Привет всем! Меня уже успели похоронить любимые читатели, но всё в порядке.
Мне тут друг напомнил прекраснейшую историю, которой я с вами не могу не поделиться! Произошла она прямо после моей выписки из больницы, где я лежал с воспалением лёгких, о чём можно почитать в одном из моих постов.
"Экскурсия"
Положа руку на сердце, я могу лишь вздохнуть и заявить, что к высокому искусству меня в детстве не так уж и тянуло. Музеи и выставки, исторические места и дома корифеев русской культуры (включая многочисленные домики Ленина), выставки и реконструкции - всё, как правило, было покрыто толстым слоем пыли, скуки и пафоса. Огромные очереди, шумные посетители и суетливые "смотрительницы залов", которые зачастую страдали синдромом вахтёра, отчего трогать нельзя было даже то, что подразумевалось открывать и нажимать составителем экспозиции. Такого рода "отдых" проходил у меня или с бабушкой, которая хотела вырастить из меня "что-нибудь путное", или с классом, руководитель которого желала того же для всех своих подопечных. С бабушкой я ходил просвящаться по её желанию, идти против него было невозможно, иначе я моментально получил бы ярмо "дегенерата, которому дорога в сантехники". Что плохого в сантехниках, я не знал, да и не знаю. Бабушка всегда звала их, когда туалет или ванная превращались в небольшой зловонный пруд, и обходилась с ними невероятно любезно. Порой я мечтал стать сантехником, чтобы бабушка протягивала мне тапки и говорила:"Ох, наконец Вы пришли! А у нас беда! Засор! Помогите!". И я бы помогал, но, в отличие от сантехника, не стал бы говорить, что засор вызван обожженым клубком ниток, от которого кто-то старательно пытался избавиться после странной игры. И тогда бабушка не ругала бы своего внука, не называла бы его дебилом, не протягивала мне-сантехнику деньги на водку... хотя, плюс это или минус, я тогда не знал.
Вернёмся к музеям.
- Ты куда сел, придурок?! - бабушка, залюбовавшаяся на спальное место вождя революции, не сразу заметила, что я решил отдохнуть в его рабочем кресле.
Мы слишком долго ходили по домику Ленина и мои ноги заныли. Я увидел кресло, которое не было огорожено, и подумал, что оно для посетителей. На крик бабушки прибежала пожилая смотрительница и сделала НАМ замечание. Не мне, дурачку, прыгнувшему в историческое кресло, а нам с бабушкой, ага. Этого бабуля перенести не могла.
- Уходим! - бабушка схватила меня за руку и повела к выходу, лишив возможности насладиться выставками "кухня Ильича" и "санузел Ильича", - Ну ты и дурак! Чего на кровать не лёг сразу?!
- Так это ты раскричалась. Никто бы не заметил!
- Закрой рот! Уселся в кресло, барин сраный! Сам Ленин на нём сидел, революцию вершил, работал, человечище! А ты, сволочь, вечно всё поганишь! Опозорил меня опять! Вырастешь слесарем безграмотным! Хоть записки Ленина почитал на столе?
Я почитал. Но ничего не понял. "Станешь слесарем",- подвела итог бабушка.
Так вот, если с бабушкой я ходил куда-то по её указке, то с классом я любил ходить на экскурсии прежде всего потому, что таким образом можно было пропускать занятия. Классный руководитель у нас была женщиной потрясающей - жизнерадостная и энергичная, она старалась наполнить наши юные жизни знаниями не только из школьных уроков, а из поездок по музеям, золотым кольцам, Петербургам, театрам, и прочего. Она выбивала для нас дни, договаривалась с учителями, которые, вскидывая руки к потолку, причитали что мы, дескать, и так ужасно отстаём от программы, а тут ещё и экскурсии, потерянные часы. Но, несмотря на это, на экскурсии и в театры мы ездили довольно часто.
В Третьяковскую галерею мы поехали глубокой осенью. Я только-только выписался из больницы, где помирал от воспаления лёгких. Утром, когда на улице было ещё темно и очень сыро, шёл противный дождик, а хлещущий ветер старался закинуть побольше воды тебе в лицо, люди уже бегали за автобусами, стояли в очередях за билетами на электричку или газетой, месили грязь со слякотью по дороге на работу, а также будили своих детей, чтобы отправить на очередную войну, а затем отправиться туда самим. Меня будила бабушка. Она встала раньше и потому первым делом я почувствовал запах блинов с кухни.
- Проснись и пой! - пропела бабушка. - Блины будешь?
- Не хочу есть... - самочувствие у меня и впрямь было такое, словно ночью меня били семеро.
- Всмысле "не хочу"? Я для кого старалась? А ну встал живо и за стол! Завтракать надо, дурень! А то сил не будет. Раньше как на Руси мужика проверяли? - завела бабушка шарманку, которую я слышал уже в сотый, или, может тысячный раз. - Посадят работника за стол и смотрят сколько съест! Если мало - хилый значит, как ты. И не берут на работу. А без работы - это уже не человек, ясно тебе?
- Угу.
- Доугукаешься, баран. Одевайся, быстро!
Я запихивал в себя блины, которые были, конечно, вкусными, но именно в это утро никак не хотели полезать мне в глотку. Бабушка следила, чтобы я не ел их "пустыми" и шлепала на блины то сметану, то черничное варенье "хэнд-мэйд". Ну, домашнее то есть. Не магазинное говно. Об этом бабушка тоже напоминала каждый раз, как доставала банку с вареньем из холодильника. На мой вопрос, почему в магазине варенье - говно, а сметана нет, бабушка вежливо просила меня заткнуться и есть с закрытым ртом.
Позавтракав и одевшись, я попрощался с бабушкой и отправился за товарищем, который жил в соседнем доме, чтобы вместе отправиться на место встречи класса. Зайдя к нему в квартиру я, как это всегда и бывало, попал в бушующий поток семейной жизни. Его старший брат собирался в институт, папа на работу, мой товарищ - на выставку. Даже старенький дедушка вышел из своей комнаты в такую рань и поздоровался со мной. Мама суетилась вокруг, проверяя чтобы никто ничего не забыл и уделяла каждому свою порцию любви и заботы. Немного досталось и мне, когда вдруг выяснилось, что у меня нет с собой зонта.
- Возьми наш запасной! - сказала мама Антона, моего друга.
- Да не надо, обойдусь, у меня капюшон...
- Бери, промокнешь же весь! - она безапелляционно вручила мне пакет с зонтом.
Оказалось также, что мама Антона также едет с нами в качестве поддержки классной руководительницы, чтобы мы, как примерные цыплятки, не разбежались по всей Москве. Класс встречался на автобусной остановке: для такой поездки экскурсионный автобус не заказывали и мы ехали на обычном межгороде. Это событие стало началом цепочки трагических совпадений, которые привели к тому результату, ради которого я и пишу эту историю, а значит обозначим его цифрой "раз".
Цифрой "два" стало желание нашей классной руководительницы утрамбовать нас в автобус поплотнее. Официальная версия говорила о том, что много людей едет на работу, а мы вполне можем сидеть по трое на двух креслах, от чего людей в автобус поместится больше и никто никуда не опоздает. Мой нынешний возраст также предлагает мне версию, из которой следует, что Марина Васильевна(наша альма матер) решила просто сэкономить на билетах. Правды я не знаю, но человеком она была, несомненно хорошим.
"Три", и это желание нашего с Антоном друга, Вовы, покушать в дороге сухариков с непередаваемым ароматом сёмги и носков. Вернее, сыра. Но, чёрт возьми, всю жизнь мне кажется, что сырный ароматизатор пахнет несвежими носками!
К этому моменту наверняка каждый из вас уже понял, что должно произойти. Организм, напичканный блинами, толком не восстановившийся после болезни, сжатый с двух сторон добрыми друзьями и нежно раскачиваемый водителем автобуса, покоряющим очередную пробку, не выдержал. Тошнота родилась внизу живота. Сначала она только дала знать о себе, мол, я тут, скоро приду, познакомишь меня с друзьями. Я боролся с ней. Изо всех сил. Но вонь сухариков вытягивала её наружу, словно верёвочная лестница. "Привуууээээт!!", - пробулькала она, а я, тем временем, склонился над пакетом и стал изрыгать в него жуткую густую фиолетовую массу, некогда бывшую блинами. Зонт из пакета достать я не додумался, а может просто верил, что тошнота не выстрелит. Друзья ошарашено посмотрели на меня и поспешили свалить от такого соседа в проход, с шутками и смехом. Я сел к окну, сжал в руках пакет с зонтом и рвотой и просидел так до самой Москвы. Инцидент забылся по дороге, многих из ребят порой укачивало в автобусах, поэтому событие это не было "из ряда вон". Забыли о нём те немногие, кто увидел или услышал, другим не рассказали, только я нестерпимо захотел потеряться где-нибудь и отправиться домой. Потому что этот чертов пакет я выкинуть не мог. Рассказать классному руководителю я не мог. Никому не мог, в силу того, что это безусловно дошло бы до мамы Антона, которая шагала в галерею вместе с нами, а я не мог представить себе, как она отнесётся к тому, что я... запачкал её зонтик.
Весь день я ходил по Третьяковке с пакетом, глядя на картины я думал только о пакете и зонтике. Я был единственным, кто ощущал запах, исходящий из пакета. Я думал только о том, что вот сейчас вот меня раскроют. В какой-то момент ко мне подошла мама Антона и пристально посмотрела на меня, а затем на злосчастный кусок полиэтилена. Конец...
- Чего ты таскаешься с пакетом, давай сюда его! Ходи налегке! - с улыбкой произнесла она.
- Н... н... не. Мне с ним удобно, спасибо.
- Да давай, я тебе говорю, неудобно же. - она протянула к пакету руку.
- Нененене. Всё хорошо, тётя Лена, правда. Я поношу! - кажется, я отпрыгнул метра на два. Тем временем, отказывать становилось всё сложнее: я не любил перечить взрослым, опыта не было.
- Ну, как знаешь. Главное, зонтик насовсем не забирай! - засмеялась тётя Лена.
Сердце билось вчетверо быстрее обычного, но вскоре всё пришло в норму и до вечера со мной осталась только паранойа и страх. Но меня не раскрыли.
Так я провёл целый день, таская по Третьяковской галерее, метро и улицам двух городов пакет с блевотиной и зонтом. Дома зонт я, конечно, отмыл и вернул хозяйке, но ещё много дней меня преследовала тревога, что зонт провонял. Кажется, нет.