Жду новый пост

Серия «Аника»

Она отложила книгу, встала и чуть смущенно запахнула белоснежный шелк своего одеяния. Подошла ко мне, склонилась и легко коснулась теплыми губами моего рта. Помогла подняться.

Еще секунду назад мне казалось, что самое страшное в жизни я только что увидел, но тут же понял: вот оно – самое страшное! Ее выпирающий под тонким шелком живот.

- Это мальчик, Бенни, - она погладила живот, - Наконец-то будет сын!

...

Узник ушел в самый дальний угол темной камеры, отвернулся к стене и зарыдал.

- Я убил ее, святой Отец, - произнес он неразборчиво, - Выволок ее за волосы из дома и убил! Этими самыми руками свернул ее шею, а потом достал свой верный нож и еще долго кромсал все тело. И живот. Я старался изо всех сил, но она все не умирала… Нет, после того, как я сломал ей позвоночник, она не подавала признаков жизни, но этот чертов дом по-прежнему глазел на меня глазами окон, а над проклятой трубой поднимался белый дым. Я распарывал и крошил ее, и спустя вечность вдруг услышал долгожданный звук. Чавкающий. Словно сапог угодил в болотную жижу и с трудом вырвался на волю. Сначала один, потом еще – в отдалении. Потом звуки слились в одно бесконечное тяжелое чавканье. Я с трудом разлепил залитые кровью, зажмуренные глаза и глядел на то, как байшин, с неохотой и явным разочарованием, возвращается на дно. Земля, еще недавно казавшаяся такой прочной и незыблемой, расползалась и таяла. Я огляделся в поисках тропинки и, подняв тело Аники на руки, доковылял до ее основания. А потом смотрел, как байшин разваливается, из добротного каменного дома превращается сначала в грязную лачугу, а потом и вовсе в нагромождение болотного хлама, костей и гнилого мяса. Я упал на колени, прижимая к себе Анику, баюкая ее тело и вместе с ним - тело нашего маленького…

Когда меня скрутили, было уже светло. Я не сопротивлялся, но меня все равно сначала избили, а потом повели прочь. Шли мы долго и часто останавливались. Во время остановок меня продолжали бить. Я прекрасно их понимаю, ведь они нашли меня с растерзанным трупом беременной женщины на берегу огромного зловонного болота, полного раздувшихся трупов людей и животных. Я и не пытался найти какие-то слова, чтобы оправдаться. Не существует таких слов. Только просил, чтобы они убедились, что она мертва… и тогда меня били еще жестче. Кто-то выбил мне глаз. Я долго чувствовал, как остатки его елозят по моей щеке, пока какая-то низкая ветка не сорвала его прочь… А потом меня привели сюда. Говорили, что это единственная надежная тюрьма в графстве…

Отец Коллум поднялся и взял лампу, ожидая, что узник снова попросит его задержаться, попросит отпустить грехи. Но тот лишь горько всхлипывал в своем темном углу.

- Ты говорил…, - отец Коллум, сухо сглотнув, подошел к самой решетке, хоть это и было запрещено, и поднял лампу повыше, чтобы разглядеть среди сырых теней узника, - что единственное, что до сих пор не понял, это… про курицу и яйцо.

- Чтобы прийти, им нужен байшин. Но чтобы построить байшин, нужна одна из них… Так кто же вырастил первый байшин?

Коллум еще некоторое время ждал, но из камеры раздавались только всхлипывания и молитвы. Он отошел от решетки и стал подниматься по узкой винтовой лестнице, низко держа перед собой лампу, чтобы не запнуться о ступени. Когда он уже выходил из башни, снизу послышался отчаянный крик: «Отче! Проверьте ее, она может быть жива!»

Эпилог.

Отец Коллум некоторое время глядел на раскачивающееся за вишневыми и яблоневыми деревьями тело. Городские мальчишки баловались – по одному оттягивали его за ноги на сторону, а остальные старались пробежать под ним так, чтобы при качке он не коснулся их. Женщины отгоняли их, но без особого энтузиазма, мужичины с мрачными, но удовлетворенными, лицами шли в поля. Ветренное, серое небо ненадолго расступилось пропустив яркую синь. Солнце тут же залило город и его жителей теплом и духом свежего хлеба, какой бывает только в начале весны. Даже вездесущий, ядреный запах навоза на несколько мгновений померк. Отец Коллум придержал шляпу и задрал к небу голову, невольно улыбнувшись.

- Преподобный? Завтрак готов…, - послышался рядом почтительный голос, - сразу после вам подадут экипаж.

- Тела все подняли? – спросил он. Солнце ушло, и он опустил глаза на Смита.

- Надеемся, но болото слишком глубокое, - Тот поежился, - Хотим быть уверенными, что никто из бедняжек не остался на дне. Но преподобный Матеус уже начал службу, а бригада из десяти человек пошла раздирать новое кладбище. На церковное все не влезут, да и нельзя…

Коллум покосился за бешеной пляской трупа за деревьями и спросил:

- Э… кхм, Смит, в личных вещах девушки… той, что была с ним… не было книги? Вроде дневника, с замочком?

- Не знаю, Отче, лучше спросить доктора…

- Ладно…, - Коллум отмахнулся и отправился к крепкому зданию столовой, чтобы подкрепиться перед долгой дорогой, но вдруг замедлил шаг, - Выживших… нет?

Смит удивленно воззрился на Коллума. Он и не думал, что священник такого высокого сана может выглядеть и говорить так неуверенно и даже… стыдливо. Но вдруг встрепенулся и активно закивал.

- Есть, Преподобный! Это настоящее чудо!

- Чудо? – Коллум скривился. Это доброе слово за последнюю ночь ему совершенно разонравилось. Сердце наполнилось тоской и страхом.

- Да! Новорожденный выжил. Мальчонка! Совсем слабенький, но пока живой. Его доктор Чед забрал домой – выхаживает.

- Немедленно проводи меня к нему! – Коллум схватился за свои четки, - Неужели ты не понимаешь, что после стольких ударов ножом в живот ни одно дитя не…

Смит изобразил пальцами ножницы, а Коллум выдохнул и отпустил четки.

- Значит, Джинни Барнс… А та девушка, что с ним была? На берегу?

Смита передернуло, и он бросил полный горечи взгляд на болтающееся в петле тело.

- От нее и от ребеночка ее мало что осталось, Отче… Очень ее жаль. Такая красивая и совсем молоденькая… Констебль сейчас занимается поисками ее родни. Но их много там таких было – не пойми чьих, ведь этот изверг по всему графству снимал урожай.

Плотно, но без особого аппетита позавтракав, преподобный Коллум в ожидании обещанного экипажа прогулялся до площади. Разогнал детей и ворон и, вяло отмахиваясь от запаха мочи и дерьма, в последний раз оглядел висельника. Еще накануне вечером крупный и сильный мужчина в петле выглядел совсем маленьким и сухим.

Через мгновение по брусчатке застучали колеса и подковы. Подъехал экипаж. Кучер спрыгнул с козел и почтительно распахнул перед священником дверь. Тот забрался в приятно пахнущее кожей нутро и машинально принялся читать молитву за усопших.

Он не заметил в тени ратуши маленькую группу женщин и детей. Женщины, оглушенные единым горем, жались друг к другу, с тоскливой растерянностью глядели на болтающийся в петле труп и прижимали к своим животам белокурые головки дочерей.

Тут уж я не на шутку испугалась. Даже не знала, что и думать – только какая-то бесовщина в голову и лезла! А еще через год, как март начал клониться за вторую половину, уже была настороже. Почти не спала, все караулила, когда Люси снова соберется. И молилась, конечно, чтоб Господь отвел.

Именно в такой день - ветреный мартовский - я гуляла с Сильвией на пустыре, когда проходящий мимо незнакомый мужчина вдруг глянул мельком на девочку, потом засмотрелся и притормозил. На Сильвию многие заглядывались – очень красивой девочка росла, но взгляд того мужчины мне очень не понравился. Не было в нем привычного умиления, только какое-то… угрюмое изумление и… узнавание что ли. Я притянула внучку к себе и даже задумалась, уж не папаша ли это – пришел на свое чадо поглядеть.

А мужичок потоптался в сторонке, потом неуверенно снял шляпу и подошел.

- Простите Мисс… это ваша дочка? – спросил он мягким, грустным голосом.

- Я уже давно не в том возрасте, - фыркнула я оскорбленно, крепче прижимая к себе малышку и невольно озираясь по сторонам в поисках подмоги.

- Возраст никогда не был препятствием…, - он вздохнул, - Вы позволите сделать вам небольшой подарок?

- Это вовсе ни к чему! – воскликнула я, - Мои дочь с зятем уже идут сюда.

Незнакомец скинул с плеч тяжелую сумку и вынул оттуда… небольшую книжку в твердом переплете и с замочком.

- Вы меня очень обяжете, - произнес он спокойно, но глядел при этом чуть ни с мольбой, - Я бы хотел, чтобы наши знания пережили меня… нас… Пожалуйста!

Невольно растроганная его тоном, я взяла книгу. Он присел на корточки перед ребенком и долго разглядывал ее.

- Держите ее подальше от леса, - произнес он на прощание и удалился. Больше я его никогда не видела.

Я тут же открыла замочек и пролистнула несколько страниц. Книга была рукописной и больше всего напоминала личный дневник, только написанный несколькими людьми вела начало аж с 1756 года, то есть почти 100 лет!

- Боже! – воскликнул я, чуть не расплескав вино, которое уже битый час грел между ладонями, - Надеюсь, вы не... Она…

- Она у меня, и я отдам ее вам, как только закончу рассказ…, - успокоила она меня и продолжила, - Вернувшись домой, я отдала Сильвию матери и, закрывшись у себя в спальне, попыталась разобраться в подаренной мне писанине. Но у меня ничего не вышло. Книга изобиловала какими-то неясными выдержками из иностранных текстов, языка которых я не понимала, и странными рисунками. Очень скоро меня стало клонить в сон, и я убрала книгу в свой комод, решив заняться ей позже. Потом вспомнила последние напутственные слова того мужчины «Держите ее подальше от леса», и что март на исходе. Наказала горничной не спускать глаз с моей дочери и легла вздремнуть перед очередным ночным бдением. Словом…

- Вы забыли про книжку, - закончил я за нее, видя, что она не может найти подходящие слова. Старуха стыдливо и жеманно закатила глаза к потолку, подтверждая мою догадку.

- Люси ушла примерно через неделю. Я была начеку, и проследила за ней весь путь, хоть это было и не просто – оставаться незамеченной в подсохшем весеннем лесу. Каждая палая веточка норовила отозваться под ногой оглушительным треском. Но я справилась с задачей. Может, и крошка Сильвия мне невольно помогла. Обычно тихая и спокойная, она всю дорогу радостно щебетала на своем языке и даже поторапливала Люси, то и дело без устали убегая вперед. Словно… прекрасно знала дорогу. «Ое-е, момми дёть! Кусать!» - это слышалось чаще всего, и это в общем-то единственное, что я смогла перевести – «Скорее, мама ждет! Кушать!»

Мне тогда показалось странным, что она говорит про маму, когда ее идиотка-мама рядом – тащится невесть куда по лесу. Потом мне пришло в голову, что она говорит о себе, поторапливает Люси. Мол, я жду маму, хочу кушать… И вдруг прямо у них под ногами оказалась светлая, почти белая, щебенка – словно аккуратная дорожка, ведущая в никуда.

- В никуда? – озадаченно спросил я, - Разве в конце дорожки не было дома?

- Ни черта там не было. Только дорожка, на которой Сильвия внезапно развернулась и прикрыла глаза ладошками. А потом они обе… пропали.

- Да что вы такое говорите? – воскликнул я, - Я ведь прекрасно знаю, что там стоял дом! Я был там вместе с Аникой, то есть с Сильвией! Вспомните хорошенько!

- Я рассказываю то, что видела своими глазами! - Старуха насупилась, поджав губы, - И сочинять ничего для красного словца не собираюсь! Они встали на дорожке. Одна спиной ко мне, другая лицом, закрытым руками, сделали шаг и пропали. Я немедленно вышла следом, но кроме тропинки ничего не увидела. Ни следа! Просто глухой, сосновый лес.

Я молча глядел на нее. Что если…? Вспомнился мой последний приход к Анике, и как я удивлялся, что погоня – несколько десятков мужчин с лампами и факелами прошли мимо дома, даже не обратив на него внимания… Что если… простым смертным доступ туда закрыт? А как же я? Или мне изначально было выдано негласное разрешение?

- Прошу прощения, миссис, я не хотел вас обидеть. Продолжайте пожалуйста, - пробормотал я, но слушал уже вполуха, занятый собственными размышлениями.

- Я решила ждать. Забралась в густые заросли папоротника и, утомленная бессонными ночами, вскоре задремала. Проснулась уже ближе к вечеру, от горестного детского плача, перемежающегося растерянным голосом Люси, которая успокаивала дочь, обещая вишневый пирог и новую куклу. Малышка же заливалась слезами и, когда они проходили мимо, я увидела, что Люси несет ее на руках, а Сильвия тянет руки через ее плечо и все зовет… маму. Я слышала, что это не просто капризное хныканье, девочка плакала всерьез. Ротик ее и ручонки были испачканы красным, словно она только что ела земляничный джем, черпая его ладошками прямо из банки. Только что-то мне подсказывало, что джем тут не при чем…

Мне удалось опередить их и оказаться дома раньше, именно благодаря тому «джему», ведь Люси потратила некоторое время на окраине – оттирая девочку и… собирая цветы. Я ни слова ей не сказала, сделав вид, что поверила в «потеряли счет времени, собирая луговые цветы», но решила повнимательнее ознакомиться с книгой, и провела за этим делом несколько дней и ночей. Большая часть писанины ни о чем мне не говорила, но последний раздел, написанный, как я полагаю, тем самым грустным странником, многое прояснил.

Никто не насиловал мою дочь. Она, если верить записям, в каком-то смысле осталась… непорочна. Не знаю, кто ее надоумил, но она нашла в глухом лесу некую женщину, которая при помощи колдовства помогла ей забеременеть без мужчины. Она отвела ее в «некое место» и поместила… Я не помню точно, как это называется, но в книге есть рисунки. Штуки, похожие на наши колодцы. И еще уяснила, что чтобы дьявольское отродье жило, необходимо каждый год на весенние месяцы относить его к истоку и прикладывать к груди некой… матки.

Дальше я разбираться не стала, отбросила сатанинскую книжку и приперла дочь к стенке. Пообещала ей, что на всю округу разнесу о ее сношениях с Дьяволом и прилюдно отрекусь, если она немедленно не избавится от отродья!

Тяжелое это было время. Дочь несколько раз порывалась уйти из дома. Писала письма братьям и сестрам с просьбами ее принять, но я сообразила написать раньше, и, конечно, они с ужасом отказали приютить у себя бесовское дитя. А больше идти ей было некуда.

Где-то полгода мне потребовалось, чтобы наставить ее на узкую стезю добродетели, и, в конце концов, она сдалась. Конечно, своими руками убить ребенка, пусть и нечистого, рука у нас не поднялась, но я запомнила, что написано в книге – если дитя не приносить к «матке», оно умрет. На это и понадеялась. Не полагаясь на сознательность своей дочери, я заперла дьявольского ублюдка в чулане, навесила замок, а ключи от него всегда носила на шее на очень короткой цепочке. Снять его можно было бы, лишь сорвав…

- Постойте, как же вы кормили девочку? Каждый раз рвали цепочку?

- А мы ее не кормили! – старуха отхлебнула вина, разрумянилась и весело смотрела на меня, - И не надо кривить физиономию! Ни черта ей не сделалось. Она полгода маковой росинки не видала, но не издохла, и это как ничто другое доказывает ее дьявольскую суть! Когда миновал очередной период кормления, я стала чаще заглядывать в чулан, каждый раз ожидая, что отродье отправилось в ад. Но она… не умирала. Высохла вся, волосы повылезли, но дышала и хныкала! Тогда я заколотила чулан наглухо, чтобы исключить возможность диверсии – что Люси или горничная все же подкидывают ребенку еду через щели – пропихивают крошки, не знаю…

- Вы… чудовище, - вырвалось у меня.

- Да, наши слуги тоже так решили и в один прекрасный день просто ушли. Даже жалованье не попросили. В деревне, конечно, спрашивали, где малышка, но я говорила, что ребенок серьезно болен. Я надеялась, что он серьезно болен, но сколько бы раз не заглядывала в чулан, оно продолжало дышать!

Несколько раз заявлялся доктор Экельман, и мне приходилось на свой страх и риск быстро доставать ее из чулана и укладывать в кроватку в спальне Люси. Доктор только разводил руками, отмечая истощение и обезвоживание, прописывал усиленное питание и питьевой режим, какие-то витамины. Естественно, после его ухода девочка возвращалась в чулан, но все равно не умирала! В отчаянье я поставила кушетку возле двери в чулан и не вставала с нее целый месяц. И точно знаю, что все это время отродье было без крошки еды и капли воды! Но оно все равно не умерло!

Так прошло восемь лет. Дверь в чулан не открывалась ни разу. Около двух лет Люси без конца выла, ползала вокруг меня на коленях и умоляла отпустить их с дочерью, но потом, казалось, свыклась с мыслью, что дитя ее – бесовское и нет ему места на освященной Господом Земле.

Когда я, наконец, решила, что все, хватит, никто, включая меня, не заглядывал в чулан больше трех лет. А когда я, наконец, сподобилась, то была уверена, что найду там иссушенный трупик, а то и просто косточки. Никто, думала я, даже дьявол, не способен прожить три года без еды и воды.

Но она по-прежнему была жива! Тогда уж мое сердце не выдержало, я нашла в погребе самый большой ящик, засунула туда девочку и в самый глухой предрассветный час повезла в лес. На полдороге меня догнала Люси в одной ночной рубашке с распущенными косами и молча уселась рядом. К тому времени она совершенно повредилась рассудком и представляла опасность своей непредсказуемостью, но все же я ее не прогнала. Она имела право видеть результат своих трудов и участвовать в их устранении.

Старуха замолчала, покосилась на стоящие в углу часы-ходики, которые показывали, что время к полуночи, и закончила:

- Остальное вы видели сами. Люси же… через несколько дней она повесилась в нашем саду, а я продолжила жить… Как и отродье. Как оно теперь? Впрочем, не отвечайте, я не хочу знать.

- Как хотите…, - я поставил на стол стакан, из которого за вечер так и не отпил, и поднялся.

- Я бы предложила вам остаться, но…

Не сразу сообразив, о чем речь, она устало двинулась вверх по лестнице. К тому времени, как я облачился в свой наряд, она вернулась, держа книгу, завернутую в грязную тряпицу, вроде кухонного полотенца.

Приняв дар, я поклонился и вышел в осеннюю ночь. Помня все, чего я натерпелся, включая два ножевых удара под сердце, я все равно с трудом сдерживал желание поджечь этот чертов дом и наслаждаться агонизирующими воплями старухи. Восемь лет девочка была заперта в чулане без еды и воды!

«Не девочка, нет», - тут же зашептал кто-то в моей голове, - «Будь она девочкой, ни за что бы не выжила…»

Я отмахнулся от голоса и, поскальзываясь в потемках на обледенелой земле, поспешил в гостиницу.

Несколько дней я выходил из своей комнаты, только чтобы пообедать. Завтрак и ужин мне подавали прямо в номер – щедрые чаевые и номер для новобрачных, который я занял, делали свое дело. Все время я посвятил изучению книги. У нее не было названия, и старуха была права – больше всего она напоминала дневник. Через первую треть я мог только пролистать, ибо написана она была почти полностью на иностранном языке. Единственным, за что зацепился глаз, был портрет!

Неведомый автор явно обладал талантом, ибо я сперва даже задержал дыхание при виде такого знакомого лица, глядящего на меня с потемневшей от времени бумаги. Те же широко распахнутые глаза, нежный изгиб рта, густые светлые кудри… Девочка, так похожая на мою Анику, развалилась словно в изнеможении, на небрежно изображенном несколькими штрихами диване.

Я придвинул поближе лампу и попробовал разобрать каракули, которые лепились под портретом и принадлежали явно другой руке. На чудовищно исковерканном английском подпись гласила: «Тине Ван Дер Хейден, запечатленная мужем через час после ее безвременной кончины на пороге одиннадцатилетия. Покойся с миром, дочка»

Голландцы? Неужели дневник проделал такой путь?

Я продолжил чтение. Следующий автор не был склонен к писательству. Большую часть его труда составляли туманные формулы, вырезки из газет и книг, несколько страниц старательно переписанного текста, вроде того, что я видел в любимой книжке Аники – ровные ряды палочек и черточек, а так же перерисовки топографических карт с большими и маленькими крестами на местности. Что за местность, впрочем, определить было очень трудно из-за отсутствия ключевых ориентиров. Но количество крестов пугало. Неужели их так много – «плодородных мест», которые нужно кормить живой плотью?

Все расставила по своим местам лишь третья часть повествования. Автор обладал отличным почерком и неплохими способностями передавать свои мысли в письме. Но, что более важно, его история во многом была схожа с моей. Он, без сомнения, внимательно изучил первые две части и, в купе с собственным опытом, сделал соответствующие выводы и разложил все по полочкам для такого, как я – невольного свидетеля или случайного участника неведомых событий.

...

Узник закашлялся и робко попросил воды. Отец Коллум зачерпнул из грязной кадки и протянул ему ковш.

- Вы… видели ее? Анику? – спросил он, напившись.

Коллум покачал головой. На следующее утро ему предстояло провести отпевание всех жертв этого сумасшедшего. Их до сих пор вылавливали баграми из болота и на телегах свозили на церковный двор. Он видел это все издали, но еще не имел возможности (и желания) близко взглянуть…

- Почему ты спрашиваешь об этом?

- Она… точно мертва? Ведь если бы оказалась жива, вы бы об этом знали, так?

- Так, - ответил Коллум. Он не понимал суть вопроса, но и развивать эту тему не желал, чтобы еще больше не затягивать и так затянувшуюся исповедь.

Узник помолчал, потом внезапно спросил совсем о другом:

- Что было раньше, курица или яйцо?

- Что? – Коллум опешил.

- Я знаю, это старый, как мир, вопрос, но это единственное, что не могу понять во всей этой истории. А остальные… моменты я теперь представляю совершенно отчетливо…

...

- Уверен, что хеты не были первыми. Они лишь были первыми, кто решил записать свой странный опыт, а может, был кто-то до них, но время не сохранило их свидетельства. Начало истории положено. Нищий, полуголодный, степной народ, бродящий со своим жалким стадом по каменистым пустошам и оказывается на берегу огромного болота. Здесь Аника была честна, но она не сказала, что на берегу они повстречали девочку, возможно, истощенную, при смерти. Приютили ее у себя и остались у болота ночевать. Ночью стадо напугалось грозы и погибло, ломанувшись в болото. А на утро вместо болота выросла неприступная, полная еды, топлива и всяческих благ крепость!

Женщины, прежде крайне скупые, начинают рожать, племя в кратчайшие сроки растет, собирает армию и идет на фараона. Побеждает его и получает статус Четвертого Великого Царства наравне с Египтом, Ассирией и Вавилоном. И где они теперь? Все, что осталось от их Великого Царства уже через пару сотен лет – лишь жалкие насыпи, бывшие когда-то неприступными стенами. Вы верите в это? Я верю. Ибо это единственное наше спасение!

Я вижу ваше замешательство, и теперь все объясню… Что было во времена дремучих хетов, то же продолжается и по сей день.

Где-то за пределами нашего мира – не спрашивайте, где! - есть другой мир. Не Рай, не Ад – нечто совершенно иное! Мир этот прекрасен, спокоен и полон мира потому… что он совершенно статичен. Я долго изучал все рисунки и заметки из той книги, и мне пришло в голову лишь одно сравнение – бассейн, полный икры, которую некому… оплодотворить. Я – как и мои печальные предшественники-исследователи – понятия не имею, что стало с маскулинным населением этого мира, но «женское» население нашло выход – размножаться посредством наших, земных, женщин! Не известно, как они – эта икра – выглядит на самом деле, но выношенная и переработанная человеческим «родителем» она имеет все черты человека. И обязательно привлекательного… У нас в Европе это большеглазые златовласки, потому что именно таков наш негласный идеал. Скорее всего в Африке или Монголии – это будет совсем другой типаж. Но обязательно привлекательный, ибо привлекательный человек сразу внушает доверие.

А доверие им необходимо. Ведь им всегда нужен компаньон (или компаньоны) – сначала для выживания, а потом и для исполнения миссии. А миссия проста и элементарна! Размножение! И, только возможно… - дальнейшее порабощение человечества.

Некоторое время я сомневался в своей теории, ведь Аника не всех отправляла к колодцам. Туда шли лишь безнадежные больные, либо жены бесплодных мужей, либо принципиальные старые девы или вдовы, желающие непременно зачатия без участия мужчины. Остальным же она просто помогала. Что-то делала со… своей кровью. Не знаю. Но те женщины носили обычных детей, среди которых было среднее соотношение девочек и мальчиков. Поэтому я и верил в ее благие намерения долгое время.

Но потом стали пропадать беременные женщины. Ответ был так близок! Но я… я ведь говорил, что довольно туповат. Да еще и Аника мне заморочила голову своими прелестями… Словом, я мог бы остановить ее раньше…

- Я что-то не улавливаю, - произнес Коллум озадаченно.

- И я не улавливал, пока, листая дневник, не нашел выдержку из тех самых «Хроник Хатусаса», которую уже видел раньше!

«Найди почву плодородную, засей его живой плотью, наполненной живой плотью, и вырасти Храм свой. А потом ешь хлеб свой и воду свою пей до срока…»

- Корова! Беременная корова, ведь так?!– воскликнул Коллум и страшно смутился, что невольно включился в игру.

- Верно, Отче, - ответил тот, - Вот только моей коровы и ее теленка хватило лишь на то, чтобы поднять «храм» на поверхность. Думаю, это вышло случайно. Думаю, она, не до конца поняв туманные инструкции, сначала решила, что достаточно просто загнать своими «мантрами» живность в... особое болото. Извела на это кучу лесных зверушек, а потом решила, что зайцы и кабаны мелковаты, поэтому ничего и не получается. И тогда увела из деревни Питерова Шайра. Конь был, конечно, огромный, но «плодородная почва» его не приняла. Тогда она увела мою корову. Потому что боялась, что пропади еще чья-то крупная живность, деревня забурлит. А насчет меня она была уверена, что я пойму, кто виноват, и приду сразу к ней. Так и случилось. И в этом она была права и честно призналась тогда. Тогда же она поняла, что корова была стельная. И вот тут… думаю, у нее возник план…

Она снарядила меня в поход по деревням, где я собирал ей информацию о жителях. А она потом… не знаю, как. Ни разу я не видел ее среди людей, но она как-то входила в контакт со страждущими и делала свое дело. Первая партия тех, кому она «немного» помогла, успешно разродилась. Думаю, они и разнесли по своим женским каналам информацию о прекрасной, юной знахарке, живущей в лесу. А вторая и последующие партии рожениц пошли на кормление ее «храма». Конечно, далеко не все, иначе графство встало бы на дыбы намного раньше. Но самые неблагополучные и проблемные – пошли в расход. Именно поэтому ее байшин, бывший жалкой гнилой лачугой в течение длительного времени, вдруг стал стремительно цвести и разрастаться! Понимаете, Отче? Она решила, что красть по деревням крупных стельных животных гораздо хлопотнее и опаснее, чем заманивать в свое логово… несчастных женщин. Женщин с пьющими мужьями, женщин с порочными связями на стороне, женщин, которых бьют и унижают. Тех женщин, исчезновению которых со стороны и мужей, и населения будет найдено логичное и естественное объяснение. Я обошел вдоль и поперек все местные деревушки. Поверьте, Отец, таких женщин очень много… Было…

Те, кто носил обычное дитя, должны были являться к ней на регулярный осмотр. Одних на ранних сроках, других перед самыми родами она и скармливала байшину.

- Но… зачем ей был нужен этот байшин? – озадаченно спросил Коллум.

- Здесь все сложнее, - узник поскреб кудлатую бороду и скривился, словно признавая, что еще не до конца разобрался, - Вместе с байшином вырастала и дверь в ее мир, откуда она посредством земных женщин приводила своих сестер. Байшин также служил и выживальней. Вспомните забитый едой погреб и полную поленницу дров. Но, думаю, основная причина – книги. Они формировались последними… И только из этих книг она могла разобраться, кто она, откуда и зачем…

- Не пойму…, - Коллум нахмурился, - Разве не проще было найти старших «сестер» и спросить у них? Ведь ты утверждаешь, что их несметное множество со времен этих… как их… хуситов.

- А вот здесь…, - узник назидательно поднял указательный палец и улыбнулся, - и кроется ключ к нашему спасению! Продолжительность их жизни! Они не могут спросить своих сестер, потому что к тому времени, когда они начинают сознавать себя, их старшие сестры уже мертвы! Я подсчитал и пришел к выводу, что эти «девочки» живут и развиваются до первых кровей, как обычные, а потом начинают стремительно стареть. И средняя продолжительность их жизни не более 14 лет. Кто-то из них успевает найти «плодородное место», чтобы запустить следующий цикл, а кто-то просто не доживает до этого…

- Я потерял нить…

- Посчитайте сами! Дитя… рождается и первые лет пять живет на попечении у «приемной» матери, как обычный ребенок. К тому времени, когда сознает, что она иная, и у нее есть миссия, она проживает уже больше половины положенного ей срока. Возня с поисками «плодородной почвы» и выращиванием собственного байшина тоже занимает массу времени. К тому времени, когда поток запущен, девочка достигает критического возраста. У нее остается пару лет на то, чтобы выращивать мелких сестричек, а этого никак не хватает, ведь они должны, чтобы жить, ежегодно до первых кровей приходить к материнской груди… Без этого они быстро умирают. Ведь и байшин сохраняет свои особые свойства, лишь пока жива его основательница. После ее смерти он остается на месте, но становится просто домом. Еда постепенно заканчивается, дрова прогорают, а тело «сестры» гниет и разлагается. Если ее вынести из дома, байшин уходит вниз, если оставить в покое, он будет стоять столько, сколько будет избывать тело, а потом разрушится, как все рушится со временем.

- Но ведь… Аника выжила… и не только без материнской груди, но и, если верить твоему рассказу, без воды и пищи!… И прожила гораздо больше, чем 14 лет.

- Да… но бывают исключения, Отче… Девочки, оказываются, бывают двух видов. Амагой и Аника – это не имена, как я сначала думал, а… что-то вроде статуса. Амагои – рядовые, а вот аники – генералы. Последний автор в дневнике называет их «матками». Они гораздо сильнее, выносливее и живут намного дольше, чем остальные. Но, как и генералы, крайне немногочисленны. У этих цель другая – вернуться «домой», в эти колодцы и… метать икру.

- Так почему же… она не сделала этого?

- Есть у меня одна догадка, - из груди узника донеслось не то рыдание, не то всхрап, - Но ее вы поймете, когда я закончу рассказ. Осталось совсем немного.

...

- Обратный пусть у меня занял гораздо больше времени, хотя на выданные мне Аникой деньги я купил хорошего, молодого коня и крытую повозку. Но я решил сделать напоследок круг вдоль проклятого болота и объехать снова все городки и деревни. Аура тревоги и страха, которая только начала накаляться в день моего трусливого бегства из Керси, охватила все графство. Тут и там по окрестным лесам ходили вооруженные мужчины, но слава богу, на меня они не обращали внимания. Уж очень я отличался от того коряво нарисованного и размноженного портрета, который то и дело глядел на меня с древесных стволов.

Увидев его впервые, я остановился и сорвал листовку. Кто бы ни был автором этого художества, он явно не видел меня вживую и рисовал со слов других, но постарался придать моему лицу выражение хитрости и злобы, которыми я даже в мечтах никогда не обладал. Кудлатая борода, низкие брови, хищный нос, крошечные, глубоко посаженные глаза. Все черты убийцы и маньяка.

Текст листовки гласил: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ за множественные убийства! Бенджамин Лоусон, приблизительно 25 лет отроду. Имя вероятно вымышлено. Рост – 6 футов 9 дюймов, волос – светлый, густой, нос – прямой, крупный, губы тонкие, глаза – маленькие, серые. Носит густые усы и бороду. Крепко сложен и физически очень силен. За поимку преступника – вознаграждение 300 гиней».

300 гиней, Отче!!! Это не просто вознаграждение! Целое состояние! Вероятно, каждая семья в графстве внесла свою лепту, чтобы собрать такую сумму!

Увидев этот опус в первый раз, я страшно разозлился и испугался. Вот оно! Круг замкнулся. Ведь когда-то я, спустившись с холмов Шотландии, опасался именно этого – увидеть свою криво намалеванную физиономию, прибитой к столбу. Но после второго и третьего объявления я только ухмылялся и поглаживал затянутой в отличную кожаную перчатку рукой свой гладко выбритый подбородок и аккуратные усы щеточкой. Да, я совершенно не походил на данного индивида, но и соваться в деревни не решался, не желая еще больше будоражить селян.

Только в Рэйвенвуде – небольшом поселке на западной кромке воображаемого кольца - я позволил себе ненадолго остановиться, поесть горячей еды и переночевать под крышей. Выбрал я эту деревню, потому что она была наиболее убогая, и, как мне показалось, единственная, где больше интересовались выживанием, чем каким-то маньяком, похищающим беременных женщин.

Постоялого двора в той деревне не было, но я нашел ночлег в продуваемой всеми ветрами лачуге на окраине, щедро заплатив хозяину – одноглазому старику – деньгами и лошадью с повозкой. Ошарашенный дед собрал поистине королевский стол и выделил мне собственную кровать, до которой не доставали гнилые сквозняки.

За ужином я аккуратно расспросил деда, как обстоят дела в графстве. Поймали ли преступника. Но тот отмахнулся, уверенно заявив, что это бабы-дуры придумали душегуба, чтобы прикрыть им собственные срам и блуд. Де, порядочные леди все живы-здоровы, ждут пополнения семейства, и только блудящие пропадают.

Наутро, неся в сердце убийство, я отправился к Анике. До усадьбы я дошел уже в ранних сумерках и… ничего не увидел. Никакой усадьбы. Только набрякший весенней влагой лес. Конечно, девочка не ждала меня. Найдя взглядом усыпанную щебнем тропинку, ведущую вникуда, я встал у ее основания, развернулся и, закрыв глаза руками, двинулся по ней спиной вперед, а через несколько секунд запнулся о порог и упал, распахнув спиной такую знакомую дверь…

На меня дыхнуло сухим теплом камина, запахом тимьяна, жареного мяса и свежезаваренного крепкого чая.

Аника изумленно глядела на меня поверх спинки любимого кресла у камина, которое заменило занозистую лавку, потом радушно улыбнулась.

- Бенни! – воскликнула она, - Ты сбрил бороду…

За эту теплую улыбку я был готов простить ей… все! Потирая затылок, я забормотал что-то смущенно, стал подниматься и застыл, увидев…

Стена пожирала женщину. Прямо под картинами, которые меня когда-то поразили своей меланхоличной, спокойной красотой. Из огромного влажно чавкающего пятна выступали голова, руки, живот и ноги несчастной. Она не кричала. Надеюсь, ей не было больно, но выражение ее глаз я не забуду никогда. Глаза моей Лу, когда она тонула в чертовом болоте!

Аника. Часть 9

Последним моим заданием был этот город - Керси. На него ушло гораздо больше времени, чем на остальные селения. В деньгах я не нуждался, благодаря моей любимой, но, чтобы не вызывать подозрений своим праздным житьем, устроился в пекарню на ночную работу. Дни же проводил в обычном режиме – наблюдая, подслушивая, собирая по крупицам оброненные женские пересуды. А среди пересудов все чаще звучал главный – небывалое повышение плодовитости населения. Местные кумушки, обмахиваясь на тенистых верандах веерами и опахалами, в голос жужжали:

- … в положении, а ведь несколько лет не могла. И Либби тоже.

- … у Либби – темная история. Мужа схоронила больше года назад, а разрешилась только в мае!

- Да, ну брось… Ты разве Либби не знаешь? Она бы никогда… Может, переносила?

- На три месяца?..

Закоснелые старые девы, вдовы, одинокие, слывущие до того бесплодными и больными. Запомнилась мне история девицы, которая еще в детстве получила удар копытом в живот и осталась на всю жизнь инвалидом по… кхм… женской части. Даже она умудрилась понести. Правда, все кумушки сходились на том, что «хахаль явно был не в себе», ибо «тупее и безобразнее существа, чем эта Кет, не найти больше ни в одном графстве».

Все эти пересуды смущали, но и радовали. Значит наша благая цель достигнута! Женщины – симпатичные и страшненькие, замужние и одинокие, богатые и бедные, больные и здоровые – будут растить детишек и радоваться жизни!

А потом что-то начало меняться…

Однажды перед ночной сменой я сидел в местном трактире за кружкой эля и большой тарелкой горохового пюре, наблюдая за окном серый сентябрьский дождик. Основная масса завсегдатаев обычно приходила позже, поэтому кроме меня в зале было всего несколько мужчин. Все они сидели за одним столом и почти не разговаривали, поэтому я сначала и не обращал на них внимания.

Но в какой-то момент дверь распахнулась, и все они, как по команде, вскинулись на вошедшего. Тот покачал головой, придвинул еще один стул и, дав знак хозяину, коротко произнес:

- Ничего.

- Да как же?! Неужели Мэри ничего не слышала? Никогда не поверю! – посыпался град восклицаний и вопросов.

- Ни-че-го! – повторил вошедший, осушил в несколько глотков принесенную кружку и категоричным жестом пристукнул донышком о стол.

- Я же говорил, это не мой это ребенок! – плаксивым тоном застонал сухонький, невзрачный человечек, почти незаметный на фоне крепких сотоварищей, - Эта сука сначала загуляла, потом понесла и вот теперь, когда разоблачение близко, сбежала с любовником, прихватив все мои сбережения!

- Роберт, успокойся… Может, ты ошиба…

- Даже золотое распятие моей матери! И серебряные ложки!

- Не могла она! Ты разве жену свою не знаешь?

- Знаю я эту суку! – канючил Роберт на одной безнадежной ноте, - Клялась мне у алтаря! А то, что детей у меня быть не может, я ведь сразу ей сказал.

- Так может, поправился… - вставил кто-то несмело.

- Если бы поправился, то знал бы! Наковальня все время под рукой, а вот молот...

- Послушай, - строго сказал недавно вошедший, - Мэри не знает. А может, только говорит, что не знает, но…

- У твоей сестры язык, что помело. Если бы что-то знала, выложила бы и без специального приглашения!

- Тут, кажется, все намного сложнее, - ответил тот, пропустив нелестное замечание мимо ушей, - Я тут поразмыслил… Словом, Роб, что там у вас с вашей женой – это ваше дело. Но есть и другие пропавшие! И все, как одна на последних сроках.

- Точно, Кеннет…, - поддержали его, - Я даже слышал, что у самого ленд-лорда племянница пропала. Весь город листовками был заклеен… Но это уж с полгода назад… Так и не вернулась.

- Вот именно, - подтвердил Кеннет, - А еще вспомните: Мимми Касл, Элен Барр, Дженни Чаплин… У всех уже живот на нос лез, из дома почти не высовывались, и вдруг ушли и с концами!

- Ну, Мимми, насколько я знаю, муж хорошо поколачивал. Говорят, побоялась, что дитя угробит и сбежала к родне до срока.

- Но Касл ездил туда, и его дальше порога не пустили. Сказали, что не было ее.

- Так потому и не пустили, что она, небось, за дверью пряталась!

- Ну ладно, а остальные? Мисс Элен, мисс Дженни? Их то никто не бил. Жили, как у Христа за пазухой! Да и племяшка лорда… Счастливый брак, года не прошло, как обвенчались!

- У мисс Дженни и нет никого, куда бежать…, - задумчиво произнес кто-то, - Питер ее из работного дома вызволил, замуж взял. Он – вся ее семья.

- К чему вы клоните?! – слезливо возопил Роберт.

- Да к тому, что не просто так женщины, в положении, пропадают. Кто-то устроил на них охоту!

- Кому такое в голову придет?

- А вот надо выяснить. В первую очередь, приглядеться к пришлым.

- Город большой… устанем глядеть…

- Надо…– Кеннет обернулся к стойке и, не договорив, вдруг уставился прямо на меня, застывшего над миской.

Внутри все сжалось под этим взглядом. Захотелось немедленно закричать: «Это не я!», но я, все так же задумчиво глядя в пустоту, зачерпнул ложкой и сунул её в рот. Секунды, пока Кеннет изучал меня, растянулись на целые века. А я все так же меланхолично черпал пюре и отправлял его в рот, обгрызал сочные ребрышки. Спустя тысячу лет, Кеннет отпустил меня взглядом и отвернулся обратно к товарищам.

- Пойдемте ко мне, там порешаем, что делать.

- Ага, а завтра об этом будет знать весь город!

- Мэри сегодня занята в церкви. Мы успеем все обмозговать до ее возвращения.

Компания поднялась и, прикупив пару бутылок у толстяка-хозяина, вышла под дождь.

Ложка упала, подняв маленький фонтан. Я допил пиво, расплатился и тоже вышел. Заставил себя отработать ночную смену, а на утро сообщил, что мне необходимо срочно уехать в Лондон. Якобы у моей матери серьезные неприятности.

Выйдя за пределы города, я остановился в нерешительности. Аника не ждала меня раньше, чем через три недели. Конечно, самое время к ней наведаться… Но я подумал, что неплохо было бы сначала изучить обстановку, и, поудобнее пристроив сумку, двинулся по периферии – по ободу кольца, окружавшего убежище моей… любимой. В деревнях я задерживался совсем ненадолго. Максимум на сутки, но и за это короткое время успевал погрузиться в ужас и трепет, которыми были пропитаны селения. Меня помнили, но все равно смотрели косо. Ведь я был пришлый. Пришел, пожил, ушел. И вот вернулся. А женщины – беременные! – пропадают. Последним этапом моего путешествия был родной «Байберри-Дюк». Та же атмосфера подозрительности и тревоги.

С целью переночевать я отправился прямиком к моему приятелю Питу. Он принял меня тепло, но несколько настороженно, явно удивленный моим возвращением.

Коротая вечер за графином домашнего вина, он немногословно поделился последними новостями. Он купил себе нового шайра, еще красивее и больше того, пропавшего… в деревне, как, впрочем, и в остальной округе, с одной стороны – небывалый приплод, а с другой – женщины бесследно пропадают. Он украдкой косился на меня, словно подозревая, и пространно намекнул, что женщины стали пропадать аккурат после того, как я ушел, а последняя из известных исчезла нынче утром. Собрала все ценное в доме и ушла… Как раз перед тем, как я снова появился.

Я же, тем временем, косился на его жену – Веру – хлопочущую по хозяйству. Когда я покинул Байберри, она только забеременела. Я знал от Питера, что у них в этом плане были серьезные, и даже неразрешимые, проблемы. Ходила она к Анике или нет– как знать. Но вот она – целая и невредимая, загружает уголь в плиту. А за подол ее платья хватаются две пары ручонок. Прелестные, пухлые, розовощекие девчушки-погодки.

Я откланялся, когда графин еще и наполовину не опустел. Нет, Пит не гнал меня, но я очень ярко представил, что Пит всю ночь не сомкнет глаз, чтобы приглядывать за мной. Ибо ни корсет, ни подтянутые повыше пышные юбки не могли скрыть, что Вера снова в положении.

Я бродил по таким знакомым и родным улицам, а вино бродило во мне. Я слышал, как при моем приближении захлопываются двери домов и гремят задвигаемые засовы. Радушная и любящая прежде деревня встретила меня, как и остальные – лишь страхом и недоверием.

- Эй, ты! – услышал я окрик в темном переулке, где остановился передохнуть и загляделся на ярко освещенные окна, - Отойди от дома моей дочери!

- Илия! - Я узнал голос. Мой щедрый кузнец! Щурясь, я двинулся на свет факелов.

- Держи его! – факелы превратились в бегущих мужчин. Инстинктивно я бросился прочь от них и почти удрал, но вдруг почувствовал укол под ребро, потом еще один.

- Ага! Достал гада! – послышались ликующие возгласы. Вне себя от ужаса и несправедливости, я наугад замахал кулаками и в какой-то миг попал – послышался хруст, и держащие меня руки пропали, видимо, метнувшись к разбитому носу. А я побежал так, как не бегал никогда в жизни. Чувствуя, что меня снова нагоняют, я кинулся прямо в живую изгородь одного из домов и, погрузившись в ее колючие ветви, притих.

Факелы с недовольным бормотанием прошли мимо, вернулись и снова ушли. Теряя силы, я выпутался из ветвей и, зажимая бок, двинулся прочь – в лес.

...

Глубокой ночью я был на месте. Байшин, неимоверно разросшийся, уютно подмигивал мне слабо светящимися окнами. Я подкрался и попытался заглянуть в одно из них, но кроме свечного мерцания ничего не смог уловить за толстыми портьерами. Позади, в лесу, я слышал шорохи и приглушенные голоса. Они шли по моему следу! Куда деваться? Я понимал, что, войдя в дом, не укроюсь от них. Да еще и поставлю под удар Анику, но бежать дальше сил совершенно не осталось.

Я надавил на дверь, молясь, чтобы она не была заперта и мне не пришлось стучать. Она тут же бесшумно отворилась, и я скользнул внутрь. Можно спрятаться в погребе, а Аника скажет, что никого…

Прислушался. Голоса и хруст веточек под ногами преследователей усилился, а потом… начал отдаляться. Я не верил, как это возможно. Неужели они просто прошли мимо дома?! Или, может, они затаились и заглядывают, как и я минуту назад, в окна. Но нет… я отчетливо слышал их затихающие голоса. Они просто… прошли мимо…

Перед глазами плыло, кровь стекала по насквозь промокшей штанине и собиралась в лужу на паркете, который теперь закрывал весь пол. Хоть кадриль пляши.

Я оглядел дом и тихо позвал Анику. Она не откликнулась. Спит? Едва переставляя ноги, я двинулся к ее спальне и приоткрыл дверь.

Спальни не было. За дверью мне открылся невероятный пейзаж… Что-то чужеродное, пугающее, но и… прекрасное. Другой мир! Но наряду с ужасом и изумлением, я испытал глубочайшее удовлетворение. Ведь это было именно то, чего я так ждал и страшился в день, когда обнаружил дверь. Впрочем, на пороге тут же возникла Аника и втолкнула меня обратно.

- Какого черта ты здесь делаешь?! – заорала она, но через мгновение увидела, что я ранен, и спросила уже спокойнее, - Что случилось?

От ее толчка я распластался на полу, и это лишило меня последних сил. Я ничего не мог ответить, только глазел поверх ее плеча на тот странный пейзаж.

Она закрыла дверь и склонилась надо мной, с досадливым раздражением задирая мою рубашку. Я пытался что-то сказать, но губы мои только шлепали и пускали пузыри. А потом все потемнело.

...

- Что же там было, сын мой? – спросил невольно заинтригованный Коллум.

Узник некоторое время молчал, хмуря брови.

- Там был иной мир… Не Ад и не Рай, Преподобный. Нечто совершенно… другое. Я хорошо помню, что увидел, но мне трудно его описать так, чтобы вы почувствовали то же, что и я…

- И все же?

- Это были пастельные тона. Голубой, розоватый, нежнейшие оттенки сиреневого… Не туман… Скорее, это походило на густой пар, поднимающийся от кипящей воды. И из этого густого пара выглядывали верхушки странных конструкций, напоминающих огромные каменные колодцы. Земли… или из чего они там росли, я не смог разглядеть, потому что она терялось в том самом густом мареве. Самое близкое сравнение, которое я могу придумать – это кучевые облака на закате. Знаете, одно облако отливает сизым, другое – розовым, третье – радужная смесь из лилового, желтого и красного… Клубящиеся, невесомые, расцвеченные в такие нежные оттенки, которые может правильно вообразить разве что художник... И вот из этих… облаков выглядывают широкие, выложенные камнем колодцы…

И знаете, Отче…? Хоть все это и заняло считанные секунды, у меня все-таки успела мелькнуть мысль, что стоит немедленно прочесть молитву… но… не знаю, как объяснить. Это тут же показалось мне таким жалким, смешным и ребяческим… Что бы это ни был за мир, в нем, я уверен, и близко не слышали ни о Христе, ни о его Отце, ни о Дьяволе и Преисподней… Все это на фоне увиденного казалось таким же местечковым мракобесием, как нам, просвещённым европейцам, кажется нелепый пантеон каких-нибудь африканских божков…

- Ты и сейчас считаешь Священное Писание мракобесием? – строго спросил отец Коллум.

- Нет, Отче… Все прошло, как только захлопнулась дверь. Я понимаю, что это был морок, насланный ведьмой… а может, разум мой помрачился от потери крови…

- Что ж… принимая во внимание…

- Но главным были все же ощущения, отец! – воскликнул узник, перебивая его, - Это были ощущения… абсолютной, невозможной и всеобъемлющей гармонии, равновесия… и покоя…

...

- Очнулся я… в ее «девичьей спаленке» от звука приглушенных голосов. Аника, мягким, но категоричным голосом, давала наставления какой-то женщине: «Нет, еще раз приходить не нужно, пока дитя не увидит свет… Да, не сомневайся, но… Каждый год, пока не появятся первые крови, приводи ее. Да, непременно весной… Если захочешь, чтобы твое дитя жило, найдешь способ…»

Я завозился на жестком матрасе, желая добраться до двери и услышать больше, а то и подсмотреть, но бок отозвался страшной болью, и я с трудом придавил крик. Сил же не было вовсе. Тело словно налилось чугуном.

Когда стихли прощальные восклицания, дверь открылась и на пороге появился силуэт Аники. Ее лица я не видел, так как свет, пришедший с ней, показался моим глазам нестерпимым, но вся ее поза - вскинутая горделиво голова, упертые в бедра кулаки - словно кричала о раздражении.

- На меня напали, - прохрипел я, - в Байберри… Тебе лучше спустить меня в погреб…

- Какого дьявола ты делал в Байберри? – прервала она меня, оттолкнулась бедром от косяка и, приблизившись, нервными движениями закопошилась, проверяя мою повязку, - Почему не остался в Керси?

- Там… женщины пропадают. На меня обратили внимание. Я решил уйти… Но и в Байберри…

- Ты как-то к этому причастен?

- Что?! Вовсе нет!

- Тогда почему удрал?

Я не знал, что ответить. Все было и так ясно, но я, как обычно, выглядел полным идиотом. Аника вздохнула, потом достала из складок платья крошечную – с наперсток – склянку и вылила ее содержимое на мою рану. Я завизжал. Никогда не думал, что мое горло может издать такой женский звук, но боль была… всепоглощающая!

- Тихо. Не дергайся, - она снова перевязала меня, - Считай, я отдала тебе самое дорогое.

- Чт.. что это? – прохрипел я, извиваясь в страшных судорогах. Казалось, мой бок прижигают каленым железом и поливают сверху жёлчью.

- Лекарство. Оно поможет тебе выжить, - ответила она и тут же ушла, прикрыв дверь.

Не представляю, сколько дней я провел в страшных муках и одиночестве. Она приходила регулярно, но только, чтобы поменять повязку, дать мне воды или накормить. Ни о каких разговорах или … чувствах речь даже не шла. Я понимал, что она злится. Чувствовал, что нарушил ее планы. И планы эти… Но я гнал от себя подозрения.

К ней по-прежнему ежедневно приходили. Кому-то она предписывала немедленно явиться, как только… ну, в общем, как прекратятся некоторые естественные отправления женского организма, другим же наказывала прийти лишь по рождении ребенка и непременно весной. Я изо всех сил пытался разобраться, но слыша лишь обрывки фраз и приглушенный бубнеж за дверью, так и не сумел. Единственное, что я уяснил, что ее посетительницы делились на два лагеря – те, кто беременел естественным путем с небольшой помощью с ее стороны, и… другие. Первые «наблюдались» до родов, а потом могли быть свободны. А другие должны были потом приводить к ней детей до достижения определенного возраста. И, как я понял, сопоставив все виденное и слышанное – именно эти дети должны были закрывать ручонками глаза и стоять спиной на усыпанной щебнем дорожке. И, возможно, получить полешком по голове…

Конечно, я попытался спросить о том, что видел. Но Аника заявила, что это была галлюцинация, вызванная кровопотерей, и то, что я лежу на за этой самой дверью в ее постели – прямое тому доказательство. Звучало это неубедительно, но она и не стремилась в чем-то меня убеждать или разубеждать. Ей было плевать на мои подозрения и домыслы. Все, что я видел – это крайнее раздражение и неприкрытое желание моего скорейшего ухода.

Поэтому, как только ко мне стали возвращаться силы, я решил уйти. Аника, наблюдая за моими неуклюжими сборами, выдохнула с облегчением и даже из вежливости не попыталась меня остановить. То, что я принимал если не за любовь, то за привязанность с ее стороны, угасло. Хотя кого я обманываю! Она лишь изображала эти чувства, пока я был ей нужен… Впрочем, могу сказать, что и я с удивлением обнаружил, что не испытываю страданий от окончания наших странных отношений. Освобождение и легкий стыд – вот и все, что я чувствовал.

Во время нашего последнего ужина, я украдкой наблюдал за ней и удивлялся, почему так мучился от тоски по ней на протяжении почти трех лет. Нет, она по-прежнему была самой красивой женщиной в моей жизни. Но… красота ее, как мне теперь виделось, была лишена индивидуальности, словно у мраморной статуи. Огромные глаза, изящный нос, пухлые губы и брови вразлет, ямочка на подбородке, чудесные золотые кудри и потрясающе женственная фигура… Оно все это больше не будило во мне той чудовищной похоти, казалось стереотипным и кукольным… неживым. Сейчас я уверен, что это потому, что она сама отпустила меня. Я ей был больше не нужен и даже мешал, нес угрозу.

- Передай соль, - попросила она.

Я пододвинул ей солонку, стараясь не коснуться ее руки.

- Аника… женщины – беременные – пропадают… По всем окрестным селениям…

- Я слышала, - Она подняла на меня серые, лучистые глаза.

- Это как-то связано с… тобой?

- Конечно, ведь это благодаря мне большинство местных женщин беременеют.

- Я имею в виду…

Я вспомнил того доходягу в Керси в последний вечер. Как тот утверждал, что его женщина не могла понести от него… Что если он перед этим, действительно, тюкнул ее топориком, закопал, а потом пошел лить слезы в кабак?

Я опустил глаза в тарелку.

- Я трачу собственную кровь, чтобы помогать им, - произнесла Аника жестко, - Это больно и тяжело, но я делаю это, ибо это мое предназначение!

- Я знаю, - ответил я тихо, - Прости. Я просто получил пару уколов под ребра, выполняя твое предназначение и теперь пытаюсь понять, как это могло случиться…

- Ты мне помогал, - Аника вдруг изменилась, на несколько томительных мгновений превратившись из мраморной статуи обратно в ту сияющую, прекрасную и желанную женщину, ради которой я готов бы умереть, - И я благодарна тебе за твою помощь. Но больше я не собираюсь тебя ставить под удар, милый. Иди и живи, наконец, своей собственной жизнью.

Ее слова были, как бальзам, как… благословение. Я едва удержался от того, чтобы не встать немедленно перед ней на колени, но она потянулась за блюдом со свежим редисом, и я снова видел лишь статую. Да и слова ее уже не казались мне благословением. Ее бесстрастный, мраморный профиль словно говорил: «Ты мне помог, но в конце концов промахнулся и больше уже не сможешь помочь. А потому вали на все четыре стороны».

Утром она проводила меня. Как всегда, сунула денег. И я взял их. У меня еще было достаточно на несколько месяцев безбедной жизни, но я решил, что лишними не будут. Тем более, что я видел, что деньги ей ни к чему. Казалось, она вообще слабо понимает их смысл, когда все, что необходимо, растет прямо в ее бесовском доме.

Я все ждал, что она спросит, куда я направляюсь, и даже заранее приготовил ответ. Де, в Ливерпуль и там, через Атлантику… Но она не спросила. Думаю, ей было все равно.

Я прошагал до основания дорожки и оглянулся. Дверь уже была закрыта. Некоторое время я разглядывал ее байшин. Впервые он показался мне лишь картонной декорацией для спектакля – какой-то плоский и словно наспех нарисованный.

...

Узник надолго замолчал, а отец Коллум покрутил колесико лампы. Пламя разгорелось сильнее, и он снова мог различить кудлатую, массивную фигуру уныло восседавшую за покрытой ржавчиной решеткой. Он глянул наверх. Свет почти ушел из окон-бойниц, превратив их в темно-серые прямоугольники.

- Конечно, ни в какие америки ты не собирался…, - произнес он, желая поторопить заключенного.

Тот покачал головой.

- Куда же ты отправился? В Байберри?

...

-… О нет! Я отправился к истокам… Около месяца у меня ушло на то, чтобы добраться до могил старухи и девочки, что я рыл когда-то своими руками. Холмики провалились, заросли сорняками и прикрылись ранним в этом году снегом. Я наломал смолистых сосновых ветвей и возложил их на могилы вместо цветов. А потом пошел в деревню.

Денег у меня было в избытке, поэтому я хорошо потратился, чтобы привести себя в подобающий вид – купил новый костюм и пальто с меховым воротником, а также отличный суконный цилиндр и трость с набалдашником. И поселился в лучшем номере местной гостиницы. Мне казалось, это отведет от меня большинство подозрительных взглядов. Но это оказалось излишним. У жителей я не вызвал ничего, кроме вполне закономерного праздного любопытства. Там же, в гостинице, я справился, как найти мисс Люси, которая несколько лет назад потеряла дочь. Якобы у меня для нее письмо.

Я ждал пристрастных расспросов, быть может, сопровождаемых жуткими сплетнями, но так и не дождался. Хозяйка спокойно объяснила мне, что мисс Люси давно почила, но ее мать по-прежнему проживает по старому адресу и тут же написала его мне на бумажке.

Вечером я в своем великолепном пальто стоял у запущенного, мрачного, но, без сомнения, некогда блестящего поместья.

Ирландка-горничная проводила меня через голый, мокрый сад в гостиную и, забрав мои шляпу и пальто, исчезла. Вскоре появилась старуха. Она почти не изменилась, только стала выглядеть еще суше и злобнее.

Без лишних прелиминарий я тут же заявил ей, что ее любимая внучка Сильвия шлет ей пламенный привет и зовет в гости. Старуха, не говоря худого слова, тут же попыталась выставить меня за дверь, но быстро сдалась, когда я в красках описал все то, что видел в тот памятный день.

- Значит, отродье-таки выжило? - холодно и обреченно спросила она и, помолчав минуту, позвонила в колокольчик. Вскоре на столе перед нами появились вино и печенье, - Ну, и сколько вы хотите за ваше… молчание?

Я хотел только подробный рассказ, не более.

_______________________

- Люси всегда была дурой, - так начинался ее рассказ, - и фантазеркой. Если бы Господь вложил в ее голову хоть крупицу смекалки, она бы без труда выскочила замуж. Конечно, не красавица, но… знали бы вы, например, Агнес – ее подружку по пансионату! Поперек себя шире, с настоящими усами, но ведь умудрилась же охомутать сталепромышленника и укатить с ним не то в Бразилию, не то в Аргентину… Эта же все ждала любви. Такой, чтоб сама пришла к ней, зацепила и унесла. И прождала так до тридцати годов. А как чухнула, что времечко то утекло сквозь пальцы, так давай метаться. Ребеночка ей захотелось, прости Господи…

Но тут уже и престарелые вдовцы нос начали воротить. Даже на такой товар находились невесты помоложе и побойчее. Замкнулась моя королевна в себе и целыми днями бродила, как неприкаянная, потом стала в лес уходить на весь день. Я надеялась, что перебесится, смирится и начнет вести себя, как подобает неприглядному статусу, но так и не дождалась. А однажды Люси из леса не вернулась.

Я, конечно, лампу в руки и побежала ее искать, но много ли я в одиночку да по ночи… а просить кого-то помочь - неудобно было. И так над ней в деревне потешались. Вернулась и решила продолжить поиски по утру. Да не понадобилось, так как на утро обнаружила дочь в ее постели. Несколько дней она отказывалась выходить, ссылаясь на недомогание. Якобы она заблудилась и полночи плутала по ночному лесу – простудилась. Вскоре она оправилась, и мы зажили, как обычно. Только в лес ее больше не тянуло, а настроение необъяснимо поднялось. Она даже сама предложила помощь в наш церковный комитет и трудилась там наравне с другими женщинами.

Словом, все вроде вышло, как я и молилась – перебесилась моя дочь и спустилась на землю. Но месяца через четыре стала я за ней замечать, что раздобрела, перестала носить корсет, кой-какие еще подозрительности, о которых негоже упоминать в обществе мужчины. Я уж понимала, чем тут пахнет, и глаз с нее не спускала ни на миг. Она и раскололась.

Я чуть с ума не сошла от такого позора! И ведь молчала, гадина, пока ничем уж будет не поправить! Стала я ее пытать, она и рассказала, что тем вечером в лесу на нее мужик какой-то напал, ну и… Потому она и поздно вернулась, что долго в себя прийти не могла. А рассказать – боялась, да и стыдилась. Да и не ожидала, говорит, что вот так получится… с последствием.

Конечно, я ей поверила. Все вроде сходилось, да и зачем ей врать родной матери? Побегала я, конечно, по местным умелицам, поспрашивала… но уж ничем не помочь. Поздно!

Стиснула я зубы и стала ждать приплод, а ей строго-настрого запретила из дома высовываться. Сама же решила, как только ребенок появится, сразу… ну, в общем, не важно. Но ведь эта идиотка, пусть с миром покоится, стала в сад вылезать, чтобы «воздухом дышать»! Будто воздух в доме чем-то отличается! Ну, и, само собой, заметили ее и пузо ее проклятое. Опять слухи-сплетни потекли, насмешки и косые взгляды. И от ублюдка этого теперь не избавиться, раз народ прознал.

В положенный срок родилась девчушка, и до того прелестная, что даже мое сердце дрогнуло, когда на руки взяла обмыть да пуповину обрезать. Никакой синюшности или сморщенности – чисто ангелочек. А на головушке будто золотой пух. Ох, уж я подивилась про себя. Ребенок то совсем на нас не похож был. Мы все черноволосые, кареглазые, а дитя то… Словно Ангел Божий на нее тогда в лесу позарился, прости Господи.

Старуха запнулась и зашептала молитву, быстро перебирая четки, перекинутые через запястье.

- Назвали мы девочку Сильвией в честь моей матери, и стали жить новой семьей. Осуждение и перетолки по деревне, конечно, гуляли, но гораздо меньше, чем я опасалась. Посудачили и забыли, у всех своих проблем хватало.

Аника. Часть 8

Последний раз я видел мою Анику грязной и мокрой, в рванье, со слипшимися в единую массу волосами. И даже тогда я поражался ее красоте. Теперь же я… боялся ослепнуть. Впервые я увидел ее в платье. Том самом, что принес ей прошлой осенью. Немаркое, строгое, но красивое, оно идеально облегало ее точеную фигуру и распадалось мягкими волнами от пояса. Золотистые кучеряшки были аккуратно собраны в незамысловатую, благородную прическу. Белое, с приятной розовинкой лицо сияло каким-то неземным светом.

Абсолют – другого слова я подобрать не мог ни тогда, ни сейчас. Она была… абсолютна! Глядя, как она провожает по дорожке свою посетительницу, я думал о том, что с такой внешностью эта девушка могла бы получить все, что захочет. Деньги, замки, драгоценности, балы, путешествия и толпы поклонников. Но она предпочла жить в лесной глуши в доме, взрощенном на костях моей несчастной Бизи и ее нерождённого теленка. И еще бог знает скольких животных… Я не мог этого понять. Да, я помнил, что она стремится куда-то «домой», но все равно был просто не в состоянии понять.

- … до следующей луны, - донесся до меня ее бархатистый голос, - Если передумаешь, то просто не подпускай его к себе до срока.

- Я не передумаю…

Женщина – серенькая, невзрачная мышь рядом с сияющей, царственной Аникой – торопливо скрылась среди деревьев. Аника некоторое время глядела ей вслед, потом повернулась в мою сторону и негромко позвала «Бенни!».

...

С совершенно глупым видом я сидел у огромного потрескивающего камина, держа на коленях кружку какао с молоком – невиданная роскошь! Голова полнилась посторонним, сводящим с ума звоном, от которого мысли никак не могли собраться вместе и скакали, как потревоженные в траве кузнечики.

Аника хлопотала по хозяйству – оттирала кушетку в углу от потеков крови, полоскала тряпку в тазу и снова оттирала. Поймав мой безумный взгляд, она откинула со лба выбившуюся прядь и устало усмехнулась.

- Не бесись. Это моя кровь.

Я отвел взгляд. Поверил ли? Да, конечно. Ведь ее посетительница на моих глазах – целая и невредимая – утопала в лес. Если, конечно, с ней не было кого-то еще… Я потер подушечками пальцев виски.

- Это как погрузиться глубоко под воду. Не переживай, - добавила она, - перепад давления или что-то в этом духе. Уши заложило?

Я кивнул.

- Скоро пройдет.

Постепенно звон стих, и я немного расслабился, украдкой осматривая новый дом (байшин!) моей подопечной. Все то же единственное помещение, только раза в полтора больше, а убранство... Три стены из четырех представляли собой гнилую, рыхлую доску с противными наростами то ли плесени, то ли тех отвратительных бледных грибов, которые любят темные и сырые погреба. Четвертая же стена была идеально гладкой и затянута шикарными атласными обоями с изображением огромных тюльпанов. Пол тоже был дикой смесью все тех же почерневших гнилых досок, в хаотичном порядке перемежающихся с участками натертого до блеска паркета. Массивный, сверкающий полировкой дубовый стол, и рядом одинокий, кривой табурет. Шаткая занозистая скамейка, на которой я восседал, а напротив - изящный, тонконогий столик, которому вполне нашлось бы местечко и в королевском дворце. Грубый и, кажется, намертво прибитый к гнилой стене сундук, и рядом с ним кривоногая претенциозная кушетка вроде тех, на которых так любят позировать для художников жеманные богачки. Эту кушетку и оттирала Аника.

На полу возле холодного камина лежала шкура исполинского медведя. И это не смотря на то, что медведей в Британии истребили еще в прошлом веке!

Все казалось диким, нелепым, безумным… Единственное, что радовало и успокаивало глаза – картины, тут и там развешанные на единственной чистой стене. Было в тех наполненных меланхолией и туманами пейзажах что-то, что трогало сердце. Что-то… настоящее.

Я покосился на горячую кружку в своих руках и с опаской отхлебнул. Какао было восхитительным – сладким, горячим и душистым. Последний раз я лакомился таким очень давно – задолго до побега с Родины. Сделав еще несколько глотков, я поставил кружку с блюдцем на тонконогий столик и поднялся, надеясь движением развеять какую-то душную муть и рябь, угнездившуюся в голове с того мгновения, как переступил порог.

Неожиданно в глаза бросились тяжелые кованые подсвечники на стенах. Я бы обязательно обратил на них внимание при входе, ибо их причудливо изогнутые ветви направлены были почему-то вниз. Отгоняя от себя дурацкую мысль, что появились они только что, пока я пил какао, я подошел к одному и попытался его развернуть, но он сидел, как влитой. Приглядевшись, я ошарашенно отошел. Канделябр не имел никакого крепления, он просто… рос из стены! Я даже видел, как деревянная гниль плавно перетекает в металл…

Я оглянулся на Анику, которая оттирала последние капли с ножек кушетки, хотел выразить свое недоумение, но передумал. Что уж тут о канделябрах, когда все вокруг вызывает священный, первобытный ужас.

Крадучись, я двинулся дальше, перейдя к таким знакомым стеллажам, только почему-то совершенно пустым. Разве что на нижней полке завалялась небольшая книжонка в мягкой обложке. Правда, было и отличие – между стеллажами на тонкой веревке была растянута залинявшая сборчатая ширма. Заглянув за нее, я был уверен, что обнаружу рисунок двери, который Аника прикрыла тряпкой, чтобы оградить себя от надоедливых расспросов «гостей», но никак не ожидал, что там будет… именно дверь! Настоящая! Внутри меня все словно покрылось инеем, волосы на загривке встали дыбом. Сделав вид, что внимательно изучаю корешки книг, я дождался, когда Аника понесет таз на улицу, и, готовый к любым ужасам и чудесам нажал вниз латунную ручку и распахнул дверь!

За ней меня с угрюмым недовольством встретила крошечная комнатушка. Не более шести футов в длину и ширину. На голом каменном полу лежал простой соломенный матрас с лоскутным одеялом. Поверх него корешком вверх распласталась раскрытая книга. Вот и все. Ах, нет! Еще у изголовья стояло треснутое блюдце, ко дну которого прилип желтоватый огрызок свечи.

Мой организм никак не мог справиться со злым розыгрышем. Сердце по-прежнему рвалось из груди, на лбу выступил пот, глаза лезли из орбит. Все во мне подготовилось встретить неведомое НЕЧТО! Я даже был готов увидеть Трон Господень или хохочущего в Адском пламени Дьявола, но…

За моей спиной раздался тихий смешок. Золотистая, пахнущая цветущими лугами и земляникой, голова на мгновение доверчиво упала на мое плечо, а потом мимо меня протянулась тонкая рука и мягко прикрыла дверь.

- Это моя девичья спальня, Бенни, - сказала Аника, - Мужчинам там нечего делать.

...

- Если хочешь есть, сходи за дом. Там в клетке отличный, жирный заяц, - сказала Аника, аккуратно расправив шторку, - Я пока разведу огонь.

Я послушно и даже охотно прихватил лампу и вышел во двор. Стало немного легче. На языке вертелась тысяча вопросов, но я не знал, как их правильно задать, чтобы не выглядеть при этом как всегда – тупым, деревенским увальнем. Я повидал в компании Аники много странного и жуткого, но эта комнатушка… она поразила меня больше всего. Даже голова моего несчастного теленка, торчащая из стены сарая, казалась… пустяковой нелепостью по сравнению с… Мне трудно подобрать слова, чтобы передать все те унижение, ужас, стыд, несправедливость, кощунство и насмешку, которые я испытывал при мысли о жалкой каморке. Я посмотрел на раскинувшееся в вышине небо. Я не желаю богохульствовать, Отче, но мне пришло в голову, что и там – за синим звездным пологом – Господь и сонмы его ангелов тоже покатываются со смеху, глядя на меня. Но желания уйти и все забыть на этот раз не возникло. Я не смог бы этого забыть и все, чего бы добился – это до конца жизни сожалел, что хотя бы не попытался во всем разобраться.

Я быстро освежевал зайца и хотел вернуться в дом, но что-то меня удержало. Какой-то неясный, хлюпающий звук. Такой бывает после дождя, когда с деревьев в лужи срываются последние капли. Я долго прислушивался и шарил взглядом вокруг, пока не увидел, что искомое было прямо у меня под носом. Опустив чуть ниже лампу, я со смешанными чувствами глядел на заднюю стену дома. Ровная каменная кладка росла вопреки всякой логике от крыши вниз, а не наоборот. И заканчивалась где-то на уровне моих бедер. Под ней выступали столь хорошо запомнившиеся трухлявые, гнилые доски, палки, сухая тина и… кости. Чавкало в месте стыка – из-под аккуратных светлых камней сочилась бурая слизь, заливала трухлявые доски и на них тут же начинали проступать бугорки и канавки. Больше всего это было похоже на твердые круглые мозоли на натруженных руках, и я не сразу понял, что это дерево… обрастает камнем. Само. Внезапно чавкнуло гораздо громче, срамным звуком. Я отшатнулся и, прижимая тушку зайца и лампу к груди, со всех ног кинулся прочь. По дороге мне еще пришло в голову, что задняя стена дома не может быть просто прямой, в рельеф никак бы не вписалась «девичья спальня». Но этот факт казался лишь незначительным штрихом к общему безумию.

Влетев в дом, я наткнулся на спокойный, чуть ироничный взгляд серых глаз.

- Там… у тебя там…, - я умолк, понимая, что вряд ли удивлю Анику своим открытием. Она некоторое время выжидающе смотрела на меня, потом приняла тушку и стала насаживать её на вертел.

- Бенни…, - начала она, не глядя на меня, - Я понимаю, как ты… озадачен. И я вижу, что ты подозреваешь меня в… плохом. Поверь, я отнюдь не дьявольское порождение. И после ужина я расскажу тебе все… что сумею.

- Снова?! Ты рассказывала уже раз пять, но так, чтобы я ничего не понял!

- Я постараюсь рассказать так, чтобы ты понял, - она пристроила вертел над потрескивающими углями, - Сходи в погреб. Там есть ежевичное вино. Я знаю, ты любишь.

- Что ж ты по-прежнему ловишь зайцев, если у тебя появился волшебный погреб? – я попытался придать своему голосу максимум издевки, но из-за волнения ничего не вышло. Уши снова заложило, в голове раздался противный писк, - Вино и какао есть, а еды нет?

- Какао… всего лишь подарок.

Я шагнул было в сторону погреба, но в памяти вдруг всплыл прогнивший, смрадный матрас, прикрывающий два трупа. Что если? Старый, как мир прием…

Аника усмехнулась, явно прочитав мои мысли, вздохнула и сходила за вином сама. Дом вскоре наполнился чудными ароматами. Сквозь мрак и ужас я невольно испытывал и ностальгию. Вспомнились наши мирные зимние вечера двухгодичной давности. Аника в моих штанах с книжкой в любимом кресле, я колдую у камина над ужином, за окном льет ледяной дождь со снегом... Может, что-то подобное испытывала и она, когда «растила» свой Храм?

- Этот дом так похож на наш, прежний, - произнес я нейтральным тоном, прихлебывая из чайной кружки кислое, терпкое вино, - Дань… традициям?

- Это просто… мое невежество…, - девушка смущенно отвернулась, - Ведь это единственный дом, который я видела в жизни… Если бы ты меня не бросил, то помог бы…

- А вся эта мебель? - я обвел рукой непременные атрибуты мещанского достатка.

- Я нашла книгу… на дороге. Там были картинки.

«Каталог», - догадался я. Все логично. Но… неужели она действительно не помнит свой дом, мать, бабушку? А я ведь был уверен, что она сознательно замалчивает этот период своей жизни, как нарушающий, порочащий невероятный ход ее волшебной истории. Впрочем, так я думал ровно до того момента, как наш первый дом превратился в гнилое болото.

- Я подумала, раз их рисуют в книгах – они чего-то да стоят! – оправдывалась девушка, заливаясь краской, - Если не веришь, та книга стоит на нижней полке справа.

- Я верю, - коротко ответил я, невольно тронутый ее застенчивостью, - Но ты объясни другое… Каким образом во все это вписывается твоя… «спальня»? Ведь не станешь же ты утверждать, что это и есть тот «дом», куда ты так стремилась?

- Я неприхотлива, - пожала она плечами, - Матрас, одеяло, хорошая книга и свеча – вот и все, что мне нужно.

- Ничего не понимаю! – я в отчаянье схватился за голову, - Ты снова переворачиваешь все так, что ничего не понять!! К чему тогда этот дом и все это борохло, если тебе достаточно матраса и свечи?!

- Почему бы и нет? – она глядела на меня со сводящим с ума вежливым удивлением. А я, как обычно, чувствовал себя идиотом, который не понимает самых элементарных вещей. Она помолчала, потом нехотя добавила, - Это все нужно не мне. После ужина я постараюсь все объяснить.

- Зачем ждать?! Почему не начать прямо сейчас?!

- Потому что я не хочу, - коротко ответила она, - Ты и так с трудом воспринимаешь… а если постоянно отвлекаться на мясо и беготню, то в конце ты снова заявишь, что ни черта не понял и с оскорбленным видом хлопнешь дверью. На этот раз ты будешь слушать и, надеюсь, поймешь.

Впервые в ее голосе послышалась сталь. Испытывая легкий стыд от ее слов, я глядел на нее. Она изменилась. В первую очередь, внешне. Когда мы пришли на болото, ей можно было дать лет пятнадцать, теперь же передо мной сидела совсем взрослая девушка… я бы даже сказал – женщина. Но она изменилась и внутренне! Мне припомнился ее рассказ про бабочку, которая летит над океаном, не зная, куда и зачем, повинуясь лишь инстинкту. Теперь в ней не было больше ни этой слепоты, ни сомнений, ни метаний, ни страха перед возможными ошибками или поражениями. К чему бы она ни стремилась, она точно знала свою цель и, наконец, достигла ее. Ну, или была близка к тому.

Заяц вскоре был готов и разделан. Румяные кусочки лежали вместе с июльской лесной зеленью на тонких фарфоровых тарелочках. Хрустальные фужеры наполнились душистым ежевичным вином. А рядом лежали наши старые грубые ложки. Неправильные канделябры на стенах одновременно сами собой вспыхнули. Огоньки, вопреки законам физики, устремились вниз, а воск ленивыми каплями потек по свечным столбикам вверх. Некоторое время я завороженно глядел на это диво, но не стал ничего говорить, и уселся за стол. Та бутылка, которую я успел оприходовать, пока готовился ужин, примирила меня со всем, что творилось в этом странном доме. Мы молча поужинали. Я хотел убрать со стола, но Аника остановила меня и проводила обратно к камину.

- Что ты хочешь знать? – спросила она, протягивая мне полный до краев фужер и пару сигар. Тоже подарок?

- Ты… ведьма? – спросил я первое, что пришло на ум и тут же глупо захихикал. И над нелепостью собственного вопроса и над тем, что захмелел именно тогда, когда делать этого не следовало.

- Нет, Бенни… я не ведьма.

- Хочешь сказать, что этот твой… байшин… вырос по велению Божию?

Она мягко опустилась на медвежью шкуру так, что полы ее платья встали на несколько секунд парусом. Золотые кудри отливали медью в свете свечей. Несколько секунд она обдумывала мой вопрос, потом неуверенно кивнула.

- Ты всегда был одержим Богом. Высморкаться не мог без того, чтобы не задуматься, не богохульство ли это. Нет, помолчи! Я ни в коем случае не хочу умалять… достоинства Бога, в которого ты веришь, хоть и слабо представляю, почему ты ему так поклоняешься. Странное существо на небе, которое говорит из горящих кустов и пишет заповеди на скрижалях, а потом следит за человеком и со злорадным удовольствием отправляет за малейшее нарушение на веки-вечные в Ад.

- Да как ты?!..., - я задохнулся от праведного гнева, но Аника приложила палец к губам и покачала головой.

- Это твой Бог, Бенни, - продолжила она, - и я уважаю твою веру, хоть и не разделяю ее. Говоря о том, что всё (включая тебя, меня, этот лес и мой байшин) создано по велению Божию, я имею в виду, что само оно никак не могло придуматься и создаться. А значит, есть что-то, что придумало и создало. Что-то гораздо более могущественное, чем твой Бог, занятый лишь жалкими нравственными экспериментами над человечеством.

Она умолкла. Я тоже молчал, негодуя от ее пренебрежительного тона. Я задал вопрос, и она на него ответила, но как всегда, я ничего не понял. Ее слова были хоть и кощунственны, но вполне понятны. Вот только ясности никакой не принесли. Как всегда.

- И сколько еще несчастных животных ты утопила, чтобы твой Бог построил для тебя дом? – спросил я с издевкой. Аника криво ухмыльнулась.

- Человечество принесло в жертву Богу его собственного сына. Он хоть что-то дал в ответ?

- Он простил все грехи! – воскликнул я в негодовании.

- Да. До новых грехов. И продолжил отправлять вас в Ад. Никакой практической пользы.

- Практической пользы? - я брезгливо скривился, - Христос исправил природу человеческую, приняв на себя ее несовершенство! Предоставил возможность искупления! А ты противопоставляешь этому что? Бесовские хоромы? Стулья и тарелки? Бутылку вина?

Я потряс перед ее носом бутылкой, в которой на донышке еще немного плескалось и со смутным стыдом осознал, что совсем напился. Бесовским вином. Не надо было ничего ни есть, ни пить в этом доме!

- А что получили вы? – спросила она с легкой насмешкой, - Может, стали меньше грешить? Убивать, воровать, прелюбодействовать? Все, что сделал ваш Бог – это создал несовершенное существо, а потом карал его за то, что оно несовершенно. Это все равно что родить ребенка с физическими изъянами и назначить его ответственным за это.

- Ты…, - я отвел глаза, понимая, что из этого спора не выйду победителем, и переменил тему, - Ты не ответила на мой вопрос… Сколько еще животных…?

- Ни одного, - ответила она, глядя мне в глаза, - Это правда. И, предвосхищая твой следующий вопрос, я скажу. Они того стоили, ведь теперь я знаю, зачем здесь. Помнишь, я рассказывала тебе про Великое Царство Хатусаса? Они были первыми, кто открыл плодородное место. Хеты были небольшим племенем, кочующим по каменистым долинам древней Турции. Однажды в своем походе они оказались на берегу огромного болота и решили заночевать. Ночью началась страшная гроза. Испугавшись грозы, стадо, которое они вели за собой, начало метаться, снесло наспех сооруженные изгороди и всем табуном ломанулось в болото. Ночью, в сильнейшую грозу, хеты ничего не смогли сделать, а на утро обнаружили, что болото высохло, а в его центре выросла крепость.

Справившись с потрясением, они отправились на разведку. Ворота крепости были подняты, а внутри они обнаружили высокие неприступные стены, каменные дома, сады и дворики. Вот только из стен торчали части тел их пропавших ночью животных.

Но потеря стада показалась им справедливой ценой за дом, которого у них никогда не было, и который они не смогли бы построить собственными силами на тех бесплодных, каменистых пустошах. Исследовав постройки, они обнаружили, что кладовые полны еды, а придомовые постройки – дров.

Вдоволь надивившись, они принялись обживаться на новом месте. А чудо не прекращалось – город продолжал расширяться и вскоре занял почти всю долину. Высокие, двойные стены и крепкие стрелковые башни вливались в окружающий горный ландшафт, делая город неприступным бастионом для любых врагов.

А потом произошло еще одно событие. Однажды в городской ратуше была найдена незамеченная ранее дверь…

Я вылил в стакан остатки вина и откинулся на спинку кресла, с пьяной иронией глядя на свою подопечную.

- А за дверью, конечно, оказалась твоя «девичья спальня»…

- Не моя. Ведь это было несколько тысяч лет назад! – воскликнула она, не уловив моего тона, - За дверью они встретили женщину, которая сделала им еще один бесценный подарок – детей! Ведь племя было немногочисленным по одной печальной причине – их жен. То ли скудное питание на протяжении долгих лет давало о себе знать, то ли это просто была особенность их расы, но редкая соплеменница в течение жизни могла родить более двух детей, а многие были попросту бесплодны или не могли доносить дитя до срока.

Ту женщину звали Амагой - то есть «дарующая жизнь». Все женщины племени, даже те, что не имели мужчин или пересекли возрастной рубеж, вскоре понесли и родили прекрасных, здоровых детей. Через несколько лет племя, состоящее в начале из нескольких десятков человек, насчитывало уже больше тысячи и продолжало расти. Продолжал расти и город.

У хетов не было забот с жильем и питанием. Кладовые по-прежнему полнились едой. Женщины плодоносили каждый год, а мужчины были заняты тем, что заполняли библиотечные хранилища глиняными табличками, где вели летопись их жизни и подробно излагали все чудеса. И однажды они решили собрать армию.

- Я помню. Ты рассказывала, что они пошли войной и победили фараона и получили звание Великого Царства…

- Да…

- Получается, ты тоже этот могой? Тоже собираешь армию?

Аника расхохоталась.

- Ох, Бенни… Ты как всегда ничего не понял! Моя задача не собрать армию, а помочь женщинам исполнить свое предназначение. Родить здоровых детей!

- И только?

- Разве этого мало? – Аника помолчала, наблюдая за моей полной сомнений физиономией, - Я могла бы помогать и в нашей избушке. Если бы ты мне дал больше времени тогда и не отпустил старый байшин на дно.

- Что? Причем тут это?

- Книги! – ответила она, потом подползла на коленях к моему креслу и снизу-вверх вгляделась мне в глаза, - Я бы изучила все еще тогда, и мне не пришлось бы приносить жертвы! Но эти книги растут только с байшином. Ни в одной библиотеке мира их не сыскать…

Ее глаза сияли в нескольких дюймах от моего лица. Все вокруг плыло - наливка оказалась дюже ядреная. Где-то на периферии сознания я чувствовал, что ее чудесный рассказ, по-своему гладкий, возвышенный и полный благих целей, все же не вписывается в имеющиеся реалии. Казалось, я упорно пытаюсь вставить ключ в заведомо неподходящую для него замочную скважину.

Ассоциации были слишком… словом, отче, они окончательно сбили меня с толку. Эти серые глаза… А у меня женщины не было уже несколько лет. Помнится, последняя, еще в Шотландии, в борделе «Кол»…

Я склонился и ткнулся губами в ее лицо. Я метил в губы, но чертово ежевичное вино… мой поцелуй пришелся в нос. Она словно этого и ждала… взяла мою пьяную рожу в ладони и придала губам верное направление….

Я знаю, Преподобный, что не следует говорить об этом. Но эта ночь… она лишила меня остатков разума! Я уверен, что если бы я остался спать на той лавке, то к утру все бы переварил и задал ей правильные вопросы. Потому что ее история не сходилась, ползла по швам. Это сразу стало бы видно любому более-менее разумному человеку. И даже мне! Но эта ночь… !

...

Преподобный и не такое слышал в своей жизни. Сам он, слава Господу, давно победил зов плоти, поэтому сбивчивые откровения узника не слишком его тронули. Тронуло его лишь то, как тот отступил под действием греховных воспоминаний в темноту камеры прочь от разоблачающего света, его скрежет зубовный и тоскливый звериный вой, полный отчаянья. Отец Коллум, давно уже пришедший к выводу, что узник неисправимый фантазер и повредившийся рассудком убийца, все же испытал к нему сочувствие. Что бы он там не напридумывал себе – для него это было реально. И за это его стоило пожалеть дважды.

- Я верю, что это была лучшая ночь, - произнес он и осенил того крестным знамением, - Отпускаю тебе этот грех. Продолжай.

- На рассвете она уснула, а я тихо оделся и ушел. Шагал по залитому золотым светом росистому лесу, мучимый похмельем, раскаяньем, стыдом и… счастьем. Клялся себе, что немедленно по приходу в деревню соберу свои пожитки и исчезну. Дойду до Ливерпуля, сяду на корабль… Где-то за океаном есть благословенный дикий край, куда отбывают все, кому есть от чего бежать.

Клялся и понимал, что не сдержу клятву. Знал, что сделаю все, что она попросит, чтобы снова… Да, и так ли о многом она меня просила?! Всего лишь собрать информацию по окрестным поселениям. О женщинах. Кто может, кто нет, о вдовых, больных, принципиальных… Она была создана для того, чтобы помогать. Разве мог я отказать ей самой в помощи? Как и два года назад, когда я глядел на чудом исцеленную девочку, я грезил искуплением. Я убеждал себя, что пусть все было криво, косо, страшно и неоднозначно, оно того стоило.

- То есть, Бенни… Ты поддался на богохульные речи ведьмы и вступил с ней в сговор? – строго спросил Коллум, - Позабыл, что единственный, кто может распоряжаться рождением и смертью – это Господь? Позабыл, насколько узка стезя добродетели?

- Истинно так, преподобный, - выдохнул узник, - Аника убедила меня, что наш Бог – предрассудок, и мир намного сложнее, чем описан в священном писании. Что некоторые вещи, кажущиеся злом, на самом деле не зло – а лишь прискорбная необходимость, без которой не получится сотворить большое добро.

Узник помолчал… Потом схватился за голову и снова завыл.

- Лукавлю, преподобный! Я вообще ни о чем подобном не думал, когда шагал к деревне. Я думал только о том, как поскорее выполнить ее просьбу, чтобы вернуться не с «пустыми руками». Сейчас я думаю, если бы она сказала, что позволит опять прикоснуться к ней, если я приведу к ней пару селянок, я бы вернулся уже следующей ночью, таща их за волосы по земле. По крайней мере, задание было бы более понятным, быстрым и менее хлопотным.

Коллум молчал, мысленно отметив, что впервые узник вынырнул на поверхность и, пусть и косвенно, но признал свои чудовищные преступления. Может, и была некая «ведьма», а может и нет, но то, как он тащил селянок в лес, явно уже было близко к реальности.

...

- Моя жизнь в деревне, такая простая, упорядоченная и понятная, теперь изменилась. Те два фунта, которые кузнец выдал мне авансом, худо-бедно я отработал и тут же бросил работу. Почти все время я слонялся по деревне и украдкой подслушивал женские пересуды. Мои ангелы-хранительницы, смущенные моими расспросами и неуместным любопытством, очень быстро прекратили свою опеку. Вскоре и мужчины стали меня сторониться за отчаянную любовь к женским сплетням. Почти месяц ушел у меня, чтобы всеми правдами и неправдами собрать досье на все женское население деревни и вернуться с «трофеем» к моей любимой.

Она щедро одарила меня. Почти неделю я прожил у нее… Вернее, жил я в нашем старом домике, который мы обустроили в прошлом году, но каждую ночь я приходил к ней. Вино, свечи, вкусный ужин, разговоры… и, конечно, ласки длиною в ночь. Но чуть свет, и я собирал свои пожитки и уходил – отсыпаться.

А через неделю она сказала, что мне больше не стоит возвращаться в «Байберри» и обозначила новую цель – деревеньку «Йорк-Вэлли», находящуюся прямо напротив «Байбери», если представить окрестные селения в виде кольца. Конечно, я расстроился. В «Байберри-Дюк» я нашел не только дом, но и друзей. Конечно, их отношение ко мне в последнее время изменилось, но я надеялся вскоре вернуть их расположение, ведь «сбор сплетней» закончился.

Я попытался ей это объяснить, но она не поняла. Казалось, она вообще слабо представляла такие понятия, как привязанность или дружба, ибо не видела в них какой-то конкретной и понятной «практической ценности». Тогда я попытался объяснить свое нежелание куда-то срываться простым отсутствием денег. Это уже было ближе ей, и, похлопотав по дому, она вскоре положила передо мной небольшую, тщательно разглаженную пачку банкнот и увесистую горсть монет. Пока она искала подходящую сумку под эти богатства, я послюнил палец и пересчитал. Почти сорок фунтов! Немыслимое богатство! Неужели деньги росли в ее погребе так же, как чертово вино?!

Ночь мы снова провели вместе, а на утро я двинулся прочь – в незнакомую деревню, с тоской вспоминая мой домик и уже ставшие родными улочки, лица друзей и просто знакомых.

Аника. Часть 7

Наевшись от пуза, я расплатился и отправился исследовать деревню. Меня встретил узнаваемый во всей Англии пейзаж – богатый центр с ровными улочками, добротными особнячками и тенистыми садами и крестьянская периферия с лепящимися впритык друг к другу домишками под соломенными крышами и чахлыми, осенними огородиками. Именно там, на периферии, я вскоре и нашел себе работу – в кузнице. Поглядев на помощников кузнеца – сплошь щуплых доходяг с явной склонностью к пьянству – я не был удивлен, что хозяин, оглядев мои могучую фигуру и медвежьи лапы, тут же предложил мне работу и обещал жалование в целый фунт за то, что буду подковывать лошадей и выполнять некоторые другие поручения по шесть часов в день шесть дней в неделю.

Время побежало незаметно. Плотный завтрак в просторной уютной харчевне, тяжелый, физический труд с добротным перекусом в середине дня - кувшин молока и пышная булка или тарелка каши с мясом – затем ужин и беспробудный сон без сновидений. Мне очень нравилась моя простая, незамысловатая жизнь.

Аника! Конечно, я каждый день помнил о ней и переживал, и ждал, что она вот-вот появится на моем пороге, и усмирял порывы бросить все и бежать, проверить, что с ней! Жива ли? Не оказалось ли рядом случайных охотников или собирателей грибов или…беглых каторжников? В моменты, когда тревога за девочку накрывала с головой, я зажмуривался и вспоминал ее пение. И зайца в ее руках, покорного, безвольно обвисшего. И успокаивал себя тем, что у нее есть что противопоставить даже самому отъявленному уголовнику.

Тем не менее, в конце месяца я попросил дополнительный выходной и отправился до соседней деревни, чтобы купить девочке обещанное платье, а заодно и что-то теплое. Интересоваться женской одёжкой в Байберри я не осмелился, чтобы не породить излишнего любопытства к своей персоне.

На полдороге мне повстречался напрочь увязший в осенней глине почтовый фургончик, который я помог вытащить на твердую землю и который в благодарность с ветерком домчал меня до места назначения.

В скромной мастерской я без труда купил готовое платье, пальто и отороченные мехом теплые полусапожки. Решив не оставаться на ночь, я отправился прямиком в лес, собираясь переночевать в нашем убежище, а на утро выдвинуться обратно. Шагая по лесу, я полнился радостным предвкушением: представлял, как Аника выбежит меня встречать, повиснет на шее, попросит остаться, пожалуется, как ей было без меня трудно и одиноко…

Аники дома не было, но тревога быстро утихла. Я видел недавние следы ее пребывания. Незаправленная постель, развешанные на торчащих из стен сучках тряпки, глиняная миска на столе с остатками какого-то неаппетитного варева, горячая (и домазанная!) печка… Я положил узел с подарками ей на постель, уселся на крыльце и начал заколачивать трубку, собираясь дождаться ее возвращения. Но спустя несколько минут услышал со стороны болота… пение. Прислушался. Кто на этот раз? Кабан? Олень? Или еще один несчастный заяц? Курить уже не хотелось. Впрочем, как и получить ответы на свои вопросы. Решив, что я сделал все для девочки, я завернул табак обратно в газету и пошел прочь.

Я окончательно прижился в Байберри и даже стал пользоваться неким доверием среди жителей. Знаете, это теплое чувство, когда тебя принимают за своего, быть частью некоторого общества и участвовать в его жизни. Шагать по улице и приветственно махать прохожим и принимать ответные приветствия. Как долго я этого был лишен! Конечно, была масса любопытствующих моей прежней жизнью, но моя нехитро придуманная история о сбежавшей из-под венца невесте и разбитом сердце, которое и позвало меня искать другое место жительства, всех устроила.

Заработок у меня был хороший. Помимо работы в кузне, меня стали приглашать в дома выполнить какую-то сложную или тяжелую работу. Парень я был рукастый, поэтому катался, как сыр в масле. А к концу той зимы перебрался из постоялого двора в крошечный домик, который снял за вполне умеренную плату. Ничего особенного – две комнатки, кухня и пара чуланов, в которые мне толком и сложить то было нечего. Конечно, я страшно скучал по прекрасным завтракам и ужинам, которыми меня потчевала добрая старушка на постоялом дворе, но мне было не привыкать готовить самому. К тому же я прикупил себе несколько кур и телку, которая, к моей несказанной радости, скоро понесла. Я ждал приплода к августу, и всячески баловал мою крошку.

Первое время я по-прежнему ждал Анику. Каждый божий день. И не забывал помянуть ее в своих молитвах. По ночам я часто просыпался, уверенный, что разбудивший меня шорох или стук – это она. Но недели складывались в месяцы, и ее образ истончался в памяти, превращаясь во что-то эфемерное, мистические и очень далекое от меня. Что бы нам не уготовила судьба – у нее свой странный путь, а у меня свой – простой и земной.

Когда я не слишком уставал после тяжелого дня, то проводил вечера в уютном трактире неподалеку от дома, где собирались местные. Пили, мыли друг другу кости, плясали и мерялись силой. Друзьями я не спешил обзаводиться, но вот приятелями мог уже назвать многих. В один из таких вечеров, когда в окна лил апрельский дождь, в харчевню ввалился один из таких приятелей. Питер. Хороший парень, работящий.

- Мы должны немедленно пойти! – крикнул он. Гомон в пабе стих, и сорок глаз настороженно уставились на него, - Я слышал ее! Ведьму!

- Это всего лишь твоя жена, Пит! - раздался в ответ чей-то пьяный голос, и последующий всеобщий гогот заглушил его. Питер что-то продолжал говорить, губы его дергались, глаза метались из угла в угол. Но я видел, что парень не пьян, а потому вышел из-за общего стола и поманил его в неприметный закуток. Вскоре пляшущий стакан отбивал дробь о его почерневшие от курева зубы, а когда дрожь немного унялась, он кинул безумный взгляд в зал и попытался снова закричать, но раздалось едва слышное блеянье: «Я видел ее! Увела моего Джулса!»

Когда на него снова никто не обратил внимания, он сосредоточился на мне и обхватил мое запястье ледяными пальцами.

- Джулс ушел! Выломал дверь в стойло и удрал в лес. У него гон начался, и я побежал за ним, решив, что какой-то идиот оставил свою кобылу на свободном выгуле. А потом услышал ее… ведьму!

- Что значит, услышал? – спросил я и пододвинул к нему свою кружку эля.

- Что-то… неразборчивое. Ааа-ыыыы-оо. Но это был женский голос, звонкий! Я почти догнал его, но… Пойдем вместе! Он где-то рядом!

- Вернется твой конь, - произнес я онемевшими губами, думая не про Питерова богатыря-шайра, а про слонов, которые не водятся в Англии.

- А если нет?

- Если нет, то соберем с утра бригаду и отправимся на поиски.

Питер понемногу успокаивался. Я кивнул хозяину, и тот принес еще кружку эля. Задумчиво наблюдая, как он маленькими глотками пьет, я лихорадочно думал, что делать. Конечно, я чувствовал свою вину, ведь, как ни крути, а именно я привел одержимую девушку в эти леса, а потом оставил ее без присмотра. Слонов она не нашла, но намотала на ус и… Конь-тяжеловес Питера был не единственным, кто бесследно пропал за последнее время. У Рассмусенов сбежал бык. Но там все списали на то, что рядом за стеной легчили овец, и он напугался, нанюхавшись свежей крови. Здоровенный был бык… так и не вернулся. Помнится, еще свинья у Бредов бросила новорожденных поросят и тоже ушла. Безвозвратно.

...

Конечно, Джулс не вернулся ни на следующий день, ни через два. Питер собрал толпу, чтобы прочесать лес, и я в этом участвовал. До сих пор не знаю, как бы я поступил, если бы мы набрели на убежище Аники. Попытался бы ей помочь? Не знаю. Но так сложилось, что поиски проходили чуть в стороне от болота и нашей хижины.

А еще через несколько недель, когда пересуды о Питеровом шайре сошли на нет, у меня пропала корова.

Стояла глубокая ночь. Я вдруг сел в постели, протирая глаза и пытаясь разобраться, что меня разбудило. Но мне кажется, с тех пор, как закончились поиски Джулса, я постоянно ждал, что это произойдет.

Потом понял, что разбудил меня визгливый скрип воротины за стеной – в стойло моей умницы Бизи. Сама она открыться никак не могла, потому что накануне вечером я лично ее запер. Быстро натянув башмаки, я бесшумно выскользнул через окно в огород и, припадая в густых тенях, выглянул из-за угла. Калитка была распахнута настежь, а моя Бизи тяжело и неторопливо двигалась по дороге прочь от дома. Ее колокольчик сонно позванивал при ходьбе. Улица поворачивала направо, но корова, словно во сне, двинулась напрямик - через деревенские сады – к лесу. Я припустил за ней, пытаясь уловить за звуками тяжелого коровьего дыхания и треска ломающихся веток… ну, не знаю… пение?

Выйдя из садов на пустое пространство, Бизи двинулась быстрее, почти бегом. Я очень быстро потерял из виду ее раздутое туловище, но не отчаивался, ведь точно знал, куда она идет. Главное, успеть до того, как маленькая ведьма загонит ее в болото! Боже! Теленок должен был появиться очень скоро, и у меня были насчет обоих животных большие планы!

И все же я опоздал. Еще издали среди деревьев я увидел мерцающее болотное свечение, и услышал знакомый тошнотворный напев, а когда выбежал на берег, Бизи уже была зашла глубоко. Над пузырящейся поверхностью виднелась только ее рогатая голова и хребет.

- Стой! Прекрати! – заорал я, но Аника продолжала петь. Тогда я схватил первую попавшуюся под руки корягу и, размахнувшись, запустил ее в голову ведьмы. Трухлявая ветка от удара разбилась в щепки, но пение оборвалось, и Аника, оглушенная, осела на прибрежную траву.

В тот же миг, как ведьма замолчала, подала голос корова. Нет, не так. Она закричала!

- Би, плыви к берегу! – крикнул я, будто ожидал, что она поймет. Но она действительно, словно услышала меня и поняла, и даже попыталась развернуться, но то ли вес теленка тянул ее ко дну, то ли ноги запутались в подводном мусоре, но развернуться она так и не смогла, барахтаясь на одном месте. Хорошо, что я мог видеть ее только сзади… не видел выражения ее глаз.

Одурев от ужаса и жалости, я сбросил башмаки и кинулся в воду. Я не представлял, чем мог бы ей помочь, но оставаться на берегу просто был не в силах. Ноги увязали в топкой глине, душные метановые испарения туманили голову и зрение. Тем временем Бизи ушла под воду. Несколько секунд поверхность еще волновалась и пузырилась, а потом разгладилась. Кашляя и почти теряя сознание, я продолжал плыть. Надеялся, что смогу занырнуть, что вода не будет слишком грязной, и я увижу, за что зацепилась Бизи. Надеялся ей помочь. И каждую секунду боялся, что дело тут вовсе не в водорослях или топляке. Чем больше я отдалялся от берега, тем отчетливее представлял, как из мутной, коричневой глубины, у самого илистого дна за мной следит единственный подслеповатый глаз с горизонтальным, как у козы, зрачком.

Добравшись до места, где на поверхность еще изредка всплывали последние пузырьки – все, что осталось от моей Бизи и ее приплода – я постарался надышаться хотя бы на пару минут. Дышать приходилось все тем же метаном, и в голове совсем помутилось. Поэтому я сначала принял за галлюцинацию то, что произошло следом. Болото вдруг взбурлило. Я дико закричал, когда меня ударило что-то снизу, подняло высоко в потоке бурой, густой жижи, понесло прочь и выбросило на берег. При ударе я вывихнул локоть, попытался завопить, но рот (как и глаза) был полон глины, песка и какой-то тошнотворной болотной слизи, вроде икры, которую оставляют у берегов тритоны. Желудок взбунтовался, и я выблевал и грязь, и остатки моего ужина. Глотнув свежего воздуха, я снова попытался заорать, но вместо этого на минуту отключился.

Очнулся я очень быстро – вывернутый сустав молил о помощи, и малейшее движение причиняло нестерпимую боль. Кое-как сев, я принялся ощупывать его, чувствуя под пальцами неправильно выпирающие формы, но через мгновенье застыл, позабыв обо всем на свете.

Прямо посреди болота появился сарай. Даже лачугой нельзя было назвать это корявое нагромождение веток, досок, сгнивших древесных стволов. Всего-то четыре стены с дырой, подразумевающей дверной проем, и плоской крышей, оплетенной густым ворохом водорослей. Я не мог понять, каким образом сарай держится на поверхности, а потом разглядел виднеющиеся под полом сваи. Вот только сваями служили ноги моей Бизи. Уже переработанные, странно утолщенные и вытянутые - словно где-то там, под водой корова выросла до размеров дома - с лопнувшей, все еще кровоточащей шкурой. Виднелись лишь верхушки культей, остальное, хвала Всевышнему, пряталось под водой.

Отвратительная коробка источала чудовищный смрад – тухлятины, гнили и свежей крови. Меня снова вырвало. Я отполз подальше от берега, баюкая покалеченную руку и тихонько подвывая от ужаса и горя. Но за всем этим росло еще и изумление! Я снова ей не поверил, и снова остался в дураках! А ее дьявольское упорство таки дало свои плоды, хоть и… сомнительные.

Краем глаза я заметил движение. Аника поднялась, с трудом дотащилась до меня и уселась рядом, прижимая руку к голове.

- Бенни… Ох, твой локоть!

- Не трогай меня, - пробормотал я сквозь зубы, не сводя глаз с мерзостного строения. Казалось, оно кишит коктейлем из бубонной чумы, лепры, потливой горячки и чистого безумия, - Это была моя корова.

- Я знаю, - в голосе ее не слышалось ни сожаления, ни вины, - Прости.

- Почему же из всего стада ты выбрала именно мою корову?!

- Она была стельная…, - я с ненавистью поглядел на нее, - Через два месяца ждал приплод.

Аника долго смотрела на меня, едва различимо шевеля губами, словно проговаривая что-то про себя. Ее тоже накрыло волной, которая вынесла меня на берег. Мокрая и грязная с ног до головы – настоящая ведьма! От одежды поднимался пар, и только сейчас, когда потрясение немного отпустило, я понял, что дико замерз. Апрельские ночи, отче, слишком холодны для купаний в зловонном болоте.

Долго мы так сидели. Я, кажется, плакал, а она – любовно, мечтательно и удовлетворенно - разглядывала плод своих трудов, словно перед ней высился дворец, а не гнилая постройка на коровьих ногах.

- Пойдем, - сказала она, наконец, мягко коснувшись моей руки, - Я знаю, как помочь тебе.

- Не трогай меня, - повторил я, отдернув руку, но уже не слишком строго. Ярость, злость и скорбь куда-то испарились, оставив после себя только апатию и усталость. Я кивнул в сторону болота, - Разве ты к этому стремилась?

Аника с нежностью поглядела на сочащийся водой и кровью тошнотворный сарай и поднялась.

- Да, это мой храм. Почва приняла семя.

- Каков настоятель, таков и храм, - фыркнул я, постаравшись сделать это максимально издевательски.

Аника промолчала, а я вдруг смутился. Каким бы нелепым ни было строение, спору нет - появилось оно благодаря волшебству или, скорее, колдовству… смог бы я, проживи хоть тысячу лет и имея в распоряжении все мудреные, волшебные книжки, сотворить что-то хоть отдаленно похожее? Нет. Как и подавляющее большинство людей в этом мире. И мой сарказм перед лицом неведомой, могучей и чужеродной силы выглядел сейчас жалким ребячеством.

- Пойдем домой, - прошептала она, - Я действительно могу тебе помочь. Я умею. Это малое, что я могу сделать для тебя, чтобы отблагодарить за твою заботу и загладить вину…

«Домой!» - это прозвучало так уютно, что я, растеряв всю волю, зашевелился, пытаясь подняться, не потревожив локоть.

Молча мы добрались до домика, молча вошли. На меня пахнуло почти забытыми, но по-прежнему родными запахами. Пока она зажигала свечи, подбрасывала дрова в печь и рвала на бинты какую-то тряпку, я сидел на краешке ее девичьей постели и наблюдал за ней. Я не видел ее всего полгода, но она так… изменилась. Сколько ей было лет? Тринадцать? Четырнадцать? Выглядела она уже на зрелые восемнадцать, а то и больше. Как это возможно?! Но больше, чем ее несоответствующий реальному возрасту облик, меня поражала ее красота! Она и раньше была хороша собой, но теперь словно достигла апогея красоты! Эти высокие скулы, огромные серые глаза, ямочка на волевом подбородке. Пышные груди с торчащими сосками под насквозь промокшей грязной сорочкой и тонкая талия. Длинные ноги, выглядывающие из рваных штанин…

Живя в деревне, я удивлялся, насколько невзрачны вокруг женщины – и благородные, и простолюдинки. Эти бесцветные глаза, длинные носы, вялые губы, скошенные подбородки, серые волосы, плоские груди… И только теперь, глядя на Анику, я понимал, что это были просто англичанки. Они всегда были такими и, боюсь, всегда будут. И некрасивы они были только в сравнении с ней!

- То платье… Почему ты его не носишь? – спросил я и сам удивился хриплому карканью, в которое превратился мой голос. И тут же удивился сам себе. Неужели об этом стоит говорить, когда…

- Я берегу его, - ответила она с улыбкой, подтягивая к постели кое-как сколоченный табурет – без сомнения результат ее собственного труда, - Это самая красивая вещь, которая когда-либо была у меня. А вот пальто я не сберегла. Только им и спасалась в морозные дни и ночи.

Она уселась напротив, ощупала тонкими пальцами мой локоть и уложила его в чашечку своей ладони, а другой взялась за запястье. Я стиснул зубы и приготовился к болезненному рывку, но она действовала на удивление деликатно. Аккуратно, короткими движениями покрутила мое предплечье, и я почувствовал, как локоть с едва ощутимым щелчком встал на место. Я даже застонал от невероятного облегчения, охватившего все мое существо.

- Позволь…, - она споро и аккуратно соорудила на моем плече карман из порванной на лоскуты тряпки и бережно продела через него руку, - Боюсь, месяц тебе придется справляться одной рукой…

- Целый месяц?! – я умолк. Работа в кузне, по хозяйству… началась посевная… Конечно, у меня оставались кое-какие сбережения, но так… мелочь. Почти все я потратил на аренду домика, покупку и содержание коровы, и строительство для нее стайки. Что ж… теперь одним пунктом в статье расходов меньше…

Я посмотрел на нее.

- Скольких жизней стоил твой сарай! И что ты будешь теперь делать с этой рухлядью?! Жить в нем?

- Errare humanum est…, - произнесла она со слабой улыбкой и поднялась с табурета.

- Что это? Очередная белиберда из твоих ученых книжек?

- О нет, это ваша старая поговорка: «Человеку свойственно ошибаться… но нельзя настаивать на ошибке». Вот я честно и признаю свою ошибку.

- Ошибку?! – я почувствовал, как во мне начала закипать ярость, - Скольких животных ты утопила?!

- Не так много, как могла, поверь, - ответила она после паузы, во время которой налила в таз воду, смочила край тряпки, оставшейся от моей повязки и принялась оттирать лицо, - И прежде, чем винить меня, подумай о том, что, если бы мы не ушли из старого байшина, я бы не была сейчас такой дурёхой. Не действовала бы наугад.

- Что? То есть винить нужно меня?! – я задохнулся от возмущения и ярости при виде ее бесстрастного лица, - В том, что вместо особняка с камином и полным жратвы погребом у тебя вырос гнилой сарай на… коровьих ногах – тоже виноват я?!

- Мы там были в полной безопасности, - произнесла она, - И у меня было все необходимое для обучения. Надо было только чуть больше времени. Но ты обмочил портки и решил бежать… Можешь бежать дальше.

Я встал с постели и двинулся к двери. Локоть сладостно молчал.

- Бенни, - окликнула меня Аника. Я замешкался и обернулся, - Ты можешь остаться, если хочешь. Ложись на мою кровать, а я выстираю и высушу твою одежду. Ты можешь смертельно простудиться, если пойдешь в мокром… А я не смогу тебе помочь… пока что…

Я фыркнул, снял с вбитого в стену гвоздя свою шляпу и вышел в предрассветные, студеные сумерки. Чувствуя, что против воли, ее слова просачиваются внутрь меня, я некоторое время в раздумье стоял на пороге.

«Не были мы в безопасности», - пробормотал я себе под нос, - «Если бы остались, меня бы ждала только виселица…»

Я потоптался на месте, а потом двинулся обратно к болоту. Одежда влажным холодом липла к телу, изо рта вырывался пар, но локоть… локоть умиротворенно покоился в удобном ложе повязки. И я, не смотря на свою злость, все же мысленно поблагодарил Анику.

Выйдя на берег, я долго смотрел на сарай. Или утро сделало свое дело, или… но строение уже не выглядело столь тошнотворным, как в первые минуты своего появления. Хаос уродливых нагромождений не пропал, но как-то… сгладился что ли… даже появились прямые углы. Водоросли на жалком подобии крыши высохли и облетали трухой, разносимой легким ветерком. Сама крыша вспучилась посередине, словно пытаясь стать двускатной. Чудовищные коровьи ноги целиком ушли под воду… а болото словно обмелело. Прямиком к распяленному зеву «двери» вела топкая тропинка.

Стуча от холода зубами, я прошел еще немного по берегу, чтобы оглядеть сарай с другого боку, и от увиденного зажал рот здоровой рукой. Из стены росла голова теленка. Бельмастые глаза были мертвы, длинный серый язык свисал из раззявленной бледной пасти. Черное пятнышко ровно по центру его лобастой головы лопнуло и провалилось внутрь, оттуда выступало и текло что-то губчатое, красное.

Я упал на колени и начал истово молиться, надеясь, что это безумие по велению Божию растает, как утренний туман. Что я проснусь в своей кровати от трубного рева Бизи, ждущей корма. Надеялся, что Господь услышит мою молитву и сотрет все, что я видел, из летописи жизни и моей памяти. Но открыв глаза, я видел все тот же ужас. Разве что голова изменилась. Ее словно высушило, обескровило, втянуло наполовину в гнилую влажную стену, как в мягкую глину, так что выступал из нее теперь только розовый кирзовый нос и кончик языка.

Я поднялся и побрел прочь, собираясь, как только заживет локоть, бросить это селение и уйти. В Ливерпуль, Лондон, может даже сесть на корабль и уплыть в Америку, а то и вернуться обратно в Шотландию и предстать перед судом. Быть может, то, что я с дуру принял за искупление и надежду, оказалось карой господней за преступление и трусливый побег?

...

Вернувшись в деревню, я, действительно, слег с тяжелейшей простудой и последовавшей за ней пневмонией. Но зря я боялся, что подохну с голоду. Селяне меня не оставили. Добрые жены моих товарищей взяли надо мной шефство и трижды в день приносили мне еду, обтирали влажными тряпицами и давали какие-то страшно горькие порошки. Я долго был в забытьи, в бреду. Все, что я запомнил из того времени - это череду видений, где кошмарные и сладострастные сменяли друг друга, а порой и сплетались воедино. В моменты прояснения надо мной склонялись лица – друзей, каких-то женщин, доктора, даже деревенского старосты. Однажды мне привиделось лицо кузнеца. Губы его шевелились, а в здоровую руку он мне вложил два фунта. Помнится, я сжал кулак, но он оказался пуст, а кузнец пропал.

Когда я пришел в себя и мог связно мыслить, в распахнутое настежь окно лился жаркий солнечный свет. У окна за импровизированным столиком сидели мои благодетельницы и за неспешным чаепитием отгоняли от своих кружек надоедливую пчелу. Я сразу признал Тэмми, жену моего товарища по кузне и миссис Грей, овдовевшую год назад. Третью женщину я почти не знал. Кажется, все наше общение свелось к ремонту ее изгороди прошлой осенью.

Я не собирался подслушивать, но и давать о себе знать не хотелось. Я снова закрыл глаза. Так приятно было просто лежать под тонким лоскутным покрывалом в солнечных теплых лучах, ощущая в голове покой и порядок. Голоса приглушенно жужжали, сливаясь с голосом пчелы, успокаивали. Рецепты пирогов, письма родных, чьи-то роды, сплетни о жене ленд-лорда, которая оказалась «той еще штучкой», снова чьи-то роды… Я успел задремать, но что-то в разговоре таки задело мои нервы и я насторожился.

- … но ведь у Мэри-Лу получилось…, - говорила Тэмми, - Я тоже думаю попробовать, но страшно боюсь.

- Чего боишься? Что мистер Джиннерс узнает?

- Бог с ним, с мистером… но ведь это же Грех!

- Да что там грех?! Грех не выполнить свой долг…, - назидательно ответила миссис Грей, - В этом деле все средства хороши. Если бы мистер Грэй не упокоился так рано…

- Говорят, она помогает даже вдовым…

- Вот теперь грех! – воскликнула третья, - Немедленно прочти молитву.

Я приоткрыл глаза. Тэмми склонила голову и шептала себе под нос. Остальные смотрели на меня.

- Мистер Лоусон! Вы очнулись! – миссис Грей вынула из-за ворота салфетку и направилась ко мне, - Надолго же вы нас покинули!

Я попытался что-то ответить, но голос пришел не сразу. Она налила стакан воды из графина и дала мне попить. Потом взбила подушки, и я с трудом придал себе полусидячее положение. Моя правая – здоровая – рука была такой же вялой, как левая.

- Вы еще очень слабы, но доктор говорит, что угрозы больше нет. Нам пришлось-таки с вами повозиться…!

- Спасибо, - прошептал я.

- Бог с вами, - отмахнулась миссис Грей, - Благодарите Господа, что у вас есть друзья! Они вовремя спохватились и привели доктора сразу, как обнаружили вас в саду, в горячке, с покалеченной рукой…

- Моя корова сбежала… я пошел ее искать. Ночью. И, видимо… упал.

- Мы так и поняли, когда не обнаружили ее в стойле. К сожалению, она так и не вернулась, хотя мужчины искали ее.

- Доктор осматривал вашу руку, - Тэмми подошла с другого края моей холостяцкой койки и, присев на стул, начала поить меня с ложки теплым бульоном, в котором плавали толченые овощи и кусочки куриного мяса, - Поражался тому, как ловко вы вправили свой локоть. Очень, говорит, был скверный вывих. По его словам, в таких случаях он прибегает к… ампутации, и…

- Какой сегодня день?

- 25 июня.

- Два месяца, - пробормотал я, с трудом глотая подносимый мне бульон. Хорошо, что овощи и мясо было растерты в пюре, потому что жевать я совсем не мог, - Два месяца…

- Не переживайте, мистер Лоусон. Поправляйтесь! Даги передал вам два фунта, они в верхнем ящике комода. Кстати, он держит ваше место для вас.

- Значит…, - я деликатно отвел рукой подносимую ложку, - А я думал, он мне приснился, как…

- Да, вы долго бредили, - Тэмми поставила на прикроватную тумбу чашку с остатками бульона, - Если вы дадите её адрес, мы напишем ей, чтобы приехала…

- Не понял…

- Та женщина. Аника. Вы так отчаянно звали ее все это время… Если не секрет?.. - Женщины переглянулись и зашикали на нее. Тэмми смущенно потупилась, - Простите. Я не хотела любопытствовать. Сейчас мы вас оставим, а вечером принесем ужин и поменяем вам постель. Дамы?

Все трое как по команде поднялись, оправили юбки, собрали со стола посуду и удалились. Я остался один. Долго лежал, чувствуя, как солнечные лучи скользят по моему немощному, какому-то чужому телу. Два фунта… На сколько мне хватит этих денег? Нужно расплатиться с доктором, отдать за аренду… А потом отработать их… Успею ли я восстановиться до зимы? Ох, уж эти голодные зимы! Представил, что снова придется пользоваться заботой товарищей и, конечно, их жен, содрогнулся всем телом и постарался отогнать тревожные мысли. Но, соскочив с одного, они перетекли в другое, не менее тревожное русло.

Я прокручивал в голове подслушанный мной обрывок разговора. Из туманных намеков следовало что-то очень знакомое… Я дотянулся до недопитого стакана воды и, ухватив его обеими трясущимися руками, поднес ко рту. Женские разговоры, женские секреты…

Я вспомнил, что Аника говорила о тех женщинах, что приходили с детьми к дверям нашего убежища. Их мужья будут последними, к кому они обратятся… а тем более, их приятели. Подумал о моем товарище – Джиме Джисперсе. Они были женаты с Тэмми уже больше десяти лет, но детей Господь им так и не дал. А миссис Грей, по слухам была в положении, когда ее мужа затоптал насмерть объезжаемый жеребец. От потрясения она потеряла ребенка. А Мэри-Лу… Если я не ошибался, речь шла о Марии-Луизе, падчерице старосты, которая была замужем за скверным человеком. Этот тип каждый вечер накачивался в трактире виски и рассказывал всем желающим, как ему не повезло с женой. И ленивая, и глупая, и болтливая, и бездетная. И порядочного приданого, вопреки ожиданиям, она не получила. Я всегда думал, что она специально… ну, не желает от него детей, потому что, говорят, он ее изрядно поколачивал…

Кое-как вернув стакан на место, я обессиленно сполз с подушек и погрузился в сон.

Аника. Часть 6

Оставив ее обустраиваться, я вернулся в дом и по очереди похоронил тела. Было бы проще и быстрее закопать их вместе, но я не поленился и разнес их на милю друг от друга. Копая могилы, я чувствовал страшную несправедливость. Я был ни в чем не виноват, но вел себя, как преступник, заметающий кровавые следы. И чувствовал себя соответственно. Привалив могилы палой хвоей и валежником, я над каждой через силу прочел молитву и, падая от усталости, побрел обратно в дом, чтобы проверить, не осталось ли там чего-то, что могло вывести на наш - то есть мой - след.

Вот только… дом я найти не смог. Этот чертов лес я выучил, как свои пять пальцев! В тот день я сделал пять ходок туда-обратно, даже не задумываясь о маршруте, а на шестой – заблудился! Сначала я успокаивал себя тем, что это, мол, от усталости, ведь весь день я только и делал, что таскал тяжести, копал и закапывал. Да еще начало темнеть. Но несмотря на то, что окружали меня совершенно ясные и знакомые ориентиры, вместо того, чтобы выйти к дому, я раз за разом оказывался на берегу поросшего ряской маленького болота, которое прежде среди ориентиров отсутствовало вовсе!

Когда окончательно стемнело, а я, нарезав очередной круг, вышел к тому же самому болоту, то просто упал в изнеможении и беспомощно рассмеялся, глядя на звезды. Какая-то нелепость! Болото было явно старое. Тут и там из мутной водицы выступали окаменевшие стволы упавших деревьев, над кочками, поросшими камышом, летали светляки, в береговых зарослях стройным хором пели жабы и лягушки…

Я огляделся и вдруг заметил неподалеку белеющую в звездном свете… щебневую дорожку. Ту самую, что еще несколько часов назад вела к дому, а теперь упиралась в… омут. В замешательстве, убеждая себя, что это какая-то другая дорожка, я подошел к ее основанию и уставился на побуревшие камни. Побуревшие от недавно пролитой на них крови!

- Пойдем отсюда, - послышался голос, и я, чуть не заорав, резко обернулся. Аника стояла позади, зябко поеживаясь и держа перед собой масляную лампу.

- Как ты…? Я же запретил тебе покидать наш бивак! – напустился я, вымещая на ней злость за свои недавние беспомощность и ужас, - Какого черта ты притащилась сюда?!

- Тебя долго не было, и я пошла за тобой, - произнесла она, с любопытством разглядывая болотце, - Так и решила, что ты попробуешь вернуться.

- Попробую…? – Я уставился на нее. Что-то забрезжило в голове, - Нет! Молчи. Ты все равно не убедишь меня. Сейчас мы просто молча вернемся к нашему костру, а утром…

- Байшина больше нет, - прервала она меня, - Я говорила, что нельзя выносить хозяйку, если хочешь его сохранить.

- Байшина?

- Байшин. Храм, - пояснила она, а потом монотонно заговорила, словно читая по памяти, - «Найди почву плодородную, посей в неё плоть, исполненную плоти, и вырасти Храм свой. Корми его до срока, пока он сам не начнет кормить тебя. И тогда ешь хлеб твой, и воду твою пей…»

- Что… это? – онемевшими губами спросил я, но тут же спохватился и замахал на нее, словно отгоняя осу, - Ничего не отвечай! Мне опротивели твои сказки. Пошли. Бог ведает, сколько мы будем плутать, пока не найдем нашу стоянку.

Она бросила последний взгляд на болото и спокойно двинулась прочь. Я поплелся следом, неуверенный, что смогу найти обратную дорогу и полностью положившись на девочку. Меньше чем через час мы оказались на месте. Аника этот день не сидела без дела – разожгла костер, собрала хворост и уложила его под навес на случай дождя, даже что-то приготовила. Едва сознавая себя от усталости, я попробовал поесть, но, кажется, уснул, так и не донеся первой ложки до рта.

...

Узник замолчал, и отец Коллум пошевелился, разгоняя по телу застоявшуюся кровь. Кинув взгляд наверх, он заметил, что свет, и так едва достающий до подземелья через узкое окно-бойницу, стал еще тусклее. Весенние сумерки мимолетны, и скоро узилище погрузится во мрак…

- Святой Отец, не бойтесь! – проронил мужчина за решеткой. Преподобный хотел было возмутиться, что не боится он никого и ничего, кроме Суда Господнего, но не успел, так как заключенный продолжил, - Поверьте, когда последний лучик покинет эти жалкие оконца, вы уже будете читать молитву над вечерней трапезой.

Коллум, невольно задетый за живое, прокашлялся и строго произнес:

- Ради спасения твоей души, ты должен дать подробные координаты, где закопал тела несчастных женщин. Я позабочусь о том, чтобы тебе дали перо и бумагу.

- Я обещаю, Святой Отец…, - смиренно склонил голову узник, - Но это очень далеко отсюда. Мы ведь проделали большой путь.

...

- Проснулся я от собственного надсадного кашля. Открыл глаза и тут же подскочил, уверенный, что учинил пожар, плохо выложив накануне кострище. Над нашей полянкой стоял густой дым, но огня нигде не было видно. Кострище же было завалено свежесорванной и отчаянно дымящей травой, а сверху на ворохе стояла, вытянувшись в струнку Аника и на одной ноте еле слышно тянула какую-то песню… Слов я разобрать не мог, но мне показалось, что ее пение очень напоминает текст из тех странных книжек. Что-то состоящее почти из одних гласных: «Оооо-ыыы-оооо … блоооо-ааа-ууум…».

Чертыхнувшись, я кинулся к девочке, собираясь снять ее, но она внезапно умолкла и взмахнула руками, отгоняя обволакивающий ее густой чад. Тот, двинувшись было в потоке воздуха вперед, вдруг остановился, покачался, словно в раздумье, и стал вытягиваться в абсолютно невозможном направлении, превратившись в дымную нить – такую густую, что ее, казалось, можно было намотать на палец. Она тянулась и тянулась прочь, собирала весь дым с поляны и костра, напитывалась им и терялась вдалеке за деревьями.

- Теперь ни за что не заплутаю, - хрипло проворчала Аника и закашлялась. Выражение дебильного удивления на моем и без того не слишком умном лице уже стало привычным для нас обоих. Я оглядел удовлетворенно щурящуюся вдаль Анику, потом снова сосредоточился на петляющей меж стволов дымной нити. Та уже начала разрушаться и вскоре растаяла без следа, - Полей мне на ноги, Бенни… жжётся!

Словно под гипнозом, я снял ее с кучи тлеющей травы, усадил на поваленный ствол и полил черные от сажи стопы из своей фляги. Мои опасения, что ноги она обожгла углями, не подтвердились – на них густой россыпью вздулась крапивная сыпь. Крапива была еще молодая и не причинила большого вреда, но я, скорее, чтобы дать себе время собраться с мыслями, решил сходить к реке за водой. Девочке не помешало бы подержать ноги в холодной воде.

Двинувшись в сторону навеса из еловых лап, под которым накануне я сложил наш скарб, я застыл. Увесистая еще вчера поклажа скукожилась до единственной сумки – той самой, с которой я некогда вышел из своего родного дома. Рядом, прислоненный к дереву, стоял купленный в деревне жестяной таз.

- Где?... Куда ты все дела?

- Ничего не осталось, Бенни…, - ответила она, рассеянно растирая покрасневшие стопы, - Байшин ушел.

- Бай…? Послушай-ка, юная леди! Сейчас я пойду к реке, чтобы набрать воды для твоих белых ножек. У тебя будет около получаса, чтобы вернуть все наши вещи на место. Обещаю, что не буду ругаться. Мы просто все это забудем…

- Я сожалею. Байшин ушел, а вместе с ним и остатки его даров. С этим уже ничего не поделаешь.

- Ты просто… разыгрываешь меня! – внезапно я почувствовал острую, детскую обиду, - Все из-за того, что я в кое-веке проявил характер, ведь так? Решила отомстить за то, что не согласился остаться? И пока я спал, спрятала все? Я прямо сейчас пойду туда и докажу…

Аника молчала, глядя на меня с глуповатой улыбкой. Навалилась усталость. Я понимал, что веду себя, как дурачок, как Маловер Томас, придирчиво разглядывающий раны Христовы. Но как можно было всерьез поверить, что дом из дерева и камня, в котором мы прожили полгода, превратился в болото? А все, что мы из него вынесли, просто… испарилось? Я опустился на траву и обхватил голову руками.

- Поэтому ты и не взяла свои драгоценные книжки? А я то удивлялся…, - я помолчал, - Почему же ты позволила мне тащить все эти тяжести за несколько миль, если знала…

- А ты бы мне поверил?

Я покачал головой. Я до сих пор не верил. И уж, конечно, отмахнулся бы, если бы она даже заикнулась на этот счет. Шутка ли – бросить столько еды по одному лишь наущению блаженной! Мне казалось, что даже если бы чертов дом (простите, Преподобный!) стал расползаться у меня на глазах, я до последнего пытался бы вынести припасы…

- И что теперь? – спросил я уныло, - Мы снова превратимся в пилигримов и будем слоняться по лесам?

- Мы не будем слоняться, - ответила Аника, - В прошлый раз у меня не было четкого ориентира, лишь зов ненадежного сердца. Теперь же я совершенно точно знаю направление и с пути не собьюсь.

- Эта дымная веревка… Она и указывает путь?

Девочка кивнула.

- Куда? Впрочем… она ведь тоже исчезла.

- Она не исчезла. Это ты ее не видишь, - Девочка встала, поморщилась и присела рядом со мной на корточки, - Хеты нашли свое место и построили целую империю на голых камнях… Просто положись на меня. Империю я тебе не обещаю, но, если ты мне поможешь, мы скоро найдем плодородную почву и взрастим свой храм. И будем жить в нем долго, счастливо, в тепле и сытости…

- А… чем тебе не угодило то, которое мы оставили? – я хмыкнул, все еще не желая верить, - Оно рядом. И проверенное. И наши припасы…

- Нет. Это чужое место, - она поднялась, - Ты отдохни пока. Я наберу воды, залью костер, и мы двинемся в путь. Как раньше - налегке.

- Далеко идти?

- Не знаю, - она беззаботно пожала плечами, - Когда дойдем, узнаем.

Она подтянула драные на коленках штаны и вприпрыжку отправилась к реке. Ноги у нее больше не болели.

...

За то лето мы проделали огромный путь. Впрочем, он в корне отличался от прошлых слепых шатаний. Девочка ни разу не сбилась с курса или, может быть, просто иной раз не показывала вида. Но, если учесть, что уже в начале августа мы дошли до цели, она действительно знала дорогу. Несколько раз я заходил во встречающиеся на пути деревни, пополнял запасы одежды и еды, и все больше скучал по простой человеческой жизни и общению. Аника же по-прежнему шарахалась от любых поселений и наотрез отказывалась присоединиться ко мне. Впрочем, вылазки эти были нечастыми, и мы, в основном, кормились лесом и изредка пересекающими наш путь речками.

Лето выдалось холодным и дождливым, но не было ни единого дня, когда мы бы мучились голодом. Грибы, ягоды, речная рыбешка, кролики, иногда попадался молодой кабанчик… Аника научилась охотиться не хуже моего, хоть я… и не учил ее. В середине июля я свалился с жестокой лихорадкой и несколько дней в полубредовом состоянии трясся у костра. И тогда мы питались даже лучше, чем обычно. Аника каждый день отпаивала меня божественным бульоном из какой-то птицы. Судя по крошечным косточкам – это была куропатка, которую мне не удалось добыть ни разу за время моих скитаний.

Разговаривали мы мало, и в основном на бытовые темы. Иногда, когда сон долго не шел, я снова начинал задавать вопросы, пытаться разобраться в том, кто она, откуда пришла и какова ее конечная цель. Аника отвечала с неохотой и настолько пространно, что я, хоть и вслушивался изо всех сил, все равно ничего не понимал.

В голове у меня тем не менее возник туманный образ некоего «другого мира». В этот мир можно попасть, лишь открыв особую дверь в особом доме – так называемом байшине. Девочка пришла оттуда и теперь стремилась вернуться домой… Но как именно она пришла, я не мог понять, ведь ее выносила и родила простая земная женщина! И между тем она сохранила какие-то воспоминания о прежней жизни на Родине… А ведь это невозможно, даже если мисс Люси украла девочку младенцем, и носила под корсажем, скажем, подушку, чтобы имитировать беременность до срока… Все это пугало и сбивало с толку. Одно дело – верить в то, что брошенное дитя было осияно божественным благословением с какой-то высокой целью. Верить, что мне, как искупление за грехи, было даровано счастье сопровождать святое дитя, хранить его и оберегать. И совсем другое… эти странные, почти языческие байки…

Тогда меня и стала посещать мысль, что девочка на самом деле была дочерью той самой Берты. Вероятно, Берта была ведьмой – странные книжки, странная уединенная жизнь в лесном доме, странные посетители, странная смерть и… ушедшее на дно жилище – и Аника переняла ее бесовские таланты. Но верить в это не хотелось, потому что вместо страстно желаемого искупления я, в этом случае, получал в копилку еще один страшный грех – пособничество Дьяволу.

Но стоило мне посмотреть на нее, как тяжкие подозрения развеивались, словно дым. Вы бы только видели ее, Преподобный! Детское из нее уже почти ушло. Уже давно я, смущаясь, замечал ее, время от времени прячущей в грязном белье некоторые испачканные детали туалета. Округлое розовощекое личико вытянулось, груди и бедра налились объемами. И если в начале нашего пути ее в мужской одежде еще можно было, хоть и с трудом, принять за мальчика, то теперь уже нет.

Я бы даже сказал, что выглядеть она начала в брюках и сорочке вызывающе и неприлично. Но приковывало к себе именно ее лицо. Это был воистину ангельский лик. Огромные серые глаза, сочные губы, прямой нос и острый подбородок. И все это в окружении мелких и густых, пепельно-русых кудряшек, которые тоже отросли и каждый раз, когда она снимала шляпу, рассыпались по ее плечам и спине, подобно бурлящему золотому водопаду. Разве может сатанинское отродье выглядеть так?!

В конце августа мы пришли на место. Ничего не предвещало окончание пути и оказалось оно на редкость прозаичным. Просто в один момент деревья вокруг поредели, а почва под ногами стала топкой и пружинистой. Аника на секунду замерла, широко раздувая ноздри, а потом с ликующим воплем кинулась вперед. Я припустил за ней, но затормозил, когда мои ноги по колено погрузились в вязкую, дурно пахнущую жижу. Аника же и не думала останавливаться. Легко перепрыгивая с кочки на кочку, она добежала до мутной заводи и с громким всплеском плюхнулась в воду. Через секунду вынырнула и, смеясь, махнула мне рукой. В тот момент она действительно выглядела как лесная нечисть.

Я отвел глаза. Неловко и муторно было глядеть на нее, с таким восторгом плескающейся в зловонном болоте. Оно было огромным, гораздо больше того, что осталось на месте нашего убежища. Обширная заводь, источающая душный смрад метана, полнилась плавучим валежником, собирающимся под воздействием неведомых течений в большой рыхлый островок посередине.

Я отошел подальше от берега и, усевшись на кочку, вылил из сапога вонючую жижу, которую успел зачерпнуть. Через некоторое время на берег вышла Аника, отжимая потемневшие от грязи волосы, и уселась рядом со мной. От нее разило болотной тиной и… мертвечиной. Такой же запах стоял у нас в погребе, когда наступила весна.

- Я так понимаю, это оно? Твое плодородное место?

Она кивнула, счастливо улыбаясь.

- Плодородное… Аника, здесь даже москитов нет… вообще ничего нет.

- Оно набирается сил, - ответила она таким тоном, словно объясняла очевидное, - Пойдем. Надо найти место для стоянки.

Я уставился на нее.

- Я думал… Ты же говорила, что стоит нам найти это место, как ты сотворишь такой же дом, а то и лучше!.. Что ты так смотришь?!

- Когда ты кидаешь семя в землю, ожидаешь ли, что в тот же миг перед тобой поднимется дерево, полное спелых плодов?

- Мы не говорим о садоводстве! – воскликнул я, как всегда раздраженный ее туманными метафорами, - Речь идет о… чуде!

- О чем? – Аника глядела на меня с бесящим, но совершенно искренним недоумением.

- Чудо! Тебе что, сказки никогда не читали?

Она покачала головой.

- Чудо – это, например, когда приходишь на гнилое и смрадное болото, а через секунду оно превращается в особняк с погребом, полным жратвы, горячим камином и поленницей, забитой чертовыми дровами. Ты ведь к этому меня и готовила!

- Может, и бывает такое чудо… но я об этом ничего не знаю, - произнесла она, заплетая грязные волосы в косу, - Но что я знаю - это чтобы вырастить дерево, надо сперва посадить его, а потом некоторое время кормить и оберегать. Тогда и оно потом прокормит и сбережет тебя. Пойдем.

Я поплелся следом, глядя на ее просвечивающие через мокрую сорочку лопатки. В который раз захотелось все бросить и уйти. К людям. Наняться в работники, обрабатывать добрую, жирную землю, быть может, встретить хорошую девушку без больших запросов и создать обычную, здоровую семью…

...

Несколько дней я слонялся без дела. Вернее, все мои дела сводились к пристальному наблюдению за Аникой. Не знаю, чего я ждал, но ждал… чего-то значительного! Девочка же целыми днями или пропадала в лесу, или с растерянным видом сидела на берегу вонючего болота. На Чудо, как я понял, рассчитывать было преждевременно, а потому занялся валкой леса и возведением какого-никакого жилища. В строительстве я был не слишком силен, но старался изо всех сил и очень торопился. Да, на дворе стоял август, но лето в этой бесплодной стране мимолетно, а на обнаружение нового чудесного дома я не рассчитывал. На выходе получился крошечный домик, больше похожий на сарай, но достаточно теплый. Дверь я обил старым одеялом, а все щели в стенах законопатил соломой, камышами и мхом – благо этого добра по берегам болота было вдоволь.

Чего не было вдоволь – так это еды. Первое время, занятый строительством, я не слишком раздумывал над этой проблемой, но к тому времени, когда я собрал камни для возведения небольшой печурки и натаскал глины, понял, что мы начали если не голодать, то явно не доедать.

Лес был все тот же. Может быть, не слишком щедрый, но уж точно не пустой. Я регулярно замечал заячьи тропы и следы кабаньих клыков на деревьях, но каждый раз мои силки и ловушки оказывались пусты. Сначала я решил, что все дело в странном болоте, от которого шарахаются даже насекомые, и установил свои ловушки как можно дальше от него. Но ничего не изменилось. Конечно, оставались еще грибы и ягоды, но на таком рационе далеко не уйдешь. Тем более, что и эти лесные дары имели обыкновение заканчиваться и, чтобы их добыть, приходилось уходить все дальше и дальше в лес.

Я невольно рассчитывал на Анику, ведь она всегда, когда меня постигали неудачи, включалась в процесс и приходила с добычей. Но не в этот раз. Ее, казалось, совершенно перестал интересовать вопрос нашего пропитания. И вскоре я понял, почему.

Как-то раз я отправился проверять ловушки во внеурочное время. Обычно я ходил чуть свет, а тут решил проверить с вечера. Целый день я занимался тем, что обмазывал готовую печурку глиной. Опыта в этом деле у меня не было никакого, и действовал я исключительно по наитию, надеясь, что мы не задохнемся при первой же истопке. Стоял чудовищно душный сентябрьский день, и я решил дойти до ручья и сполоснуться, а заодно и проверить силки.

Еще издали я услышал визг пойманного зайца и радостно ускорил шаг. Но чем ближе я подходил, тем осторожнее ступал. Что-то было не так. Зайцы в ловушке не кричат, а, наоборот, стараются сидеть тихо. Неужели кто-то набрел на нашу добычу и теперь оставит нас без ужина?! Я потихоньку достал кинжал, но, выглянув из-за березы, тут же сунул его обратно в ножны.

Это была Аника. Меня она не услышала, потому что крик зайца, которого она тащила за уши из ловушки, оглушал. Я хотел было помочь ей, но что-то меня остановило, и я притаился в густых зарослях. Достав животное и держа его извивающееся тельце на вытянутых руках, она вдруг затянула уже знакомую песнь. Это тягомотное «Аааа-ыыым, доооо-ыыы-маааа».

Заяц тут же прекратил биться и обмяк, а Аника, держа его за уши, двинулась мимо меня, не прекращая петь. Это был очень крупный самец, на вид не менее 13 фунтов, и у меня невольно потекли слюни. Удивляло только, насколько сильна, оказывается, была девочка, чтобы вот так - на вытянутой руке - тащить такой вес. Уверенный, что она несет добычу мне и представит ее как результат собственной охоты, я тихонько пошел следом, собираясь ее разыграть. Но девочка по широкой дуге обошла наш новый дом и двинулась дальше.

К топи! – понял я и уже с тревогой продолжил слежку.

На берегу она помедлила, а потом раскрутилась и изо всех сил зашвырнула наш ужин на середину болота. Я остолбенел, глядя, как заяц с глухим всплеском скрылся в стоячей воде. Я ждал, что через мгновение он всплывет и начнет барахтаться, но всплыл он лишь через минуту – комок грязной шерсти. Длинные уши безвольно колыхались на поверхности, а потом мертвую тушку подхватило невесть откуда взявшимся течением и прибило к гнусному островку, где она и затерялась среди коряг и лесного мусора.

Аника досадливо взвизгнула и уселась на берегу, подтянув колени к подбородку. Прелестная сероглазая девушка с золотыми кудряшками.

- И давно ты топишь в болоте нашу еду? – спросил я.

Она вздрогнула, но оборачиваться не стала. Распрямила длинные ноги так, что ступни погрузились в прибрежную жижу и ответила:

- Давно. Пытаюсь сеять, но… оно почему-то не принимает семена.

Я вышел на берег и попытался найти взглядом зайца. Доплыть? Достать его, пока не испортился?

- Может, не те семена? – я хотел добавить в голос иронии, но не вышло. В нем звучала лишь злость.

- Думаешь, мелковаты? Но ведь однажды я посеяла здоровенного хряка! Ты бы видел, сколько сил у меня ушло, чтобы загнать его туда! А результат тот же.

- Да уж…, - я стиснул зубы, представив хрустящие шкварки на сковороде, - жаль, что в этих лесах не водятся слоны.

Так и не найдя взглядом зайца, я развернулся и едва не столкнулся с Аникой. Она оказалась сзади совершенно бесшумно и смотрела на меня безумным взглядом, полным смятения и, одновременно, решимости. Я тут же представил себя в шкуре того несчастного зайца. Сейчас она затянет свое бессмысленное «Ыыыы-аааа», и я, как миленький, войду в зловонную, грязную воду и буду идти, пока мое тело не вынесет, как остальных, к острову, ощетинившемуся сухими ветками, лосиными рогами и мертвечиной.

Девочка вскрикнула и отшатнулась, прижимая руку к скуле. Ни раскаянья, ни жалости я не испытывал. Только злость и… страх. Шагая, словно по битому стеклу, к нашей хижине, я был уверен, что вот-вот услышу «пение». Да, слоны у нас не водятся, но ведь есть еще здоровенные мужики…

Войдя в дом, я принялся собирать вещи. В какой-то момент я почувствовал краткий поток воздуха в спину – дверь отворилась и закрылась. Передо мной подсыхала недомазанная печь, но меня это уже не волновало. Зачерпнув из котелка пару ложек опостылевших тушеных грибов, я двинулся мимо Аники на выход.

- Куда ты? – испуганно спросила она. Я остановился и посмотрел на нее. Глаз ее начал оплывать, а на щеке отчетливо проступали очертания моей тяжелой ладони.

- Ухожу. Пойду к людям. Мне уже давно опостылело жить, как дикарю, и потакать твоим безумствам. Если хочешь, пойдем со мной. Но учти, если мы уйдем вместе, ты навсегда оставишь свою… свои…, - я замялся, не найдя подходящего слова. Фантазиями то, что было у нее в голове, я назвать не мог. Было что-то – дикое, необъяснимое, потустороннее, и очень сложное для моего небольшого ума.

Девочка молча глядела на меня, покусывая изнутри щеку, как всегда в минуты сомнений. Такая юная и красивая! Мог ли я просто так уйти и бросить ее перед самым наступлением холодов? Но перед глазами встал заячий полет над зловонным болотом, и решимость вернулась.

- Здесь несколько деревень в округе, - продолжил я, уминая в сумку свои пожитки, - У меня еще остались деньги. Снимем комнату, и я тут же пойду искать работу. За отца и дочь мы уже не сойдем, поэтому будем изображать брата и сестру или… ну, не знаю. Впрочем, в деревнях нравы не слишком строги. Скорее всего, и не придется не перед кем объясняться. В крайнем случае…

Я залился краской и замолчал. При мысли о венчании в голову, знаете ли, полезло всякое… Быстро коснувшись ее лица мигающим взглядом, чтобы определить, как она отнеслась к такому туманному предложению, я увидел все тот же рассеянный взгляд, все то же покусывание щеки. Она словно и не слышала меня. И следующие ее слова лишь подтвердили это.

- Говоришь, несколько деревень? Я заметила только одну – в полудне ходьбы на юго-запад.

Я помолчал, пытаясь определить, что у нее на уме. Быть может, она просто хотела выбрать, в каком направлении нам двигаться?

- Здесь довольно населенный район. Твое любезное болото находится как раз по центру своеобразного кольца из деревень и маленьких городков.

Она перестала жевать щеку, посмотрела мне в глаза и кивнула.

- Я остаюсь.

- Что ж…, - я постарался скрыть свое разочарование, потоптался на месте и закинул свою сумку на плечо, - За своими… экспериментами не забудь про печку, ее необходимо домазать… Я не знаю, в какой из деревень осяду, но по крайней мере до весны я буду поблизости, а потом… как знать. Может, все-таки двинусь на Лондон. Если вдруг…

- Спасибо за все, Бенни, - Аника тепло улыбнулась.

Я попытался улыбнуться в ответ и вышел из дома.

- Бенни? – позвала она, и я с надеждой обернулся, - Я только об одном попрошу тебя… Купи мне приличное платье.

- Платье?.. Платье?!

- Ну да, - она смущенно хихикнула, - Если я вдруг захочу тебя найти, то стыдно будет в таком виде появиться в обществе…

Она развела руки в стороны, словно призывая полюбоваться на ее серую, заплатанную сорочку и широченные протертые на коленках штаны, подпоясанные обрывком шпагата – мое наследство. Я подавил грустную улыбку, кивнул и, более не оглядываясь, зашагал в вечерний лес. Чем дальше я уходил, тем явственнее сознавал, насколько привязался к ней. Сердце тянулось назад, ноги ступали по мягкой хвое, словно по вязкой топи, и я на удивление быстро устал. Да, душа болела за девочку, но я не останавливался до самого рассвета, когда лес поредел и расступился, а под ногами вместо мягкой лесной подстилки оказалась хорошо наезженная широкая дорога с запыленной травяной межой по середине. Двинувшись по дороге, примерно через милю я увидел на обочине деревянный указатель в виде стрелки «Байберри Дюк».

Я произнес это название вслух, словно пробуя на вкус, решил, что название мне нравится, и споро зашагал по дороге, чувствуя, как ноги наливаются утерянной было силой.

Аника. Часть 5

Значит, бояться, что явятся дети или внуки не стоит. Запасов хватит, чтобы отлично перезимовать, а то и… остаться здесь навсегда. Девочка искала дом, и вот она его нашла. Случайность ли была тому причиной или вновь вмешательство Всемогущего?.. Честно говоря, мне было совершенно наплевать. Мы оба достигли цели. Я ведь тоже мечтал о тихом пристанище в дали от суетного мира. В простом труде, в простых радостях, в молитве. Я не боялся одиночества, но был очень рад, что рядом есть человек, который принимает меня таким, как есть, и не задает никаких вопросов. Захмелев с непривычки, я поднялся и проверил остальные бутылки. В погребе было порядка пятидесяти бутылок с бренди, домашними винами и даже настоящим шотландским виски! Настоящее богатство!

Я пошарил по ящикам и обнаружил еще много разной снеди – от ящиков с морковью, пересыпанной землей, до мешков с яблоками. Кислыми, уже сморщенными, но такими вкусными! Достав одно, я с удовольствием его обглодал, чтобы заглушить запах алкоголя. Потом прихватил кулек с ячменной крупой, несколько крупных картофелин и пучок сушеного лука, и взобрался наверх. Домик уже прогрелся, и от кровати поползли гнусные миазмы. Я сморщил нос и поискал глазами Анику. Над спинкой кресла торчала ее светлая макушка.

Найдя небольшой нож, пристроился на полу рядом и принялся чистить картошку. Девочка в угрюмой задумчивости глядела на огонь, над которым булькал котелок с заячьим мясом.

- Аника…, - произнес я как можно мягче, - Мы обязаны похоронить ее…

Она несколько секунд непонимающе глядела на меня, потом раздраженно спросила:

- Ты опять?

- Ты ведь понимаешь, что… это не по-христиански? Покойница заслуживает, чтобы ее предали земле, прочитали молитву… Это грех – оставлять ее вот так… Кроме того… ты ведь чувствуешь запах? А в теплом доме он только усилится.

- Ты ведь хотел тепла и сытости? – спросила она с ядовитым презрением, словно я хотел каких-то противоестественных вещей, - Так вот, поверь мне, тепло и сытость в этих стенах возможны, пока… крестная находится внутри. Вынеси ее за порог, и тебе придется искать другое пристанище. Кроме того, я обещаю, что, если ты сделаешь это, я немедленно уйду, и выживай сам.

- Да что ты, милая…

- Я тебе доверилась. Доверься и ты.

- Разве я тебе не доверился?! – я даже задохнулся от возмущения, - Разве я не ходил за тобой кругами все лето и осень по этому чертовому лесу?

- Если тебе мешает запах, унеси ее в погреб. Я не уверена, но… Там ведь не земляной пол?

- Каменный.

- На землю нельзя. Если каменный, заверни ее и оставь там.

Я во все глаза смотрел на свою юную спутницу.

- Что у тебя в голове? Откуда такие мысли? Ты понимаешь, насколько все, что ты делаешь и говоришь, странно?

Взгляд ее немного смягчился и потеплел. Она коснулась прохладными пальцами моего лица, потом убрала руку и, уставившись на огонь, сдавленно произнесла:

- Если бы я могла объяснить так, чтобы ты понял, Бенни, но не могу, потому что сама еще не разобралась… Есть такая бабочка – «Кардинал». Когда приходит время, она вдруг срывается с места и летит через океан. Она не знает, зачем летит и куда, пока не оказывается на теплом, цветущем острове, где проводит зиму. Это… просто заложено внутри. Сейчас я как эта бабочка. Лечу, повинуясь природе. И не знаю, долечу ли до цели или упаду на полпути в воду...

- Ты не бабочка, Аника… Ты - маленькая девочка, - пробормотал я, пытаясь осмыслить сказанное.

Она задумчиво молчала. Огонь в камине потрескивал. В темнеющее окно бились градины, в которые превратился недавний ледяной дождь.

Я смотрел на нее. Ясные серые глаза, веселые белокурые кудряшки, рассыпанные по плечам, потрепанная, некогда белая, сорочка и вытертые на коленках брюки. Все это было ей чужим. Я попытался представить ее в пышном розовом платье с бантами, но и так она не стала более понятной, земной.

- Кто ты? – шепнул я онемевшими губами. Аника пожала плечами и, глянув на картошину в моих руках, вдруг весело сказала: «А у тебя картошка почернела!».

Я спохватился, дочистил картофель и закинул его в бурлящий котелок, следом отправил пару горстей клейкой ячменной крупы, специи и соль. По домику понеслись невероятные ароматы домашней еды. Я был благодарен Анике, что она ушла от ответа. В тот момент я действительно не был уверен, что хочу его услышать. Но что-то внутри меня стало сомневаться во всех заключениях, к которым я пришел прежде. Кем бы ни была эта девочка – она гораздо большее, чем просто покинутое, больное и несчастное дитя, ушедшее в мир фантазий…

За окном сгустилась тьма. Я поднялся и обошел комнату по периметру, зажигая вмонтированные в стены подсвечники. Стало невероятно тепло и уютно. Вот только…

Я нехотя подошел к постели и, отвернувшись, на ощупь завернул тщедушное тельце в одеяло, которым оно было укрыто. А потом, стараясь не дышать, спустил сверток в погреб и уложил у дальней стены. Одеяла было жалко, но я решил, что мы вполне можем пожертвовать им. Перина, насквозь пропитанная гнилью, ушла в погреб тоже. Ей, как крышкой, я прикрыл останки щедрой старушки и прочитал над ее временной могилой большой отрывок из молитвенника.

Суп был готов. Густой, клейкий и наваристый. Мы жадно набросились на еду. Многодневная усталость давала о себе знать, и мы почти не разговаривали. Только очень непривычно было есть ложками из фарфоровых тарелок, а не черпать, чем придется, прямо из котла, как я делал больше года.

...

Вспоминая то время, я без преувеличения могу сказать, что это была лучшая зима в моей жизни. У нас был теплый дом и была еда. Много еды! Кажется, я ни разу за всю зиму не приготовил одно и то же блюдо дважды, постоянно экспериментируя с припасами, и с удовольствием наблюдал, как Аника набирает силы и вес.

Часто я вспоминал, какой она была в момент нашей встречи – измученная, грязная, худая и в отрепьях. Теперь же ее прелестное личико округлилось, тело окрепло и налилось. И если в начале лета ей можно было с натяжкой дать лет восемь, то к концу той зимы она превратилась почти в девушку, и тот наряд, который я купил, стал ей маловат. Порывшись в вещах усопшей хозяйки, я нашел пару платьев, которые ей были почти в пору, но Аника, примерив их, решительно отказалась. Привыкнув к свободе и удобству мужской одежды, ее раздражали и пышные юбки, и неудобные шнуровки, и теснота лифа. Тогда я вздохнул, внутренне настраиваясь на то, что придется снова предпринять поход в деревню. А пока что отдал ей одни из своих брюк и сорочку, подрезав рукава и штанины. Она, конечно, в них утонула, но все равно осталась довольна.

Большую часть той зимы я исследовал дом и территорию. С едой, как я уже сказал, все было благополучно, а вот дрова таяли на глазах. Когда мы поселились в доме, вид высокой, битком набитой поленницы грел душу. Но к Рождеству от нее оставалась едва ли треть, хоть я и старался не злоупотреблять. Впрочем, отсутствие дров меня не пугало. Только не в лесу! Меня только удивляло, как сама старушка собиралась перезимовать с таким небольшим количеством дров и отсутствием крепкого плеча, которое могло бы их добыть. И это был не единственный вопрос, который не давал мне покоя. Ее погреб ломился от запасов, но на придомовой территории не было даже жалкого огородика или плодового дерева.

Я уж не говорю про мясо! Куры и гуси (одного из гусей мы приберегли для рождественского ужина), индейки, свинина, телятина, масса костей для бульона. Где она все это взяла, если не было намека не только на огород, но и на домашнюю живность? А здоровенная бочка с маринованной рыбой? Я перевернул вверх дном весь дом, но не нашел ни сети, ни удочек, ни садков! Купила в деревне? Но на какие деньги? Все эти припасы стоили целое состояние, особенно если учесть последние четыре неурожайных года, когда города пухли от голода, а деревня едва была способна прокормить себя саму и даже не помышляла о продаже драгоценной еды.

Ну, и дрова… выбираясь время от времени в лес за хворостом для растопки, я не заметил поблизости ни одного пенька, хотя вокруг таинственного жилища их должна была быть масса!

Все это озадачивало, сбивало с толку, наполняло голову вопросами, но ответов я так и не нашел.

Аника же первый месяц была необычайно угрюма. Я старался списать это на зимнюю хандру, но все равно расстраивался. Мне казалось непростительным грехом хандрить и кукситься, когда, наконец, появилась крепкая крыша над головой, а не навес из еловых лап, хорошая домашняя еда, а не пустая похлебка из тощего зайца, и уверенность в завтрашнем дне, а не пустое, выматывающее тело и душу блуждание по лесной чащобе.

Но Аника выглядела растерянной и даже, я бы сказал, обиженной. Что-то подобное я видал однажды в своей родной деревне, наблюдая за игрой соседских детей. Малыш построил домик из кубиков и побежал за взрослыми, чтобы похвастать, а его старший брат, тем временем, домик сломал. И вот у младшего, когда он вернулся с родителями, было такое же выражение лица – растерянность, осознание страшной несправедливости и готовность немедленно зареветь. Несколько раз я пытался с ней поговорить, узнать, что ее тревожит, но она лишь пожимала плечами и отмалчивалась.

А потом она обратила внимание на книги, которыми были густо уставлены стеллажи по бокам нарисованной двери.

Я и сам пару-тройку раз, спасаясь от вечерней скуки, когда за окном льет дождь и воет ветер, пытался найти какое-то чтиво, но книжки явно были не для рядового читателя. Все они были очень старые, в переплете из двух досок, обтянутых тканью или кожей, или вовсе без переплета, рукописные, прошитые толстой веревкой. Некоторые были написаны арабской вязью, другие – вообще неизвестными палочками и чёрточками, третьи – латиницей, но каким-то совершенно нелепым языком, состоящим почти из одних гласных букв. Что вроде «аааоооуууул, бааагооолы». Попадались книжки, написанные и на нормальном английском, но текст их был настолько туманен и дик, что воспринимался не легче, чем их экзотические товарищи.

«Может, старуха была ведьмой?», - озадаченно кривился я, листая книжки, в надежде найти какие иллюстрации, которые помогли бы мне в понимании их смысла, но ничего не находил – только мелкие и густые, нечитаемые строчки.

Может, поэтому я и не запрещал Анике брать их. Читать она все равно не умела. Мне вспомнилось, как однажды, еще во времена наших скитаний, застал ее, хмурящей брови над моим молитвенником и даже не догадывающейся, что держит его вверх ногами.

Но занявшись книгами, она, наконец, отпустила свою хандру и снова начала улыбаться. А большего мне и не было нужно. Вы не представляете, Отче, какая это была улыбка! Даже самый гнусный и стылый день казался солнечным и теплым! Если для этого ей необходимо было провести всю ночь, сжигая драгоценное масло, за разглядыванием книг я готов был пойти на эти жертвы.

Потом я, конечно, корил себя. Что бы там ни напридумывала себе девочка, пытаясь разобраться в загадочных текстах, какой бы смысл она в них не вложила, ее фантазии дали ход очередной мании, которым она, увы, была подвержена с самого начала нашего знакомства. Но до этого мы еще дойдем…

...

Беззаботное наше бытие было нарушено совершенно неожиданно. Возвратившись однажды из леса, я увидел возле нашего домика женщину. Не раздумывая, я бесшумно метнулся в сторону и затаился за стволом огромного дуба, выбирая удачный момент, чтобы незаметно удрать и отсидеться в чаще, пока незваная гостья не уберется восвояси. Но гостей оказалось двое – у основания тропинки стоял ребенок, девочка лет пяти. При виде ее сердце у меня неприятно скакнуло. Она стояла спиной к дому, чуть склонив голову и закрыв глаза ладошками. Словно собиралась… играть в прятки…

Аника! Я совсем забыл, что девочка осталась в доме. Что, если она отворит дверь? Ляпнет что-нибудь… Пригласит внутрь? А в погребе труп!

Я тут же вышел из-за дуба и неуверенно откашлялся.

В тот момент женщина как раз цеплялась за подоконник, пытаясь подтянуться на руках, от неожиданности сорвалась и чуть не упала.

- Я не хотел напугать вас, - произнес я, как мог спокойно, - Что Вам нужно, мисс?

Выражение ее лица, как и само лицо, я разглядеть не мог – оно пряталось за густой вуалью, спускающейся из-под щегольской меховой шляпки, но вся ее поза говорила о крайнем замешательстве.

- Кто вы? – спросила она.

- Это мой дом и, думаю, вы первой должны представиться…

- Ваш… дом?! – женщина аж задохнулась, то ли от удивления, то ли от возмущения.

- Да. Мой.

- Вы лжете! – воскликнула она, - Где мисс Берта?

- Уехала, - ответил я после паузы, уже понимая, что это конец нашей идиллии, - Я купил её дом.

- Уехала? Куда?!

- Не могу сказать… Кажется, на север… к родне.

Женщина ненадолго замолчала. Весь ее вид кричал о том, что минутная растерянность сменяется осознанием некоей непоправимой действительности, и что она вот-вот вскипит.

- Что же нам делать?! – раздался, наконец, из-под вуали звенящий от напряжения голос, - Она не могла уехать!

- Леди… если вы объясните…

- Нам нужно войти! – она топнула ногой, - Немедленно откройте дверь!

Я растерянно молчал.

- У вас есть… бумага на покупку дома? Позвольте взглянуть.

Она требовательно протянула руку. На несколько мучительно долгих секунд мы застыли, и с нас можно было бы писать картину. Странную и жутковатую. Аккуратный сельский домик, ветреный мартовский день, женщина под густой вуалью протягивает руку огромному, оборванному мужчине, выступившему из-за сосен. И маленькая девочка, повернутая к ним обоим спиной. Смотрящий на картину, конечно, решил бы, что девочка закрыла глаза от страха перед зловещей мужской фигурой…

Возможно, что-то подобное подумалось и гостье, отрезвив ее. Казалось, она осознала, что она одна с маленьким ребенком в дремучем лесу, и это вовсе не тот случай, чтобы щеголять барскими замашками. А может, она что-то прочла и на моем лице, потому что вдруг охнула, прижала руку к воротничку пальто и медленно, по широкой дуге, обошла меня. После чего взяла ребенка за руку и, не сводя с меня глаз, попятилась прочь.

Я понимал, что надо удержать ее, дать себе какое-то время, чтобы придумать, как все уладить. Может, действительно пригласить незнакомку в дом, напоить чаем, познакомить с «дочкой», убедить, что все у нас тихо и законно… Но вместо этого я просто поворачивался на месте вокруг своей оси, следя за ее отступлением. Когда они скрылись за деревьями, я еще некоторое время слышал торопливый хруст их шагов. Потом все стихло.

Растерянный и опустошенный, я развернулся к дому и увидел вышедшую на крыльцо Анику. Она зябко куталась в плед и пытливо смотрела на меня. Я прошел мимо нее в дом, угрюмо буркнув на ходу: «Закрой дверь, выстудишь».

Я машинально занялся растопкой. Отсыревший хворост никак не занимался, ветер то и дело задувал в трубу и тут же гасил с трудом добываемый огонь.

- Нам придется уйти, - наконец, через силу выдавил я и тут же почувствовал сильнейшую тоску. Этот щедрый дом, который приютил и прокормил нас, я уже стал считать своим. Собирался к лету построить овчарню во дворе, прикупить в деревне ягнят и птицы… А теперь? Снова скитаться? Но какой был выход?

Что если… догнать, привести обратно? Я сильный и мог бы сделать все быстро. У мисс Берты появилась бы компания… А у Аники – подружка…

Я зажмурился и тут же забормотал молитву, испугавшись собственных мыслей.

- Не бойся, - Аника подошла сзади и положила прохладную ладонь мне на плечо, - Нам тут ничего не угрожает.

- Правда? – я хмыкнул, - А вот я уверен, что вскорости леди вернется с подмогой. В компании мужа и его приятелей.

Девочка негромко рассмеялась.

- Мужа? Можешь мне поверить, если у нее есть муж – это последний человек, к которому она обратится за… помощью. А тем более - к его приятелям.

Я бросил возню с камином и обернулся.

- Что ты… такое говоришь?

Она пожала плечами.

- Просто пытаюсь тебя успокоить. Бояться нечего. Она не вернется. Может, придет другая, но не эта. И придет тоже одна.

Я поднялся с колен, и ее рука соскользнула с моего плеча.

- Расскажи мне все, - потребовал я, - и немедленно!

- Что рассказать? – она глядела на меня с непосредственным детским удивлением, но при этом – я видел! - едва сдерживала снисходительную усмешку.

- Все расскажи! – закричал я и, дернув ее за руку, усадил в кресло, - Мне осточертели твои загадки! Что это за дом?

- Просто дом, - вновь пожала она плечами.

- Кто та женщина в погребе? Она ведь никакая тебе не крестная!

- С чего ты взял?

- Хорошо. Как ее зовут? Где тебя крестили? Кем она приходится твоим родителям?

- Я… не помню…

- Ты все время это повторяешь, - произнес я, едва сдерживая гнев, - но при этом в некоторых вопросах проявляешь удивительную осведомленность. Если ты ни черта не помнишь, откуда знаешь, что мертвая старуха – твоя крестная?

Девочка молчала.

- Ты ее видела прежде? – я вдруг задохнулся от догадки, - Тебя сюда приводила мать, ведь так? И поэтому ты в тот день по привычке закрыла глаза руками. Что это? Какой-то языческий ритуал? Зачем женщины приводят сюда детей?

Я испытующе уставился на нее. Некоторое время она задумчиво жевала нижнюю губу, словно размышляя, что может мне рассказать, а что лучше скрыть за «не помню». Потом вздохнула и, поднявшись, дотянулась до книжной полки, откуда вытащила тяжелый том. Один из тех, что был написан палочками и черточками.

- Это «Ремесло Хату́саса», - произнесла она с явной неохотой, - Помнишь, я говорила тебе, что когда все пойму, то ты будешь первым, кому я все расскажу? Так вот… я еще только начала разбираться… Хатусас во времена фараонов был четвертым Великим Царством наравне с Египтом, Ассирией и Вавилоном, и находился на территории современной Турции. Свою огромную империю они умудрились выстроить, в прямом смысле, на голых камнях, где не было не только почвы для земледелия, но даже источников воды, а все торговые пути проходили на значительном отдалении. Тем не менее, их Царство, окруженное высокими неприступными стенами, росло и крепло, а потом они создали настолько сильную и искусную армию, что победили в войне самого Рамзеса Второго! Свою летопись и секреты они сохранили на множестве глиняных табличек, и кто-то из потомков впоследствии переписал их все в эту книгу. Она написана клинописью, и я…

Мой интерес быстро сменился недоумением, а потом и просто раздражением. Так вот куда привели эти книги – к очередным фантазиям. Единственное понятное слово для меня было – фараон. Я слышал туманные легенды о жившем некогда народе, который густо красил глаза и ходил боком, нелепо скрючив руки. Хотелось с досады вырвать у нее книжку и бросить в камин. Быть может, если бы в нем был огонь, я так и сделал бы. Но камин был холоден, и мой протест оказался бы жалким.

- Аника, - прервал я ее как можно спокойнее, - ты не умеешь читать даже на английском… Но даже если бы умела… каким боком эта сказка может касаться нас? Я не улавливаю…

- Да…, - она поскучнела и бережно поставила книгу обратно на полку. Я попытался запомнить ее, чтобы немедленно пустить на растопку, как только Аника выйдет погулять, - Я знаю, что не улавливаешь. Зачем тогда задаешь вопросы?

- Я спрашивал, что это за место, кто старуха в погребе и зачем явилась эта женщина? А ты мне травишь байки про какую-то Хутусию!

- Хатусас, - поправила она меня с бесящей невозмутимостью.

- Это разговор немого с глухим, - я разочарованно отмахнулся и вновь принялся за камин. В доме уже становилось холодно, - порой мне кажется, что ты умственно неполноценна.

- Да? Иногда я то же думаю о тебе… Ты знаешь, что я не могу ответить на твои вопросы так, чтобы ты понял. Но все равно задаешь их.

- Что же мне делать? – я не оборачивался, - Не задавать их вовсе?

- Я ведь не задаю…

Холодок прогулялся по моей спине. И дело было вовсе не в задуваемом в каминную трубу ледяном ветре. А в том, как она произнесла последнюю фразу - словно с намеком на то, что давно поняла мое положение беглеца и преступника… и решила напомнить, что не в том я положении, чтобы о чем-то спрашивать. Хотелось немедленно ударить ее в ответ. Сказать что-то такое, что немедленно сотрет эту печать таинственной загадочности с ее мордашки. Но что я мог? Выдать своего гнилого козыря – историю ее настоящей семьи? Действительно ли я знал эту историю? Та девочка на тропинке несколько минут назад ясно дала понять, что я был далеко не так осведомлен о ней, как думал.

...

Я планировал собрать вещи и уйти следующим же утром, но поднялась отвратительная, сырая, мартовская метель. Представив, что придется искать ночлег в лесу, я малодушно подкинул дров в камин и занялся повседневными делами. А потом откладывал уход снова и снова. Меня держали и теплый дом, и осознание того, что погреб по-прежнему полон припасов, которых нам вдвоем хватило бы еще на несколько месяцев сытой и спокойной жизни, и которые мы физически не смогли бы унести с собой. А оставлять на произвол судьбы столько отличной еды я просто не мог себе позволить. Первое время я страшно опасался новых гостей, но дни складывались в недели, а наше уединенное убежище оставалось уединенным. Как бы нелепо это ни было, но Аника оказалась права. Ни та женщина, ни, тем более, ее муж или его приятели не появились. Тогда я решил дождаться настоящего тепла, и только тогда двинуться в путь.

Март сменился апрелем, на соснах стали набухать розовые шишки, и я начал расслабляться. Вновь подумал о том, чтобы сходить в деревню за инструментом и живностью (да и Анике нужно было купить пару новых одёжек), построить овчарник, а историю с посетителями забыть, как недоразумение.

- Дочка, мне надо добраться до деревни, чтобы купить кой-чего. Ты ведь справишься без меня несколько дней? – спросил я как-то, старательно сбривая своим верным кинжалом отросшую за зиму бороду, - Я бы взял тебя с собой, но… Вид у тебя в этом рубище настолько плачевный, что…

Случайно бросив взгляд в окно, я молнией кинулся к двери и, задвинув тяжелый засов, припал к половицам. Через несколько мгновений, в дверь раздался робкий стук, а после паузы еще один – более настойчивый. Я возблагодарил Господа, что на дворе теплый апрельский денек, и над нашей трубой не вьется предательский дым.

- Мисс Берта? – раздался неуверенный женский голос из-за двери, а потом окно слегка потемнело – некто по примеру своей предшественницы пытался заглянуть в него. Окно было высоко, к тому же закрыто занавесками, но я все равно по-крабьи переместился из зоны возможного обзора и зыркнул на Анику, всем своим диким взглядом и позой призывая ее к тишине. Она с легкой усмешкой глядела на меня поверх спинки кресла. Но, слава Богу, молча.

Женщина потопталась на крыльце и, судя по шагам, пошла в обход дома. Я осмелел и, поднявшись, сунул нос меж занавесок. У основания тропинки, как и в прошлый раз, спиной к дому и закрыв лицо руками стояла девочка. Длинное пальто с капюшоном не позволяло ее разглядеть, но судя по ее росту, ей было лет десять. Женщину же я видел лишь мельком, когда заметил ее на подходе к дому и, судя по одежде и подаче себя – она была не простой селянкой, а дамой состоятельной. Как и первая. Разве что без скрывающей лицо вуали.

Вновь послышались шаги, и я, аккуратно отпустив занавеску, отошел от окна. Снова стук, затем безуспешные попытки открыть дверь и в конце концов, крики, постепенно переходящие в истерику: «Мисс Берта!... Вы дома?.. Вы здоровы?! Сегодня её день! Пожалуйста!! Будьте же милосердны!!!»

Эта пытка длилась несколько часов. Женщина стучала руками (а потом и ногами!) в дверь и умоляла открыть, ибо «время уходит». Я сидел, привалившись спиной к двери, схватившись за голову и не понимая, почему она до сих пор не схватила камень с тропинки и не вынесла стекло. Понятно, что толку от этого не было бы, так как ей со всеми ее корсетами, юбками и панталонами, просто не забраться. Но хотя бы ради морального удовлетворения. Ведь ясно же, что раз дом закрыт изнутри, значит, и хозяйка внутри… Но, казалось, женщине просто не приходило это в голову, или же она не осмеливалась.

Когда на лес опустились глубокие сумерки, штурм утих. Слышались только безнадежные всхлипывания и мольбы. Потом камушки зашуршали прочь от дома, и я снова прильнул к окну.

Женщина подошла к девочке и долго смотрела на нее. Меня поразил ребенок… Конечно, я не весь этот день видел ее, но… она по-прежнему спокойно и молча стояла на том же самом месте, прижав к глазам ладони. Кто – не важно, взрослый или ребенок – способен простоять так несколько часов?

Женщина некоторое время в растерянности разглядывала свое дитя, потом вернулась к нашему дровянику и вытащила из него увесистое полешко. Не знаю, решился бы я помешать ей, если бы сразу сообразил, и если бы у меня было бы хоть несколько секунд времени. Но времени не оказалось. Коротко вскрикнув, она размахнулась и со всей силы опустила полено на голову ребенка, потом откинула его и с диким воем, покачиваясь, скрылась за деревьями. В оцепенении я глядел на кучку тряпья, в которую за мгновенье превратился ребенок. Ох, если бы мы ушли еще тогда, в марте! Может, это и не спасло бы ребенка, но хотя бы мне не довелось смотреть на чудовищное детоубийство!

«Не выходи», - пробормотал я, не глядя на Анику, открыл дверь и на негнущихся ногах приблизился к девочке. Прелестное синее бархатное платьице, лаковые туфельки с атласными лентами, белые чулки и кружевные панталончики. Благородная дочь богатых и, без сомнения, любящих родителей. Вот только голова ее напоминала разбитый глиняный горшок, наполненный кровью, мясом, тряпками и волосами.

Стараясь ни о чем не думать, я погрузился в теплый душный запах крови и фекалий, стянул с себя рубашку и замотал ей размозженную голову. А потом поднял девочку на руки и унес в погреб. У мисс Берты все-таки появилась компания.

Аника. Часть 4