Дедушка
Сегодня он мне приснился. Оказывается именно сегодня, как его уже нет уже десять лет как. А я и не следила за датами.
Сегодня он мне приснился. Оказывается именно сегодня, как его уже нет уже десять лет как. А я и не следила за датами.
«Архипелаг Гулаг» Солженицына — не повесть, не роман, следовательно, не раскрытие правды через художественную истину, если говорить о литературных средствах выражения.
Значительное место в книге занимает вторая мировая война. Совершенно ясно, что, говоря об этом периоде, никто не имеет права выпускать из сознания 56 миллионов погибших в Европе и Азии, среди них — 20 миллионов советских людей и 6 миллионов евреев, сожженных в крематориях концлагерей нацистами. Эти невиданные жертвы мировой трагедии должны быть как бы камертоном нравственности. История войны немыслима без факта. Факт вне истории мертв. В этом случае он напоминает даже не любительскую фотографию, а тень фотографии, не мгновение правды, а тень мгновения. Вот именно эта зловещая и размытая тень то и дело возникает на страницах книги Солженицына, едва лишь он по ходе дела обращается к событиям второй мировой войны.
Сражение под Сталинградом, где мое поколение восемнадцатилетних получило первое крещение огнем, где в кровопролитных боях мы повзрослели и постарели на 10 лет, было, как известно, окончательным переломом военных событий второй мировой войны. Тяжелейшее это сражение стоило дорого и нашей стране, и моим сверстникам, и мне. Слишком много братских могил оставили мы вблизи Волги, слишком многих мы не досчитались после победы. На высотках Дона в пыльные и знойные дни июля и августа, когда солнце пропадало в смерчах разрывов, нас держала в траншеях и ненависть и любовь. Ненависть к тем, кто пришел с оружием из фашистской Германии, чтобы уничтожить наше государство и нашу нацию, и вместе с тем наша любовь к тому, что называется на человеческом языке матерью, домом, школьным московским катком, исполосованным лезвиями коньков, скрипом калитки где-нибудь в Ярославле, зеленой травой, падающим снегом, первым поцелуем возле заваленного сугробами крыльца. На войне самые неистребимые чувства человек испытывает к прошлому. А мы воевали в настоящем за прошлое, которое казалось неповторимо счастливым. Мы мечтали, мы хотели вернуться в него. Мы были романтичны — и в этом была чистота и вера, что можно определить как ощущение родины.
Под Сталинградом, в Сталинграде и в районе Сталинграда, что известно мне не только по одним документам, главным образом, воевали молодые 1922, 1923, 1924 года рождения, десятки тысяч людей. И это они отстояли Сталинград, и это они сковали в обороне города немцев и перешли в наступление.
Именно они были «цементом фундамента» Сталинградской победы, а не штрафные роты, как пишет об этом Солженицын. Последняя перепись населения Советского Союза выявила цифру: от этих поколений осталось 3%. Да, многие и многие пали тогда на берегах Волги. Поэтому, думая о своих сверстниках, погибших в битве под Сталинградом, я не могу не оказать: Солженицын допускает злую и тенденциозную неточность, которая оскорбляет память о жертвах названных мною поколений.
Если еще далее уточнять, то приказ №227 «Ни шагу назад!» был прочитан нам в августе месяце 1942 года после оставления советскими войсками Ростова и Новочеркасска. Все мы знали его решительность, его суровость, но в то же время, как это ни покажется кому-нибудь парадоксальным, испытывали одинаковое чувство: да, хватит отступать, хватит!
Кроме того, приказ «Ни шагу назад!», а в нем впервые было сказано об образовании штрафных рот, родился на свет и дошел до армии в августе месяце. В это время немцы уже были на ближних подступах к Сталинграду, на расстоянии одного-двух танковых переходов. Могли ли они, штрафные роты, сдержать натиск танковой армии немцев, сосредоточивших, кроме того, до 20 пехотных дивизий на ударных направлениях? Должен сказать, что штрафные роты, оснащенные легким оружием, вообще не в силах сдержать какое-либо более или менее серьезное наступление — сдерживали армии, дивизии, полки.
Для меня, прошедшего через сталинградское сражение, дико и недобросовестно выглядит подобное отношение к одной из героических и крупнейших битв, решившей не только судьбу России, но и других народов. Что это — намеренное искажение истины?
Теперь несколько замечаний по поводу небезызвестного Власова. Читая и вспоминая о нем, я снова задал себе очередной вопрос, почему Солженицын с явным сочувствием пишет о выплывшем на пене войны генерале, обретшем мрачную геростратову славу, причем наделяет его чертами «выдающегося», «настоящего» человека, антисталинца, защитника русского народа.
По всей обнаженной сути вторая мировая война была сурова и жестока и половинчатого измерения в смертельной борьбе не было. В непримиримом столкновении враждующих сторон все измерялось категориями «да» и «нет», «или-или», «быть или не быть». Это относилось и к судьбе Советского государства, к судьбе России и к судьбе каждого человека в отдельности. Подобно бедствию и горю, война нравственно объединяет людей, готовых защищать, отстаивать свой уклад жизни, своих детей, свой дом, но война объединяет людей и безнравственно, если эти люди вторгаются на чужую землю с целью порабощения и захвата ее. Стало быть — сталкиваются нравственность и безнравственность, не говоря уже о политической стороне дела.
Измена, двоедушие или предательство общности людей в моменты обостренной борьбы всегда безнравственны. Человек, предавший в тяжкие для народа дни землю отцов, предает в конце концов и самого себя. Он становится духовным самоубийцей. Он опустошает собственную душу и превращается в живой труп, какими бы политическими мотивами он ни прикрывался. Примеров этому в истории немало.
В связи с моим последним романом «Горячий снег» и кинофильмом «Освобождение», в которых речь идет и о предателе Власове, я переворошил многие документы и выслушал многие мнения несхожих людей, знавших когда-то этого человека в быту и на войне.
Какой же я сделал вывод? Власов был человеком высокомерных манер, честолюбив, обидчив, с карьеристскими наклонностями. Он не очень любил общаться с солдатами, не любил часто бывать на обстреливаемом снарядами наблюдательном пункте. Он предпочитал глубокий блиндаж командного пункта, подземный свет аккумуляторных лампочек, уют временных квартир, где располагался удобно, сыто, даже несколько аристократично.
Военачальник средних способностей, он не обладал острым тактическим мышлением, но так или иначе звезда удачи светила ему по началу войны. И, видимо, тогда казалось Власову, что успех будет сопутствовать ему постоянно и непреложно: он чересчур одержимо желал его.
Но окружение и разгром 2‑й ударной армии, которой он командовал на Волховском фронте в 1942 году, представились мнительному Власову бесславным концом карьеры, закатом счастливой звезды — и он сделал роковой шаг. Ночью, бросив еще сражавшиеся части, он вместе с адъютантом сдался немецким солдатам: «Не стреляйте, я — генерал Власов!». Так это было в реальности.
Однако же Солженицын трактует сдачу в плен и измену Власова как сугубо осознанный антисталинский акт: мол, Власов за совершенное предательство денежного куша не получил, а сделал это по твердому политическому убеждению, не согласный с деятельностью Сталина. Я легко предполагаю, конечно, что данные сведения Солженицын почерпнул и тщательно запомнил из немецких листовок (их читал и я на фронте) или же из брошюрки самого Власова (мы ее тоже иногда находили на полях войны), где генерал объяснял свою сдачу в плен неприятием политики Сталина в 1936—37 годах и т. д.
Предательство, разложение личности, безнравственность от века живы только потому, что, камуфляжно прикрываясь знаменами апостолов, оправдывают себя, принимая то обличье страдальцев за истину, то лик «политического мессии». Деятельность Власова, отдающую малоароматическим свойством, решительно подтасовывает Солженицын под собственную концепцию, беззастенчиво приглашая из Леты генерала к сотрудничеству, предварительно надев на его главу терновый венец борца за справедливость.
Не могу пройти мимо некоторых обобщений, которые на разных страницах делает Солженицын по поводу русского народа. Откуда этот антиславянизм? Право, ответ наводит на очень мрачные воспоминания, и в памяти встают зловещие параграфы немецкого плана «ОСТ».
Великий титан Достоевский прошел не через семь, а через девять кругов жизненного ада, видел и ничтожное и великое, испытал все, что даже немыслимо испытать человеку (ожидание смертной казни, ссылка, каторжные работы, падение личности), но ни в одном произведении не доходил до национального нигилизма. Наоборот — он любил человека и отрицал в нем плохое и утверждал доброе, как и большинство великих писателей мировой литературы, исследуя характер своей нации. Достоевский находился в мучительных поисках бога в себе и вне себя.
Чувство злой неприязни, как будто он сводит счеты с целой нацией, обидевшей его, клокочет в Солженицыне, словно в вулкане. Он подозревает каждого русского в беспринципности, косности, приплюсовывая к ней стремление к легкой жизни, к власти и, как бы в восторге самоуничижения, с неистовством рвет на себе рубаху, крича, что сам мог бы стать палачом. Вызывает также, мягко выражаясь, изумление его злой упрек Ивану Бунину, только за то, что этот крупнейший писатель XX века остался до самой смерти русским и в эмиграции. Но Солженицын, несмотря на свой серьезный возраст и опыт, не знает «до дна» русский характер и не знает характер «свободы» Запада, с которым так часто сравнивает российскую жизнь.
«Архипелаг Гулаг» мог бы быть «опытом художественного исследования», как его называет Солженицын, если бы автор осознавал всякое написанное им слово и осознавал формулу: критерий истины — нравственность, а критерий нравственности — истина. Если бы он отдавал себе мужественный отчет в том, что история, лишенная правды, — вдова.
Любому художнику любой страны противопоказано длительное время находиться в состоянии постоянного озлобления, ибо озлобление пожирает его талант и писатель становится настолько тенденциозным, что тенденция эта пожирает самую истину.
Ю. БОНДАРЕВ
«В круге последнем», Москва, 1974г
Футбол для русских мужиков это вечная боль, страдания, муки и океан чаще всего отрицательных эмоций.
В 1957 году, когда до официального появления советских футбольных фанатов оставалось еще 15 лет, в городе над «Вольной Невой» случился «ФУТБОЛЬНЫЙ БУНТ». В тот год ленинградский «Зенит» проигрывал один матч за другим и жалко болтался на третьей снизу строчке турнирной таблицы.
14 мая «зенитовцам» предстояло биться против московских «торпедовцев» в составе которых играл Эдуард Стрельцов, прозванный иностранными комментаторами «Русским танком». Мало кто сомневался, что титулованные гости с легкостью одержат свою очередную победу. Тем не менее, 60 000 ленинградских болельщиков собравшихся на домашней площадке «зенитовцев», стадионе «им. Кирова», ждали чуда.
На 12-й минуте Стрельцов вколотил первый мяч в ворота противника, час спустя «зенитовцы» проигрывали с разгромным счетом 5:1. Болельщики в бессильной ярости свистели и орали непотребства. Чаще всего крыли по матушке вратаря ленинградцев Владимира Фарыкина, у многих зрителей складывалось впечатление, что он стоит в «рамке» если «не выпивши», то точно с лютого бодуна. Необходимо напомнить, что в то БЛАГОСЛОВЕННОЕ время на стадионах продавали алкоголь, именно поэтому 14 мая 1957 года 80% болельщиков наблюдавшие за игрой любимой команды находились «подшофе».
На 80-й минуте матча к воротам, которые защищал Фарыкин, подошел слегка подогретый алкоголем Василий Крюков - шофер машиностроительного завода «Знамя Труда». Нежно взяв голкипера «за шкирман», 30-летний ленинградец оттащил его за ворота и сам встал в рамку.
Увидев, что в воротах напряженно застыл такой же простой, как и они, работяга, зрители взорвали стадион ревом десятков тысяч луженых глоток. «Зенитовцы», «торпедовцы», судьи, милиция никто из них не замечал подмены до конца матча.
Когда стражи порядка наконец-то увидели «в рамке» самозванца они накинулись на Крюкова, заломили ему руки и потащили к «милицейскому бобику». Внезапно шофер вырвался из крепких рук милиционеров, сбил сильным ударом кулака сержанта и заорал: «Спасайте братишки».
Стадион взорвался нецензурной бранью, и призывами освободить мужика. Не обращая внимания на многочисленных свидетелей, милиционеры задорно буцкали ногами оказавшего сопротивление задержанного.
Стражи порядка не учли одного, среди болельщиков было много фронтовиков, «заправившихся» алкоголем перед игрой и «догнавшихся» во время матча. Сначала в милицию полетели пустые бутылки, а потом со всех сторон на поле хлынула людская толпа. Самые продвинутые болельщики хватали по пути совки, ломы, обрезки арматур и труб оставленных местной ремонтной бригадой.
Вооружившись, возбужденные болельщики и думать забыли про освобождение «вратаря-самозванца», внезапно их осенила мысль наказать игроков и тренера «Зенита» и они рванули к раздевалке любимой команды.
Увидев ревущую толпу «зенитовцы» заперлись изнутри, забаррикадировав вход. Тем временем болельщики орали, чтобы им выдали тренера Алова и вратаря Фарыкина, они обещали разойтись по домам после того как вздернут на перекладине ворот двух главных виновников поражения «Зенита».
Пока одни стерегли любимую команду, другие крушили клубные автобусы и машины.
Бунт удалось погасить только ближе к полночи, 107 милиционеров, «вэвэшников» и гражданских лиц получили ранения разной степени тяжести. По делу «мятежных болельщиков» задержали 140 активных участников, в том числе инвалидов войны, 16 «погромщиков» получили реальные срока.
Поначалу кому-то из слишком ретивых следаков пришла в голову шальная мыслишка пустить всех обвиняемых по статье 58-9 «Причинение ущерба системе транспорта, водоснабжения, связи и иных сооружений или государственного и общественного имущества в контрреволюционных целях», но Москва ответила на это категоричным отказом.
Максимальный срок 8 лет получил болельщик призвавший братву устроить «краснопузым» в Ленинграде второй Будапешт. Пять человек приговорили к срокам от 5 до 7 лет, остальные получили от полутора до трех лет колонии. Большую часть осужденных освободили по УДО уже к концу 1959 года.
Футболистов «Зенита» пропесочили и предупредили, что отныне ленинградцам такой футбол не нужен. Городским властям приказали пересмотреть подход к организации охраны правопорядка в дни проведения крупных спортивных мероприятий.
Тренер Аркадий Алов и подававший надежды голкипер Владимир Фарыкин после инцидента покинули «Зенит». В 1962 году Фарыкин будучи в состоянии алкогольного опьянения, утонул купаясь в реке.
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509
Миша родился в 1923 году в маленьком селе Костромской губернии в большой крестьянской семье состоящей из четырнадцати человек. В семье было всего трое мальчиков и поэтому, чтобы прокормить её Мише пришлось рано начать работать и бросить школу закончив всего три класса. В 1936 году (в возрасте тринадцати лет) он уехал к тётке в Москву устроился на Московский тормозной завод учеником электромонтёра. Все заработанные деньги (до копеечки) он высылал матери домой. После работы стал посещать рабочий драматический кружок под руководством настоящего народного артиста А.Шатова. Ходить он туда начал по одной простой причине - участников драмкружка, задерживающихся за постановками до ночи, там кормили. Для Миши это была возможность элементарно не умереть с голоду. Артистичный с детства, он быстро обратил на себя внимание и уже в шестнадцать лет стал артистом вспомогательного состава в театре на Сретинке. В 1940 году он даже снялся в небольшой роли в кино у известного режиссёра. Съёмки закончились 22 июня 1941 года.
Не воспринимая карьеру артиста серьёзно, Миша ушёл на фронт добровольцем где был зачислен в 1-й стрелковый полк 6-й дивизии Московского народного ополчения в составе которого строил оборонительные рубежи, затем участвовал в Ельнинской операции (там проявив себя как отважный и серьёзный боец). Попав в окружение Миша не только сумел выбраться к своим, но и спас из немецкого тыла ещё двенадцать красноармейцев. У контрразведчиков и особистов претензий к храброму, деревенскому парню не возникло и они даже рекомендовали его в фронтовую разведку. С января 1942 года Миша и правда начал служить разведчиком в 1147-м стрелковом полку 353-й стрелковой дивизии на Южном фронте. Десяток взятых языков и несколько диверсионных операций зарекомендовали сержанта с самой лучшей стороны, было решено отправить его на офицерские курсы. Однако запланированное не сбылось в августе 1942 года он был тяжело ранен в ногу под Ворошиловградом в перестрелке с немецкими штурмовиками.
Мишу представили к высокой правительственной награде и отправили лечиться в эвакогоспиталь в солнечный Тбилиси. Только радости от этого не было никакой, ранение оказалось серьёзным, началась гангрена. Врачи решили ампутировать ногу Миши. Никакие уговоры его не действовали. Но случилось чудо в самый последний момент перед операцией по госпиталям пролетела телеграмма за подписью товарища Сталина, в которой врачам предписывалось «прекратить бессмысленную ампутацию у солдат и офицеров». В результате Мишину ногу удалось спасти.
Всё ещё находясь на излечении сержант разведки узнаёт, что его мать арестована за кражу и отправлена в трудовой лагерь под Вятку. И тогда Миша берёт и пишет письмо лично товарищу Сталину. Он спас его ногу, почему не может спасти маму. В письме он рассказывает о бедственном положении их семьи, о его работе, службе, ранении, говорит, что представлен к высокой правительственной награде, но ему не надо её, главное пусть отпустят маму.
Через неделю из дома приходит письмо от самой матери: "Миша я уже дома. Спасибо тебе сынок. Когда меня отпускали так и сказали: "Тебя выпустили благодаря письму написанному сыном".
После госпиталя Миша не смог продолжать службу, был комиссован и вернулся в Москву. Так вышло, что прославившей его профессией стало именно актёрское ремесло, то самое, что он не считал серьёзным и о котором никогда по-настоящему не задумывался.
В последнем интервью знаменитого советского актёра Михаила Пуговкина снова спросили о поступке матери и письме Сталину: "Я не гордился её поступком, и конечно дело было не в одном похищенном пирожке. Однако понимал почему она пошла на преступление. Осуждал ли я её? Конечно. Но она же была моей мамой..."
Лидия Архипова
Пиджачок с простой подкладкой
От наград твоих звенит
И на лоб упала прядка
Сединою серебрит.
Отложив в сторонку трубку,
Среди фоток фронтовых.
Наливаешь водку в рюмку
И слеза в глазах твоих.
Дорогой, мой любимый солдат,
Ты от памяти горькой не плачь,
Лучше выйди в вишнёвый наш
сад
Там кричит по-весеннему грач.
Залетает в окна ветер
Фотоснимки шевелит
От войны на белом свете
У солдат душа болит
Вспоминая о сраженьях,
И о тех, кто пал за жизнь,
В день особый, в день весенний
Ты, пожалуйста, крепись.
Дорогой, мой любимый солдат,
Ты от памяти горькой не плачь,
Лучше выйди в вишнёвый наш
сад
Там кричит по-весеннему грач.
Сколько бед приносят войны
От них раны так горьки
И на сердце неспокойно
Когда плачут старики.
От своих воспоминаний
Зная цену тем слезам,
Облегчайте, люди, раны
Говоря фронтовикам.
Дорогой, мой любимый солдат,
Ты от памяти горькой не плачь
Лучше выйди в вишнёвый наш
сад
Там клюёт тишину сладко грач.
Рассказывают, что напарник Юрия Никулина клоун Михаил Шуйдин вместо с коллегами в конце 60-х годов, перед началом европейского турне, посетил Ригу. По странному стечению обстоятельств гостиничных номеров всей труппе не хватило из-за какого-то комсомольско-партийного слёта и советских артистов поселили в пригороде столицы Латвии. Небольшой уютный отель с отличной кухней и выпивкой. Конечно вечерком посидели, выпили. Всё чинно-благородно без конфликтов, местное население не обижали. Утром головная боль, но Шуйдин привык просыпаться рано и вышел на крыльцо покурить.
Вдруг видит машина "скорой помощи" не может проехать на узкую улочку из-за вставшей там легковушки возле которой туда-сюда бегает плюгавенький мужичонка в слезах и панике. Выяснилось, что у него супруга рожает раньше срока, роды возрастные, сложные, двойня, кровотечение, вызвал врачей, а те по узким, средневековым улочкам проехать не могут потому что некто товарищ Лиепиньш - местный партийный начальник свою новенькую "Волгу" убирать не хочет и разговаривает с соседями через дверь.
Врачи выскочили из своего автомобиля метнулись к бедняге домой, потом вернулись безаппеляционно заявив, что нужна срочная госпитализация, а "Волга" всё стоит. Шуйдин принял решение действовать. Позади на пустыре отеля трактор выкорчёвывал пни и... в общем Михаил Иванович ювелирно точно подцепил новенькую "Волгу" на скорости ковшом и перекинул её через ограду каменной кладки в сад любителя отвечать через дверь. Хорошо так приземлилась - прямо на крышу.
Мамашу на "скорую", отец в восторге, врачи хлопают по плечу, а Шуйдина с перегаром в отделение милиции где товарищ Лиепиньш - толстяк с пятью подбородками, устроил настоящую истерику.
- Скажи спасибо, что у меня пушки не было, а то я по тебе нацист бахнул бы, - только усугубив конфликт сразу заявил артист толстяку.
- Да что этот клоун себе позволяет?!
Ситуация была решена благодаря особисту путешествовавшему вместе с труппой артистов. Да тал ловко, что Лиепиньша ещё и извиниться перед Шуйдиным заставили.
- А ловко вы его машину перевернули, - сказал мл.лейтенант милиции прощаясь с советским актёром.
- Да что машину, я вражеские грузовики и танки таранил и переворачивал.
И ведь не соврал. Михаил Иванович Шуйдин человек с тяжёлым характером, гвардии старший лейтенант награждённый Орденом Красного Знамени, Орденом Красной Звезды, медалью "За оборону Москвы", "За оборону Сталинграда", другими наградами, с 1941 по конец 1944 года провоевал абсолютно на всех типах советских танков, американском "Шермане" и считался классным военным специалистом. Несколько раз горел в машинах, лечился в госпитале, на лице, спине и руках артиста остались следы сильных ожогов (об этом ещё Никулин неоднократно рассказывал).
Наши. Советские.
P.S. Из представления к званию Героя Советского Союза:
"За период боевых действий с 23.06 по 21.08.1944 года командир танкового взвода тов. Шуйдин М. И. показал образцы мужества и геройства в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Он проявил исключительное умение и храбрость при форсировании р. Березина, танками своего взвода первый ворвался и мастерски выиграл бой за г. Вилейко, г. Сморгонь и город Вильно. Смело и тактически грамотно неоднократно действовал в разведке, доставлял командованию ценные сведения о противнике. Лично сам и с танками своего взвода тов. Шуйдин уничтожил: 4 танка, 2 самоходные пушки, в том числе самоходное орудие "Артштурм", 7 автомашин, 70 солдат и офицеров противника, взял в плен 20 немецких автоматчиков".
Мой дедушка по отцу родился в 1908 году.В 1941 году был призван на войну, попал в Смоленск- разведрота.(дед был охотником-волчатником)1943 году семеро разведчиков пошли на разведку, где он получил пулевое ранение в ногу. Ногу хотели ампутировать, но один молодой хирург, сделав операцию, сохранил ногу. Вернулся на костылях домой в сорок третьем году.(отец род. в 1944). Умер не дожив до 25 годовщины победы. Я его не застал...Папа рассказывал, что дед во время охоты (после возвращение домой)догонял волка на лошади и оглушал серого хищника сукмаром-железный шар, соединеный с палкой при помощи железной цепи.Потом, связав волка, приторачивал его к седлу и привозил домой. Лошадь была обучена и не шарахалась. Волк, очнувшись, злобно смотрел, глаза его были жёлтого цвета. Что потом с ним делали-неизвестно.
Сегодня исполняется 99 лет со дня рождения удивительного поэта Юлии Друниной (1924-1991), которая в 17 лет попала на войну и воевала до 1944 года, будучи награждена орденом Красной звезды и медалью «За отвагу»... после войны всю жизнь посвятила литературе... всем сердцем любила Родину, и ушла из жизни, потому что не смогла принять того, что происходило в родной стране в 90-е, и видеть «как летит под откос Россия»...
Фрагмент передачи "Вечер поэзии Юлии Друниной". 1978. Источник: канал на YouTube «Советское телевидение. Гостелерадиофонд России»