистских организаций самоназначенное. Основателей никто не выбирает. Основатели строят организацию вокруг себя и сами назначают себя руководителями. Часто они строят организацию так, чтобы пресечь всякую конкуренцию. И здесь вульгарно-демократические механизмы служат средством неявной легитимизации самоназначенной верхушки.»
Но автор признаётся, что описанное в этом абзаце факт, который происходит всегда при основании кружка и дальнейшего развития. И является как раз-таки ошибкой, но не демократического централизма, а руководителей и людей этой группы, что растут экстенсивно, но качественно себя не развивают. Вместо переустройства, с кружкового, конфедеративного или прото-централизованного устройства, молодые организаторы тут и допускают ошибку, предпочитая быть мелкими царьками.
Преодолеть это можно лишь временем, давая себе понять, что если другие могут лучше, то управление нужно отдать им. Рядовым же членам — не сидеть на месте, но и самим также участвовать в общей работе, а не на откуп другим.
Но это лишь слова моральные и потому нужны предложения более материальные, как это предлагал делать Ленин ещё в работах «С чего начать?», «Что делать?» и «Письмо к товарищам», описав часть необходимого. Наиболее важным здесь является профессиональный революционер, признанный товарищами по делу, что может этому посвятить всё своё время на нелегальном, полу-легальном и легальных поприщах, в тесной практической работе на месте или же через средства агитации и пропаганды.
«Эта сеть агентов (имеется в виду связанная сеть распространения общерусской газеты — прим. автора) будет остовом именно такой организации, которая нам нужна: достаточно крупной, чтобы охватить страну; достаточно широкой и разносторонней, чтобы провести строгое и детальное разделение труда; достаточно выдержанной, чтобы уметь при всяких обстоятельствах, при всяких “поворотах” и неожиданностях вести неуклонную работу; достаточно гибкой, чтобы уметь, с одной стороны, уклоняться от сражения в открытом поле с подавляющем свою силою неприятелем, когда он собрал на одном пункте все силы, а с другой стороны, чтобы уметь пользоваться неповоротливостью этого неприятеля и нападать на него там и тогда, где всего менее ожидают нападения.» (Ленин. «С чего начать?»)
Другими словами, нам нужна профессиональная армия революционеров, а не полупрофессиональное ополчение. Которая будет объединена в единую сеть через взаимосвязанную цепь работ друг с другом как единый отлаженный механизм. Это и станет протопартией. Основа, на которой она будет организована — единая организация из уже имеющихся структур и людей, а не простой возглас «Нам нужна та самая Партия!».
Ленин Крю предлагают в качестве своей альтернативы создание ядер организации, которые видимо выберут все совместно, а оно уже видимо будет выбирать, кто полноправный член или находящийся вовне, в буфере как кандидат. Рядовые же члены не имеют право заменять руководство, но имеют, как бы ни было сейчас смешно, протестовать и высказывать недовольство.
Что же предлагает Ленин? Крепкий коллектив, актив, вышедший из кружков и объединившийся в местный комитет, что сам формирует новые кружки разных направленностей, ведущих вместе с тем реальную деятельность. Этим людям уже незачем самим себе доказывать, что они правы и нужно руководящее ядро — оно им и является, но основываясь уже на демократических и централистических принципах. Ведь зачем им, активу, внутри самих себя проводить странное деление? Новенькие сами придут, либо будут приведены старичками.
Заключение.
Чем можно назвать Научный Централизм в издании Ленин Крю?
Как явление Научного Централизма вообще — это результат внутреннего развития коммунистического движения. Они прекрасно видят, какие есть проблемы, связанные с использованием демократического централизма и излишней демократии вообще, что видел и Ленин.
Прежде всего отмечу полную свою солидарность с их объяснением непригодности прежней («союзовской», как они её называют) организации «Союза». Они указывают на отсутствие серьёзной подготовки и революционного воспитания у передовых рабочих; на так называемую выборную систему, так гордо и упорно защищаемую рабочедельцами из-за «демократических» принципов; на отчуждённость рабочих от активной деятельности.
«Именно так: 1) отсутствие серьезной подготовки и революционного воспитания (не только у рабочих, но и у интеллигентов) 2) неуместное и неумеренное применение выборного начала и 3) отчуждённость рабочих от активной революционной деятельности — в этом, действительно, заключается главный недостаток не только С.-Петербургской, но и многих других местных организаций нашей партии.» (Ленин. «Письмо к товарищу»)
Но вместо того, чтобы решить проблему, а именно с внедрением и правильным использованием демократического централизма, научные централисты решили от него отказаться полностью. Так сначала поступил журнал Прорыв, а потом и Ленин Крю. Результат же последних — это труд над разрешением противоречий изначальной задумки, но сшитой белыми нитками на чёрном полотне. С одной стороны, всё стало выглядеть цивильнее, но с другой — проблемы-то остались. Ведь необходимо было развивать именно работу коммунистов и их авторов, где уже демократический централизм только и мог работать. Научный централизм же может привести, в теории, к тому, что будут формироваться ядра, другими словами активы, но дальше они уже не смогут работать в общей революционной работе. Там уже действует принцип, когда ты в подполье и нужна локальная автономия, но необходима совместная выработка стратегий и тактики путём решения большинства.
Именно поэтому НЦ можно назвать опасным для коммунистов. Ведь он делит на элиту и батраков вместо разделения на профессиональных-революционеров и революционеров-кустарей.
Ю.Р.
Организация Трудящихся Казахстана
Метатеория, как иерархия теорий по В.Ф. Турчину
Данная статья относится к Категории: Построение научных теорий
«Иерархия теорий. Осознание принципа описания действительности с помощью формализованного языка порождает, как мы видели, эффект лестницы. Вот пример лестницы из трёх ступенек.
Арифметика - это теория, которую мы применяем непосредственно к таким объектам неязыковой реальности, как яблоки, овцы, рубли, килограммы товаров. По отношению к ней школьная алгебра является метатеорией, которая знает лишь одну реальность - числа и числовые равенства, а её буквенный язык - это метаязык по отношению к языку цифр арифметики. Современная аксиоматическая алгебра является метатеорией по отношению к школьной алгебре. Она имеет дело с некоторыми объектами (природа которых не уточняется) и некоторыми операциями над этими объектами (природа операций также не уточняется). Все выводы делаются из свойств операций. В приложениях аксиоматической алгебры к проблемам, сформулированным на языке школьной алгебры, объекты интерпретируются как переменные, а операции - как арифметические действия. Но современная алгебра с не меньшим успехом применяется и к другим ветвям математики, например к анализу или геометрии.
Углублённое изучение математической теории порождает новые математические теории, которые рассматривают исходную теорию в её различных аспектах. Следовательно, каждая из этих теорий в некотором смысле проще (фундаментальнее), чем исходная теория, подобно тому, как исходная теория проще, чем действительность, которую она рассматривает всегда лишь в каком-то одном аспекте. Происходит расщепление моделей, выделение из сложной модели набора более простых моделей. Формально новые теории столь же универсальны, как исходная теория: их можно применять к любым объектам, которые удовлетворяют аксиомам независимо от их природы.
При аксиоматическом подходе различные математические теории образуют, строго говоря, не иерархию по управлению, а иерархию по сложности.
Однако, рассматривая те модели, которые на самом деле выражают законы природы (т. е. используются в приложениях математики), мы видим, что математические теории вполне отчётливо делятся на уровни сообразно характеру объекта, к которому они в действительности применяются. Арифметика и элементарная геометрия непосредственно контактируют с неязыковой действительностью, а какая-нибудь теория групп используется для создания новых физических теорий, из которых извлекаются следствия, выраженные на языке алгебры и анализа, которые затем «доводятся до числа» и только после этого сравниваются с экспериментом. И это распределение теорий по уровням соответствует в целом тому порядку, в котором они возникали исторически, ибо возникали они путём последовательных метасистемных переходов.
Ситуация здесь в сущности такая же, как и в иерархии орудий производства. Ведь и отвёрткой можно при желании ковырять землю. Однако изобретена она была не для того и нужна в действительности лишь тому, у кого есть винты, болты или шурупы. Теорию групп можно иллюстрировать простыми примерами из обыденной жизни или элементарной математики, но по-настоящему её используют лишь математики и физики-теоретики. Продавцу в магазине или инженеру-практику теория групп нужна не больше, чем отвёртка первобытному человеку».
Турчин В.Ф., Феномен науки: Кибернетический подход к эволюции, М., «ЭТС», 2000 г., с. 287-288.
Изображение в статье
Image by 95C from Pixabay
Image by Pete Linforth from Pixabay
Если хочешь водить Lexus, не слушай финансовых советов от водителей Lada Priora
Однажды, когда я учился в РГУ, кажется на 2 курсе, на лекции по экономике я просто 1,5 часа взахлёб слушал экономиста, лет 60 на вид, фамилия Воронов, он рассказывал про кредиты, инвестиции, экономические циклы и бизнес, его знания были просто феноменальны!Я всю лекцию думал, что с такими знаниями он наверняка миллионер, ведь он так хорошо понимает сложный процент и акции и спрос и предложение...Но после лекции я, стоя на остановке, ждал 3й троллейбус около РГУ...и увидел его!И мы вместе после лекции поехали на 3м троллейбусе.А потом я узнал, что заплата преподавателя в РГУ 12 000 руб.Если ты такой умный, то почему такой бедный?Сказочник.Больше на его лекции я не ходил никогда.Твой пьяный батя всегда расскажет тебе как довести сборную России до финала чемпионата мира.Любой таксист расскажет тебе как поднять экономику, но самому заниматься этим нет времени, надо таксовать.Но если хочешь водить Lexus, не слушай финансовых советов от водителей Lada Priora
Да, учитель может изменить твою жизнь, но ты должен найти настоящего учителя в мире фальшивых учителей.Настоящий учитель живёт тем, чему обучает. Фальшивый учитель будет обучать чему угодно, главное чтобы ему только платили зарплату.