Жду новый пост

Серия «Ицамна»

В один из таких подъемов, он разглядел, как гигантская старуха, вмурованная в ствол дерева, согнулась пополам и передала своего чудовищного отпрыска паре дюжин протянутых к ней черных, маслянисто блестящих рук. Это было что-то за пределами понимания. Ребенок был размером с многоквартирный дом, но при передаче он скукожился до обычных человеческих размеров. Единственное, с чем он мог сравнить такую метаморфозу – это построенные с нарушением перспективы комнаты в парке аттракционов. Подходишь к одной стене и сгибаешься пополам, чтобы не задеть потолок, отходишь к другой и оказываешься размером с годовалого ребенка, гуляющего под столом.

Отчаянно затекшая и хрустящая от напряжения шея не выдержала, и он снова откинул голову, больно ударившись затылком о камень.

Он осознал – надежды нет! Сейчас демонический спиногрыз сожрет его, и никто не крикнет в последний момент: «Полиция! Всем руки за голову!», не снимет его с холодного камня, не укутает в плед и не посадит в чистенькую, сверкающую машину медицинской службы. Жизнь его, какая бы она ни была, оборвется через мгновение здесь – на неведомой поляне вне времени, под бесконечным сморщенным покрывалом суматошно подмигивающих звезд.

- Неми-ра Итсам-ни амаро-ки шу…, - послышался хриплый голос, в котором он без труда признал голос Марты. Так вот кто лишит его жизни! Игнорируя адскую боль, он приподнял голову и посмотрел на своего палача, старательно декламирующего древние ритуальные слова, - Шустра-ли амаро-ки Итсам-ни!!!

С последним словом она переложила ребенка на сгиб локтя одной руки, а в другой сверкнул кинжал, выполненный из какого-то остро заточенного черного камня. Брызнула кровь, Альфонсо зажмурился, забился из последних сил, уверенный, что кинжал вонзился в его плоть, и он просто не чувствует это из-за онемения. А мгновение спустя, его голову зафиксировали и подняли. Он закричал, но тут же закашлялся, когда в рот полилась какая-то жидкость. Он распахнул глаза и увидел перед лицом младенческую ладошку, из которой непрерывным потоком лилась… кровь? Это было больше похоже не на кровь, а на густую древесную смолу.

«И вся любовь?», - промелькнула у него полная облегчения мысль, - «Если бы сразу все объяснили, я бы…»

Язык обволокло сладкой, маслянистой субстанцией, и он с благодарной готовностью к сотрудничеству сглотнул.

Фернандес

Кабрера начал жадно глотать, и профессор расслабился. Он даже почувствовал легкий стыд, что усомнился. Кабрера, несмотря на то, что его высушили жрицы Ишь-Чель, мало внушал доверие. Внутренне он подготовился к протесту, к насильственному вливанию, к лишним страданиям Дитя, но Альфонсо, действительно, стал настоящим Майя и храбро и самоотверженно принес жертву.

Когда кровь перестала течь, Марта бережно вернула Дитя Матери, а жрецы, поддерживающие голову Кабреры расступились. Но голова его не откинулась безвольно назад, а осталась в том же положении на враз окаменевшей шее.

Профессор приблизился и с любопытством вгляделся в лицо Жертвы. Глаза того словно взорвались изнутри, превратившись в кровавые сгустки, на губах выступила розоватая пена, посиневшие кисти рук судорожно сжимались и разжимались.

«Что с ним?» – услышал он голос над плечом и, не оборачиваясь, коротко ответил:

- Он познал.

Профессор в расслабленном бессилии поглядел на Ицамну. Тот улыбался, а в старческих пятнистых глазах стояли слезы… Сострадания? Облегчения? Благодарности? Надежды? Понять это было трудно, ведь он так походил на своего преемника…

Шум Вселенной стих. Небеса застыли, как и травы под ногами. Время ненадолго остановилось для перезагрузки. Если Александр примет ношу, колесо сделает новый оборот и мир закрутится с новыми силами. Он не знал, сколько продлится эта пауза, но был уверен, что успеет все объяснить своему воспитаннику и дать ему право выбора – уйти или остаться и дать миру новый шанс.

Ицамна, наконец, опустил натруженные руки и принял из рук жены сына, рождения которого он ждал почти четыре тысячи лет. Ишь-Чель прижалась морщинистой щекой к его плечу и в глубоком покое прикрыла глаза.

- Пойдем, сынок, немного пройдемся, - мягко произнес профессор, тронув Александра за локоть.

- А как же… тут?

- Все хорошо. Пока. У нас есть немного времени на разговор и принятие решения. Время на это всегда есть. А когда будет поджимать, Ицамна позовет.

- Марта… пойдет с нами?

Девушка покачала головой. Александр окинул ее долгим взглядом, кивнул и двинулся рядом с Фернандесом прочь от Древа.

...

- Мой род испокон веков служил Ицамне, - неторопливо начал профессор, - Даже когда я был еще несмышлёнышем, то уже знал, в чем смысл моей жизни. Первое воспоминание – это я сижу на коленях прадеда и листаю книжку с картинками, где рассказана история Майя. Книжку эту написал и лично переплел мой далекий пращур в четырнадцатом веке, и с тех пор она, как священная реликвия, бережно кочевала от отца к сыну, и от деда к внуку. И я знал, что я особенный, ведь согласно календарю Майя, именно на мой век приходится его окончание и смена Солнц. Именно мне, и моим соратникам, предстояло найти Ицамне преемника. И, поверь, это было архисложно. Кроме того, что преемник в Великую Пересменку должен быть не младше тридцати и не старше тридцати пяти лет, он еще должен обладать особенными, редкими качествами. Ума не приложу, как находили таких людей древнейшие Майя, но три раза из четырех им это удалось.

- Это называется – найти дурачка. Поэтому вы так опекали наш интернат? Искали подходящего дурачка, разве нет?

- Ты считаешь себя дурачком? – удивился профессор.

- Все так считают…, - Александр горько скривился, - Даже мои родители.

- Мальчик мой… ты очень ошибаешься. Ты не дурачок, ты – гений. Один на миллиард.

- Почему? – Александр остановился и пытливо вгляделся в лицо профессора.

- Помимо фантастических умственных возможностей, ты, благодаря своим… кхм… особенностям еще и невероятно морально устойчив.

- Это то, что я ничего не чувствую? Что не умею…

- Да, - ответил профессор и продолжил свой путь, - Древнейшие летописи гласят, что только спящий душой способен принять груз Ицамны и не сломаться. Чувствующие – просто не выдержат. Именно поэтому из тысяч с виду подходящих кандидатур, по всем характеристикам подходишь лишь ты один. Невероятно умен, фантастически устойчив и при этом обладающий большим, чистым сердцем. Это характер настоящего Бога.

Профессор заметил, что Александр, едва ли сознавая это, вдруг расправил до того всегда сведенные вместе плечи.

- Твои родители… они оставили тебя лишь потому, что ты не вписывался в их узкий мещанский мирок. Подумай, что бы они сказали сейчас?

- А Марта? – Александр снова сгорбился, завернул грудь в плечи, - Она служила приманкой?..

- Ты сомневаешься в ее чувствах?

Александр долго думал. Профессор видел, что тот кропотливо перебирает и взвешивает всю их недолгую историю. А потом улыбнулся, когда Александр отрицательно помотал головой.

- Марта – это другое. Ее не нужно было искать. Она родилась в определенном месте, в определённое время, у определенных родителей. Точные координаты ее рождения были известны за тысячу лет. Рожденная в большой любви ради вечной любви. Она была предана тебе задолго до вашего рождения.

- А если бы… если бы вместо меня оказался кто-то другой, кто подходил под ваши… требования. Она бы любила его так же?

- Ты так и не понял? Другого не было и нет. Вы оба единственные в своем роде. Ицамна и Ишь-Чель.

Александр умолк, явно успокоенный, но потом задался новым вопросом:

- Я видел, как она умерла. Когда я уходил, она была мертва… Поэтому я и ударил вас, решив, что вы бросили ее умирать ради ваших идиотских…

- Ишь-Чель не только Богиня плодородия. Она еще и Верховная Жрица. Издревле ей может стать лишь женщина, погибшая в родовых муках. Потом уже насочиняли легенд про злых, пьющих кровь вампиров – так называемых сивататео, обитающих в заброшенных храмах и на перекрестках, с болтающимися меж окровавленных бедер наполовину рожденными младенцами.

Но это всего лишь байки, рожденные дремучими фантазиями и страхами. На самом деле, только Верховная Жрица может принять ношу Ишь-Чель и сопровождать возлюбленного Ицамну сквозь тысячелетия. Марта сознательно шла на эту жертву. Ради тебя. Когда после взрыва мы перенесли вас к Пьющему Камню, стало ясно, что травмы у Марты незначительны, а роды уже начались. Она вполне могла благополучно разрешиться от бремени и… так сказать, остаться за бортом…

- И поэтому вы разбили ей голову? Чтобы она точно умерла в родах?! – Александр с горечью и недоверием поглядел на профессора.

- Да, дорогой, - устало ответил тот, - Если бы Кабрера не оттолкнул ее в момент открытия двери, все произошло бы более… естественно.

- А если бы ее убило взрывом?

- Не убило бы.

- Почему вы так уверены?

- Никого не убило. Ты, думаю, уже понял, что здесь задействованы очень могущественные силы. Они не позволили бы никому погибнуть. Просто так.

- Но все же… как она оказалась внизу? Ведь я шел единственным путем… и если бы она…

- Марта по-прежнему наверху. На Пьющем Камне. То, что ты видел здесь – лишь результат жертвы, принесенной Альфонсо. Она выросла из небольшой глиняной фигурки, густо смазанной семенем «чистого» мужчины. И только тебе решать, остаться ей с тобой или быть погребенной наверху.

Александр обхватил голову руками.

- Вы все говорите про выбор, но из вашего рассказа следует, что нет и не было никакого выбора для нас обоих! Ведь если я уйду, то…

- Да, Ицамна падет. Может, будет новый потоп, или огненный апокалипсис, или еще что-то… А может, и не будет ничего. Просто мир быстро захиреет и умрет. От естественных причин.

- А потом?...

- А потом, - профессор пожал плечами, - Хунаб-Ку снова поднимется из Моря Безмятежности и создаст новых богов. Не сразу конечно. В Макромире – макровремя. Это только Христианский Бог умудрился создать мир за семь дней. Поэтому я в него никогда и не верил.

Они помолчали. Каждый о своем.

- А что будет с нами? – он оглянулся назад, на застывшее среди лугов Древо, - Они оба не показались мне слишком счастливыми. Немедленно умереть или жить несчастливо тысячи лет… Я бы, пожалуй, подумал…

- Ты застал лишь последние часы их царствования. Да, эта ноша тяжела. Но и почетна. Тот мир, в котором мы живем почти четыре тысячи лет, не так уж был и плох. Лишь последнее столетие свидетельствовало, что боги состарились и устали.

- А они?

- Они вернутся. И у них тоже будет выбор – выйти и дожить свой срок среди простых смертных, остаться здесь, среди самых верных жрецов и служить тебе или… спуститься ниже – в Шибальбу.

- Служить нам… Мне и Марте! – поправил Александр профессора.

- Верно. Прости. Но если уж быть совсем точными – служить Новорожденным Ицамне и Ишь-Чель…, - профессор помолчал, - Пора обратно. Время истекает. Кабрера не протянет долго, а он еще не выполнил свою задачу до конца.

Александр

Когда они вернулись, время словно снова пошло вперед. Небеса кренились и оглушительно грохотали, тут и там в звездной пучине можно было различить угрожающие заломы и трещины, сочащиеся субстанцией, напоминающей пламенеющий закат.

Александр с опаской перевел взгляд на Ицамну, по-прежнему прижимающего сына к груди. Ранка на его огромной пухлой ладони почти затянулась, и он уснул, окруженный любовью и защитой родителей.

- Пришло время принять ношу, - произнес профессор и подвел Александра к Альфонсо. Тот изменился. Из глаз и рта текла кровь, а по всему телу змеились неестественно выпуклые и темные вены. Он казался умирающим от сильнейшего заражения крови и, одновременно, столбняка.

- Мне… предстоит то же? – спросил Александр, разглядывая несчастного толстяка.

- Нет. Даже самый устойчивый смертный не сможет переработать кровь Древних Богов. Кабрера здесь именно для этого. Он что-то вроде…, - Фернандес задумался, - В английском нет подходящих слов. Но представь себе какой-нибудь сильный яд, например, тайпана. Капля убивает человека в течение трёх часов, но если эту каплю разбавить галлоном, скажем, простой воды, то его концентрация уже не будет представлять опасности для жизни. К сожалению, кровь Ицамны нельзя разбавить водой. Только живой человеческой кровью. И наш прославленный друг является таким своеобразным резервуаром. Поверь, мой мальчик, тебе ничего не грозит. Тем более, что кровь Ицамны была разбавлена дважды – сначала смешавшись с кровью Ишь-Чель в их ребенке, а потом уже…

Профессор прервался, кинул взгляд на посветлевшее на далеком горизонте небо и решительно подал знак Марте, стоявшей в сторонке с древнейшей реликвией - кинжалом из вулканического стекла. Александр без труда поверил, что это незамысловатое оружие когда-то в точности так же держала в руках другая женщина – та, которая теперь пытливо глядела на них из ствола Мирового Древа.

Марта подошла и без колебаний точно выверенным движением вспорола живот Альфонсо у основания ребер. Кровь веером забрызгала ее лицо, но она даже не моргнула и тут же погрузила руку по локоть в открывшуюся рану. Секунда промедления, мощный рывок и вот уже у нее в руке большое, покрытое желтоватым жирком слабо трепыхающееся сердце.

В голове Александра промелькнула единственная мысль – рождественский гусь, из которого опытная хозяйка одним движением выдергивает все внутренности. А потом Марта подошла и, не давая ему ни секунды на размышления, протянула сердце к лицу. Он послушно коснулся губами отвратительно теплого, остро пахнущего медью мяса, потом надкусил его и начал пить.

...

В мгновение ока все изменилось. Он чувствовал подсыхающую на подбородке кровь своей первой – самой сладкой – жертвы, чувствовал, как вяло двигаются и распадаются ее красные и белые тельца. Потом поглядел вокруг, на почтительно склонившихся вокруг людей. На небо – бессчетное количество лениво вращающихся друг в друге золотистых сфер. Крепких, молодых, здоровых небес. На Марту, которая с по-детски непосредственным удовольствием облизывала красные, липкие пальцы и улыбалась ему.

- Открой глаза, - шепнула она, и голос ее разнесся эхом над бесконечным зеленым лугом. Он с удивлением понял, что действительно, глаза его закрыты. Распахнув их, он увидел одновременно все вокруг – что есть и что было. Каждое животное и каждого человека, когда-либо бродивших по Земле. Рождения, смерти, войны, примирения, радости и боль, жертвы и палачи, боги и их служители, катастрофы и возрождения, каждый срезанный маисовый початок и каждое семя, брошенное, взамен, в Землю. Все слилось в единый поток вне времени, происходя одновременно здесь и сейчас. Высоко в Небесах и глубоко под Землей тысячи древних и новорожденных богов одновременно востребовали от своих служителей жертвы в его честь. Где-то за пределами Мироздания отозвался Великий Хунаб-Ку, покачиваясь на волнах бескрайнего Моря Безмятежности.

Александра поглотила визжащая эйфория, во рту пересохло, глаза лезли из орбит, как у перепуганной лошади, в голове лопались тысячи сияющих мыльных пузырей, в которые превратились его мысли. Ему казалось, что голова его не выдержит и взорвется, как перезревшая тыква. Он вскинул руки и попытался ее удержать, понимая, что умудряется стискивать ладонями виски, и, одновременно, прижимать к себе теплое податливое тело жены.

Сколько продолжалась эта агония, он не представлял. Время перестало существовать. Только в какой-то момент он понял, что ему стало легче. Знание никуда не ушло, но больше не причиняло боли. Бесконечное мельтешение и катавасия перед глазами приняли подобие порядка.

Он отнял руки от головы и отпустил Марту. Поглядел на Древо. Оно опустело. Лишь у его основания, прислонившись усталыми спинами к мощному стволу, сидели две фигурки, держа в кольце любящих рук дитя. Черноволосая женщина с характерно скошенным лбом и темным сумрачным взглядом и светловолосый долговязый мужчина. Александр знал, что когда-то давным-давно Майя ходили войной за Большой пролив на поиски нового Бога. Ишь-Чель должна быть своей, взращённой на родной Земле, но Ицамна может быть лишь чужеземцем. О тех событиях не осталось даже легенд, как, вероятнее всего, не останется легенд и о его собственном Рождении. Можно только надеяться, что через четыре тысячи лет сохранится хотя бы жалкая горсточка людей, которая будет помнить, что необходимо привести приемника и завести эти часы снова…

«Что бы сейчас сказали мои родители?» - мысль даже не успела оформиться, а он уже видел родителей – постаревших, но все еще бодрых. Они устраивали семейный ужин для детей, внуков и друзей. Хороший дом, добротная жизнь с посудомоечной машиной, новым автомобилем, оросительной установкой на лужайке и ежемесячными посиделками, вроде этой… где о нем никто не вспоминает. Он ожидал, что в душе, которая впервые в жизни чувствовала остро и ярко, ворохнется обида и злость. Он чувствовал, что стоит только захотеть, как на этот крепкий, симпатичный дом упадет, скажем… метеорит. Но такого желания не возникло. Видение влилось в общий круговорот и пропало из его мыслей.

- Итсам-ни аль ми…, - заговорил рядом профессор, тщательно подбирая древние слова. Александр мягко улыбнулся, от чего где-то на заснеженных верхушках Тибета внезапно распустились цветы.

- Я еще не забыл английский, - ответил он очень тихо, чувствуя, что так безопаснее для окружающих.

- Как ты… себя чувствуешь? – Фернандес с боязливым почтением косился на Новорожденного.

- Великолепно! – ответил Александр и коснулся губами, черноволосой макушки жены, которая по-прежнему преданно прижималась к нему, - Что дальше?

- Прими ношу, Отче. Время пришло.

Александр отстранил от себя Марту и, приблизившись к Древу, увидел у его основания широкое дупло высотой в человеческий рост. Он согнулся, шагнул в его пахнущую сочной зеленью и смолой нутро и пророс внутри, вытянувшись и раздавшись в стороны. Его руки превратились в исполинские ветви и приняли на себя груз Небес. Впрочем, никакой тяжести он не испытывал, чувствуя, что может держать Мир одной только мыслью. Пока может.

Вскоре бедром он почувствовал горячее, гладкое бедро своей женщины. Марта… то есть Ишь-Чель, сладостно обвилась вокруг него. Божественно прекрасная, плодородная, желанная… Он положил руку на ее плоский живот и с удовлетворением почувствовал слабый отклик.

Время понеслось мимо, а когда он снова глянул на поляну – она опустела. На жертвенном камне остались лишь крошащиеся, выбеленные ветрами кости.

Из радиопередачи:

- ...а некоторые боялись… - ведущий прервался, явно отхлебывая из большой кружки горячий сладкий кофе, - День зимнего солнцестояния Две тысячи двенадцатого года успешно прожит, и, как говорила незабвенная Скарлетт, наступил Новый День! Да будет стыдно тем мракобесам, которые устроили взрыв под гробницей древнего правителя Паленке – Пакаля. Прокомментирует это нелепое происшествие профессор Техасского Университета Диего Фернандес. Мистер Фернандес, что все-таки произошло?

- Как вы уже и сказали, дремучие мракобесы, не дождавшись обещанного Конца Света, решили устроить его собственными силами - взорвать баллон с кислородом в нише под гробницей Пакаля. Многие барельефы и фрески безвозвратно утрачены...

- Некоторые из задержанных индейцев утверждают, что из той пещеры есть проход на нижние уровни…

- Это ерунда. Пещера монолитна. Мы с коллегами за годы работы прослушали каждый сантиметр стен и пола, и никаких пустот не обнаружили. Сейчас предстоит кропотливая работа по укреплению свода пещеры и, конечно, этот ярус еще очень долго будет недоступен как для научных изысканий, так и для экскурсий.

- А как вы прокомментируете странные всполохи на небе. Всю ночь в студию звонили люди, утверждающие, что небо… провисло и трещит по швам.

- Это ни что иное, как заботливо взращённая СМИ истерия. А может, и так называемое гало. Но я всего лишь археолог, и лучше вам обратиться к астрономам или гадалкам.

- Что ж, поблагодарим нашего гостя и пожелаем ему успехов в его исследованиях.

После небольшой музыкальной паузы ведущий перешел к новостям:

- Чили и Аргентина объявили тревогу в связи с извержением вулкана Копауэ. Ряд районов Великобритании серьезно пострадали от проливных дождей. Парламентские выборы Италии назначены на конец февраля… Хм-м.. А вот это интересно.

Пришло сообщение из нашего Остина, где на рассвете семья была уничтожена упавшим на дом метеоритом. Губернатор штата и соседи, чудом не пострадавшие при этом редчайшем явлении, выражают свое сочувствие. Среди руин дома были обнаружены тела пятерых взрослых и восьми детей. Для кого-то эта странная и, без сомнения, тревожная ночь, все-таки стала Концом Света.

Среди прочих, он узнал коротышку Чаака в сложном головном уборе и с круглым щитом в руке, Панахтуна – с традиционно воздетыми к небесам руками, Эк Чуачаса с тяжелым мешком за спиной – бога-покровителя торговли, Юм Каакса с целой охапкой кукурузных початков в искривленных руках…

Изображения постепенно отдалились, снова погрузившись во мрак, но Александр продолжил путь по центру галереи, не стремясь разглядеть их. Он и так уже понял, что стены представляют собой сцену всеобщего божественного преклонения. И даже не сомневался, чье изображение ждет его в конце пути – либо Ицамны, либо самого Хунаб Ку. Но это его мало интересовало. Он был уверен, что там же – внизу – он найдет и профессора. И сможет задать ему простой вопрос. Почему он бросил его беременную жену умирать на холодном камне? Искалеченную. В родовых муках.

Спустя примерно час неспешного шага, он обратил внимание, что стало светлее. Он снова видел изображения на стенах, несмотря на то, что галерея больше не сужалась. Свет не был похож на факельный, скорее напоминал мягкое сияние весеннего луга на закате. Он отбросил почти погасший факел и двинулся дальше.

Альфонсо

Первый восторг быстро сменился тревогой и даже физической болью. Если бы он мог, то раскидал этих шлюх и дал дёру. Но он не мог. Все его члены, за исключением того, что колом стоял между ног, были вялыми, как разваренные макаронины. Прикосновения полных грудей к плечам и лицу, гладких, горячих ладоней к массивному, покрытому густым черным волосом, животу, больше не будили романтических ощущений. Он почти их не замечал, сосредоточившись только на том, что происходило ниже – между его бедер. Схожие ощущения он испытывал разве что в подростковом возрасте, во время эротических снов, оканчивающихся мучительной поллюцией. Когда пенис без конца пульсировал и пульсировал, выплевывая незрелую, комковатую сперму, и никак не желал успокоиться.

Руки, орудующие над его членом, не останавливались ни на секунду. Поначалу он, гордый собой, вел счет, но почти сразу сбился и не знал, сколько раз уже кончил. Он бы и рад был остановиться, но, когда «жезл его страсти», казалось, приказал, наконец, долго жить, горячие цепкие ладошки сменились чьим-то тесным, жадным ртом, и все закрутилось по новой. Раз за разом.

Он умолял остановиться, но пленившие его женщины не знали пощады. В конечном итоге, очередная бурная эякуляция сменилась неконтролируемыми судорогами и непродолжительным, но глубоким обмороком.

...

Очнувшись, он ощутил долгожданный покой, но поборол желание немедленно подняться и осмотреться, боясь снова привлечь к себе внимание женщин. А потому, не меняя темпа дыхания, прислушался к окружающему миру.

Казалось, его постель из леопардовых шкур мерно покачивается на волнах. По бокам слышался шорох многих пар ног. Он приоткрыл один глаз и увидел плывущий мимо каменный свод. Значит, его несут куда-то…

Может, прибыла помощь? Медики, полиция, сияющие в ночи мигалки! Репортеры скоро будут бежать вслед за его носилками, пытаясь взять первое – самое горячее – интервью. Он забеспокоился, обшаривая себя онемевшими, слабыми руками. Черти! Даже не прикрыли!

Переживая, что придется давать интервью в столь неприглядном виде, он завозился и вдруг увидел впереди что-то вроде сияющего золотистого водопада, спадающего подобно кухонным шторам из бусин.

Дурное предчувствие еще не успело закрасться ему в душу, как с ног до головы его окатило водой. Все тело словно пронзили тысячи иголок. Впрочем, боли не было, лишь слабое покалывание, как будто его густо намазали эвкалиптовой мазью.

В голове за миг промелькнули все самые важные и самые счастливые моменты в его жизни – первая поездка с родителями и братом в Дисней Лэнд; похороны горячо любимой бабушки, которая всегда утверждала, что «Альфи ждет большая судьба»; первая девушка, которая, краснея, согласилась на свидание – ее темные мягкие волосы, пахнущие ромашкой, в которые он после зарывался лицом; вечеринка с самыми близкими друзьями на природе. Запах жареных колбасок и пива.

Альфонсо оцепенел и, хотя обрушившийся на него дождь был невесом и мимолетен, еще несколько минут не мог прийти в себя, остро переживая былое счастье и мучаясь неведомой прежде ностальгией.

А когда ощущения стали отпускать, он понял, что никакое интервью ему не грозит. Над головой действительно раскинулось долгожданное звездное НЕБО. Только морщинистое, будто только что вытащенная из сушилки, мятая, расшитая люрексом простыня. Тут и там вспыхивали зарницы, появлялись трещины, заломы и провисы. Широкий рукав Млечного Пути, цветом напоминающий несвежий синяк, опасно накренился, грозя вот-вот врезаться в Землю и держась только тем, что грузно навалился на ветви титанического, немыслимого по своим размерам Дерева – единственного, что росло в бесконечном поле, через которое его несли. Травы, будто в такт чьему-то прерывистому дыханию ложились то прочь от Древа, то вдруг поднимались и замирали на мгновение, чтобы тут же склониться в сторону Его.

Альфонсо заворочался, пытаясь сесть. Несущие его почувствовали движение и мягко опустили носилки на траву. Его окружали те самые – вымазанные с ног до головы черной краской – похожие на сгустки мрака фигуры. Косматые, длинноволосые головы; неподвижные глаза, похожие на гальку; тускло поблескивающие на черной коже золотые браслеты, нагрудные и головные пластины и перья квезаля, тоже выкрашенные в черный.

Пачкая его, они бережно помогли ему подняться и повели вперед – к Дереву. Оглушенный и изумленный, он было покорно поддался им, но вдруг резко затормозил, заметив прямо напротив Дерева, едва виднеющийся в густых сочных травах, высокий с округлой верхушкой камень – без сомнения жертвенный!

Он захрипел и замахал руками, пытаясь вырваться, но мягкие, почти ласковые, руки сопровождающих, внезапно налились металлом и крепко ухватив его, неумолимо потащили вперед.

- Идиоты! – заорал Альфонсо, и на губах его выступила пена, - отпустите меня немедленно! Они знают, где я, и уже идут! Если немедленно не отпустите, сгниете в «Топо-Чико»!

Все более бесцеремонно его приволокли к камню и, повалив на него, растянули ноги и руки вниз и в стороны. Он чувствовал затягивающиеся на них крепкие ремни, но разум его уже был далеко. Все его внимание было сосредоточено на том, что издали он принял за Дерево.

Ствол его был настолько широк, что, наверное, и все народы мира, если бы попытались окружить этот могучий колосс, потерпели бы сокрушительное фиаско. Ствол был одновременно и деревом, и исполинским старцем, воздевшим вверх руки-ветви и держащим над головой… небо. Небо корчилось, глухо хрустело, местами лопалось, подобно стеклу, раня его огромные ладони. Все вместе это было похоже на мужчину, держащего над головой натяжной потолок, полный воды, после того, как его квартиру затопили соседи.

С другой его стороны выступала еще одна необъятная фигура – женщины. Она безвольно осела так, что почти целиком вывалилась из ствола. Седые, поросшие древними мхами волосы, скрывая лицо, струились до самой земли, змеясь по ней, подобно побегам ежевики. Костлявые длиннопалые ладони конвульсивно подергивались, дряблые, отвисшие почти до пояса груди колыхались, а прямо там, где должны были бы быть ее погруженные в ствол ноги, что-то копошилось и попискивало, без труда заглушая грохот крошащихся небес

- Алана мару! – закричал кто-то, - Иш-чели алаби!

Крик подхватил и приумножил целый хор восторженных голосов.

Альфонсо, выгнутый в крайне неудобной позе, словно пытаясь встать на мостик, больше не мог держать навесу голову и откинувшись назад, истошно завопил и забился, пытаясь освободиться.

«Лама!», - внезапно вспомнил он свою, без сомнения, последнюю трапезу, - «Это было мясо ламы… Страшно редкое и дорогое, которое могли позволить себе лишь высокие правители, их приближенные и… приговоренные к жертве…»

- Кабрера, что вы орете? – послышался рядом голос, - имейте хоть каплю уважения.

От абсурдности этого упрека Альфонсо умолк и, выпучив от натуги глаза, закатил их так, чтобы видеть говорящего.

- Возрадуйся! – продолжил профессор со сдержанным ликованием, - Ишь-Чель родила!

Альфонсо с трудом взял себя в руки и, глядя налитыми кровью глазами на профессора, слезливо зашептал:

- Фернандес, развяжи меня. Умоляю! – он всхлипнул, - Я никому ничего не скажу. Просто уберусь отсюда и…

Профессор некоторое время глядел под Древо, где жрицы с торжественными песнопениями омывали Дитя из золотых кувшинов, потом подошел ближе к Альфонсо и напомнил с некоторым смущением:

- Кабрера, послушайте, вы сами увязались…

- Что?! – взвизгнул тот, но заметив многозначительно прижатый к тонким губам палец, послушно снова перешел на шепот, - Хочешь сказать, что я сам виноват?!

- Отчасти, - профессор виновато отвел глаза, - на твоем месте должен был быть другой. Ты его видел у входа в катакомбы. Он с рождения специально готовился, не касался за всю жизнь ни единой женщины, хотя для очищения достаточно воздержаться один год. Но Марта решила, что вас нам послал сам Ицамна, чтобы нам не пришлось жертвовать верным человеком. Такие люди нам пригодятся и наверху… если Древо выстоит эту ночь.

Профессор вдруг с интересом оглядел студенисто трясущееся тулово.

- Вы и правда год… ни с кем не …?

- Ерунда. Полная! Ваша Марта разбирается в мужчинах не больше, чем свинья в апельсинах! – не смотря на всю безнадегу своего положения, Альфонсо почувствовал обиду и возмущение.

- Не стоит стыдиться своей чистоты, - мягко ответил профессор, - Если вас это успокоит, то знайте – вы сделали и… еще сделаете большое дело ради всего Мира.

- Так меня это… НЕ УСПОКОИТ! – Альфонсо снова закричал и забился, пытаясь расшатать узы. Впрочем, эта попытка была более слабой, чем предыдущая – в спине и груди уже ощущалось онемение, а руки и ноги задеревенели.

- Я просто пытаюсь объяснить…, - Фернанандес снова глянул под Древо, - Как вы помните, издревле каждые пятьдесят два года Майя проводят ритуал разведения огня. Предпоследний был на зимнее солнцестояние 1960 года – в самый разгар Холодной войны. Я был в Паленке в тот День, и был свидетелем. Угли дымили, то и дело грозя потухнуть, несмотря на все мастерство жреца, но потом внезапно разгорелись сильно и ровно. Все человечество еще два года тряслось в ожидании ядерной войны. А мы – нет. Мы знали, что бы там ни было впереди, человечество проживет еще полвека. И значит, есть время, чтобы подготовиться…

А позавчера угли не загорелись. Совсем. Шастру очень силен и опытен, но все же не смог, хоть мы и надеялись, что Календарь неточен, и будет еще отсрочка. Нам пришлось перенести тело из джунглей под Храм надписей и позаботиться о том, чтобы его вовремя обнаружили. Таким образом мы исключили появление посторонних в ответственный момент. Мало ли кого могло принести из той же гробницы Пакаля на шум.

- Взрыв все равно услышали! И идут! – прохрипел Альфонсо.

- Нет. Взрыв был слишком глубоко под Землей. Его обнаружат только утром. Если утро наступит.

Профессор собрался было отойти, но Альфонсо окликнул его, облизнул трясущиеся, непослушные губы:

- Меня ждет то же самое, что того жареного… парня?

- О, нет! – профессор ласково придержал болтающуюся голову Альфонсо, давая отдых его плечам, - Ваша роль несоизмеримо более важная! Вы отлично поработали для Ишь-Чель, она благодарит вас. Уверен, что и Ицамна будет благодарен. В свое время.

Профессор внезапно наклонился и поцеловал Альфонсо в горячий, покрытый бисеринками пота лоб. Потом бережно отпустил его голову и отошел за пределы видимости. Альфонсо захныкал и принялся истово молиться.

Александр

Галерея все круче забирала вниз, стены постепенно сдвигались и вскоре от проспекта осталась лишь узкая тропинка, стиснутая серыми скалами - барельефы закончились много шагов назад. Александр шел на трепещущий впереди теплый зеленовато-желтый свет, и вскоре оказался у странного лаза, который словно бусами был завешен лениво падающими струями. Своеобразный водопад, источающий мягкое солнечное сияние, переливался всеми цветами радуги. Разбиваясь о камни, капли доставали до Александра, падали на его лицо и руки.

Кожу в этих местах слегка покалывало, словно на морозе, но ощущения не были неприятными. Скорее дарили ощущение энергии и свежести. Молодости. Он вытянул руки и подставил их под струи, а потом ополоснул лицо, внезапно наполнившись неведомыми ранее ощущениями – буйной радостью, щемящей грустью, горем, любовью и нежностью. Казалось, весь спектр эмоций разом обрушился на него на то краткое время, пока свежая, благоухающая травами и хлебом, влага стекала по его бледным щекам. Разбитая голова внезапно перестала болеть, а близорукие глаза обрели зрение, которого у него не было даже в детстве. Потом он сделал глубокий вдох и шагнул под водопад. Все тело пронзили тысячи благодатных игл, каждая из которых несла свое воспоминание.

Он уже понял, куда пришел, и внутренне подготовился воспринимать все чудеса, как должное. С внутренним холодком, он двинулся среди шумящих сочных трав к Древу. Где-то на полпути его встретили ликующими возгласами и на почтительном расстоянии сопроводили на встречу с древнейшими Богами.

Задрав голову, он всматривался в исполинское, искаженное страшным напряжением, лицо Старого Ицамны. Выражение «Словно он весь мир держит на своих плечах» - было придумано словно специально про него. Высокий выпуклый лоб избороздили глубокие морщины, длинный, мясистый нос нависал над пухлыми, но дряблыми губами. Между них то и дело мелькали в оскале стершиеся, редкие зубы цвета мореного дуба. Выпирающие из ствола тут и там части вмурованного в него тела были огромными, но явно уже старческими, изношенными. Плечевые мышцы дрожали от натуги, острые худые колени мелко тряслись. Испещренные капиллярами светлые глаза в крапинку в какой-то момент оторвались от навалившегося на плечи и готовящегося обрушиться Неба и посмотрели прямо на Александра.

Вместо ожидаемых ужаса и благоговения, Александр испытал лишь глубочайшее сочувствие к древнему титану. Но долго держать этот испытующий, внимательный взгляд он не мог и переключил внимание на Ишь-Чель. Богиня любви, плодородия и материнства, была так же дряхла, как ее супруг. Сухими, жилистыми руками она прижимала к отвисшей, покрытой старческой пигментацией груди, оглушительно причмокивающего, обернутого в пелену из седых и замшелых материнских волос, огромного младенца.

Среди дряхлости и избывания он без труда различил знакомые черты. Вероятно, лет через семьдесят Марта могла бы выглядеть так же… если бы осталась жива. В носу запершило, дыхание прервалось, и из его груди вырвался какой-то неопределенный звук – не то всхлип, не то смешок.

Ишь-Чель услышала, оторвалась от ребенка и, взглянув на него с высоты своего титанического роста темными сумрачными глазами… ласково улыбнулась беззубым ртом. Александр виновато улыбнулся в ответ.

Внезапно раздался оглушающий скрежещущий грохот, похожий на раскат грома в самом эпицентре летней грозы, заглушивший все остальные звуки Вселенной. Александр не сразу понял, что Ицамна заговорил. Что именно тот сказал, он не знал, но по радостному облегчению на лицах жрецов понял, что это было что-то ожидаемое и желанное. Через мгновенье Исполин снова возвел очи к небесам, а на плечо Александра опустилась рука.

Он обернулся, увидел профессора и, не задумываясь, тут же ударил его по лицу. Удар вышел неуклюжим, слабым, но Фернандес, скорее от неожиданности, отшатнулся и упал на спину. Прижимая руку к разбитым губам, он заговорил - быстро, настойчиво:

- Времени совсем мало. Великий Ицамна на пределе. Если хочешь, можешь убить меня. Я с радостью приму смерть во имя тебя. Но потом. Сейчас нужно действовать.

- Она… - начал было Александр, но тут же в изумлении умолк. От группы косматых черных фигур отделилась одна и, приблизившись, взяла Александра за руку. Марта. Не веря своим глазам, он провел по ее лицу дрожащими пальцами, стирая черную краску.

- Как?.. Ты?.. Где?.. – Александр хотел задать тысячу вопросов, но от потрясения не мог связать и двух слов. Глаза его жадно обшаривали стройную фигурку жены, словно не было ни беременности, ни страшных родов, ни… смерти.

- Я все объясню, - говорил профессор, - Но чуть позже. Ицамна дает добро, и надо как можно скорее избавить его от ноши. Пока еще есть время.

- На что дает добро? – спросил Александр, не в силах оторвать глаз от Марты, глядящей на него с таким знакомым молчаливым обожанием.

- На преемника, конечно! – был ответ.

Александр несколько секунд в шоке глядел на профессора, пытаясь осмыслить сказанное им.

- Если я правильно все понял, преемник…, - он задохнулся и выпалил с несвойственной ему эмоциональностью, - А «преемника» вы спросили, дает ли он добро?!

- Ты вправе отказаться. Но имей в виду: твоя жена стоит сейчас перед тобой только благодаря жертве этого человека – он кивнул на распростертого на камне мужчину, - Если откажешься, с наступлением нового дня она уйдет. Впрочем, как и весь мир. Но если ты примешь груз на свои плечи, то вас с Мартой ждет фантастически долгая жизнь… Бок о бок в этом благословенном краю.

- Это похоже… на шантаж, - скривился Александр, но крепко сжал руку Марты, боясь, что она исчезнет, как наваждение.

- Называй, как хочешь, - Фернандес не отводил исступленного взгляда, - но позволь сделать то, что необходимо. Ицамна вряд ли продержится больше часа.

Александр с жутким предчувствием поглядел на подготовленную жертву и без особого удивления признал в нем надоедливого толстяка. Глаза того были открыты и заполошно обшаривали окружающих. То и дело из его груди вырывались сдавленные рыдания и просьбы позвать врача. Блуждающий взгляд ненадолго остановился на Александре, губы заплясали и скривились в жалостливой гримасе.

- Пожалуйста, позовите доктора, - бормотал он, задыхаясь, - я уже не чувствую ног. Если вы ненадолго отпустите меня… я бы просто размялся, восстановил крово…ох, кровоснабжение. А потом я… честно-честно…!

Александр шагнул было к нему, но профессор удержал его и покачал головой.

- Не жалей его. То, что он сейчас познает… каждый Майя счел бы за великую честь…

- Но он же не Майя…

Фернандес прикрыл глаза и кивнул, словно говоря: «Теперь он - Майя».

Ицамна (часть 6)

Александр

Он отпихнул суетившегося профессора и быстро, интуитивно, нажал на центр округлого барельефа. «Ракушка» ушла внутрь и послышался страшный гул, словно вся пирамида сошла со своей оси. Он продолжил давить, но камень перекосило, и он застрял. В какой-то момент он уверился, что придется как-то вытаскивать его обратно, выравнивать в нише, но внезапно он снова сдвинулся и легко провалился под его рукой. В лицо сначала ударила волна удушающе затхлого смрада, которая, казалось, высосала весь воздух из его легких, а потом его снесло каменной плитой, которая вылетела, как пробка из бутылки.

Голову его взорвало чудовищной болью, и, отлетая вместе с плитой прочь, он еще успел услышать чей-то сдавленный визг. Разобрать мужчина это кричит или женщина он не смог, а потом погрузился в небытие.

Альфонсо

Он отчаянно пытался вдохнуть, но в горло вместо живительного воздуха лезло что-то, напоминающее сахарную вату и цементную пыль. Все прожекторы, кроме одного, погасли. А тот, что остался, истерично мигал, лишь добавляя хаоса вокруг.

- Эй! – прохрипел он, - Все живы?!

Ответом ему была тишина. Израненными руками Альфонсо сбросил завалившие его обломки и сел. В легкие тут же хлынул вожделенный воздух. Пыль почти осела, но пространство пещеры все еще было затуманено мелкой белёсой взвесью.

Шумно дыша и щуря глаза, он попытался определить местоположение спутников и решетчатой дверки, но в подмигивающем сумраке все пространство пещеры приобрело странные, причудливые очертания. Все казалось чужим, незнакомым.

«Эти идиоты могли бы догадаться, что произойдет взрыв. Даже их богам неведомо, какие газы скопились за тысячу лет в этой …», - думал он, вглядываясь в черную пропасть, возникшую в стене и пытаясь догадаться, что за ней – еще одна пещера? Ниша? Проход на другие ярусы? Края пропасти топорщились вывороченными камнями, напоминая акулью пасть, полную сточенных, кривых зубов.

В конечном итоге, он пришел к выводу, что сейчас его не должно волновать, что там. Узнает потом, сидя со стаканом пива перед телевизором. Или коллеги доложат. Сейчас - надо выбираться.

Он попытался подняться, но тут же снова безвольно осел. Боли в ногах он не чувствовал, но что-то явно было не так. Они словно превратились в поролон. Он попробовал снова – с тем же результатом. Паника подступила к горлу.

- Фернандес?! – заорал он, закашлялся и завопил еще громче, - Э-эй! Кто-нибудь?!

Послышались шаги. Мигающая полутьма наполнилась вышедшими из акульей пасти неясными темными силуэтами. Краткий миг облегчения, сменился ужасом. Теневые головы и тела топорщились вениками перьев. А через секунду до него дошло, почему они так темны – фигуры с ног до головы были выкрашены черной краской.

Фанатики! Бороться в его состоянии смысла не было. Оставалось только надеяться, что смерть будет быстрой.

Александр

Заслышав стон, Александр приоткрыл глаза, но голова тут же взорвалась миллионом атомных бомб. Он вскрикнул и зажмурился вновь, так и не определив, кто стонал. Фернандес? Марта? Он сам?..

Сжав трясущимися ладонями стучащие виски́, он прислушался. Несколько секунд тишины, и новый сдавленный стон.

Скрежеща зубами, он сел и обнаружил себя в незнакомом помещении, где кроме здоровенного отполированного камня, похожего на саркофаг и узкого дверного проема с чадящими по бокам двумя факелами, ничего не было. Да и не поместилось бы при желании – комнатушка была совсем крошечной. С трудом ворочая шеей, он поднял голову и увидел свисающие с края «саркофага» длинные, черные, слипшиеся от крови, волосы. Марта!

Она лежала на боку, скрючившись, подтянув к груди колени и часто тяжело дышала. Сразу подняться на ноги Александр не смог, поэтому подполз к камню на четвереньках и встал на колени.

- Где ты ранена? – спросил он, коснувшись рукой ее горячего мокрого лба, - Где болит?

Марта открыла глаза и, встретившись с ним взглядом, попыталась улыбнуться. Улыбка получилась жалкой и жуткой.

- Только не уходи, - прошептала она, - Будь подле меня…

- Как мы здесь оказались?

- Не знаю…

- Это Фернандес нас сюда перетащил? Или может быть…?

- Да. Да. Перетащил. Только не уходи! – прерывисто шептала она, с трудом выговаривая слова.

Александр оглядел жену и похолодел. Ей срочно была нужна помощь. Левая сторона ее головы сильно кровоточила. Там же - на виске - была различима внушительная вмятина.

- Профессор пошел за помощью?

- Да. Да.

- Как давно? Вспомни, пожалуйста!

- Давно. Скоро вернется. Не уходи.

Александр растерянно смотрел на жену. В сознании ли она? Или просто бредит? Не потеряет ли он драгоценное время, если будет просто сидеть рядом?

- А толстяк? – он напряг память, - Кабрера? Он тоже ушел?

- Кабрера ушел, - Марта внезапно ухмыльнулась, - Вниз.

Понимая, что она явно не в себе, Александр не стал больше задавать вопросы. Вместо этого с трудом поднялся, доковылял до дверного проема и, сняв со стены один из факелов, выглянул с ним наружу. Очки, которые он в последние годы снимал лишь перед сном, пропали без вести. Поэтому за дверью он смог разглядеть лишь погруженную в мутный мрак широкую наклонную галерею – почти что проспект – оба конца которой терялись в кромешном мраке. Свод был настолько высок, что даже вытянув факел на всю длину руки, Александр не смог разглядеть свод. Куда идти? Если верить Марте, Альфонсо отправился вниз… Но ясно ведь, что выход должен быть наверху…

Мужчина вгляделся в верхнем направлении и заметил, что вдалеке время от времени что-то хаотично мерцает, словно кто-то подает сигналы, мигая слабеньким фонариком. Быть может, это профессор? Пытается привлечь внимание? Но если профессор остался наверху, раненый, то кто их перетащил вниз? И зачем, если для спасения нужно всего лишь выбить жалкую решетку и подняться по лестнице?

Он вернулся к Марте и вгляделся в ее лицо. Оно горело лихорадочным румянцем, но дыхание выровнялось, а глаза были закрыты. Может, уснула? Он протянул было к ней руку, но тут же одернул. Ему совершенно не хотелось, чтобы она проснулась и опять начала… бредить? Вместо этого он снова выглянул в галерею, пытаясь определить расстояние до мигающей точки. Далеко, но не слишком – не более четверти мили. Решившись, он поспешил вверх, стараясь не обращать внимания на чудовищную боль, колотившуюся в голове, скручивающую все тело. В спину ему, как подспорье, дул мощный теплый поток воздуха. Александр рассеянно размышлял о том, что могло быть его источником, но ничего в голову не приходило. Его только удивляло то, что вместо ожидаемого запаха затхлости и древнего склепа, ветер нес едва уловимые ароматы чего-то… домашнего. Скошенной травы, имбирного печенья, свежевыстиранного постельного белья, весь день сушащегося на солнце, материнского крема для рук. Ему даже показалось, что до него донесся запах дедовой сигары… Он остановился в нерешительности. Может, он только теряет время и стоит все же идти вниз?

В памяти всплыла жуткая ухмылка Марты и ее фраза «Кабрера ушел. Вниз»

Он снова заторопился наверх. Через некоторое время стало ясно, что он выбрал верное направление – подмигивал чудом уцелевший после взрыва прожектор. Александр выбрался в пещеру и оглядел завалы. Ни профессора, ни Кабреры он не обнаружил и стал пробираться к решетке в надежде, что ее разворотило отлетевшими плитами. Но ему не повезло. Решетка стояла как ни в чем не бывало, а за ней, словно насмехаясь, трепыхалась невредимая желтая сигнальная лента.

Он ударил по решетке несколько раз ногой, но та даже не шелохнулась. Если бы он был здоров, может, ему и удалось бы выбить ее, но выложиться на полную он никак не мог. Каждый удар отдавался болезненным звоном во всем теле, лишая последних сил, и после пяти подходов он сдался и затравленно огляделся. На противоположной стороне чернел проем, через который они сюда пришли, но он не мог себе позволить блуждать в том лабиринте. Без провожатого ему потребуется несколько часов, чтобы найти выход, а потом еще бежать по джунглям и взбираться на отвесную скалу. А Марта тем временем…

В отчаянии он прижался лицом к решетке и, набрав полную грудь воздуха, заорал: «Эй! Быстрее сюда! Нужна помощь!!!».

Он кричал снова и снова, пока перед глазами не начали распускаться черные пионы. Испугавшись близкого обморока, он умолк. Ничего не поделаешь. Надо возвращаться к Марте и надеяться, что профессор действительно пошел за помощью.

Марта

Последнее, что Марта отчетливо запомнила – это Кабрера, который с визгом навалился на нее, отпихивая прочь. А потом страшный скрежет, гул и летящие во все стороны вывороченные камни. Один пролетел в сантиметре от ее головы и снес толстяка, ударив ему в грудь. Мощный поток воздуха сшиб ее с ног, и она упала животом на какие-то острые обломки. Она хотела закричать, но помещение словно превратилось в вакуум, за мгновенье высосавший воздух из ее легких.

В себя она пришла уже в Святилище, лежа на Пьющем Камне, и все никак не могла отдышаться. Ее ложе окружили фигуры жрецов. Один из них ощупывал ее живот и скорбно покачивал увенчанной длинными перьями квезаля головой, словно хирург, констатирующий смерть пациента.

- Ахи, - тихо произнес он и добавил с сожалением, - ятана анаби.

Марта беспомощно расплакалась, оглядывая их.

- Пожалуйста! – прошептала она, - Помогите!

Жрецы расступились, почтительно пропуская вперед профессора с небольшим угловатым камнем в руке.

- Слишком мало времени. Держись, девочка, - пробормотал он и замахнулся над ее головой.

Александр

Факел догорел по дороге, и Александр боялся, что и второй, оставшийся в каморке, успел погаснуть. Тогда ему пришлось бы искать нужный проем наощупь в кромешной тьме. Но, на его счастье, вскоре он заметил блики на стене.

Готовый ко всему, он приблизился к Марте и увидел, что, пока его не было, у нее отошли во́ды. Жидкость стекала с «саркофага» и собиралась в лужицы на полу. Жар прошел, и лицо жены было бледным и сухим. Александр перевел взгляд на ее живот и увидел, как тяжело ворочается в нем ребенок – его сын! - словно ища выход из западни.

- Марта, очнись… надо поработать, - как мог ласково произнес он, тронув ее за плечо.

Девушка открыла глаза. Один глядел куда-то вверх и вбок, другой – прямо на него с жадным, настойчивым обожанием.

Пытаясь вспомнить хоть что-то из просмотренных за жизнь фильмов, он перевернул жену на спину, снял с себя рубашку, и скрутив ее валиком, подсунул ей под поясницу.

- Надо поработать, - повторил он и, задрав подол сарафана, стянул с нее трусики и развел колени, - Он готов. Просто помоги ему.

Марта молчала. Тело ее ежеминутно скручивали судороги, но Александр видел, что она уже к этому не причастна. Организм сам пытался выполнить свою работу.

Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем из ее лона в потоке густой кровавой слизи высунулась крошечная изломанная ручка. Завыв от бессилия и понимая, что сам он не сможет придать ребенку правильное положение, он в отчаянье вгляделся в лицо жены. Та была уже мертва – застывшие глаза с легким удивлением смотрели мимо него.

Он озирался в поисках чего-нибудь острого, чем можно было бы вспороть живот и вынуть младенца, но комнатушка была пуста. Да и сомневался он, что смог бы сделать это, будь у него даже целый арсенал режущих инструментов.

Долго он сидел, глядя на ручку и против воли представляя ее черпающей хлопья с молоком из глубокой, яркой миски. Смутно представлялись его серые глаза и черные материнские волосы, или, наоборот, светлые волосы и черные глаза... Но все это, непременно, в безмятежности залитой утренним солнцем кухни.

Александр сдавленно всхлипнул, прикрыл рот одной рукой, а другую боязливо протянул меж замерших, широко разведенных бедер жены, желая хоть раз пожать сыну руку.

Альфонсо

Некоторое время Альфонсо был абсолютно уверен, что он дома – в своей постели. Ему чудилось, что за окном поют птицы, а ветер доносит с улицы аромат свежего хлеба и жареной кукурузы. Он потянул носом и открыл глаза. Конечно, все это оказалось лишь дремотными фантазиями.

Впрочем, он не был разочарован. Скорее, удивлен, что все еще жив. Обнаженный, он покоился на мягком ложе из леопардовых шкур. Рядом на деревянном подносе стояли бутылка с водой и еда. Какое-то мясо и горка свежеиспеченных оладий, с подтаявшим на ее вершине кусочком сливочного масла.

Памятуя о своих травмах, Альфонсо осторожно сел и пошевелил ногами. Ноги слушались прекрасно – видимо, в пещере его просто оглушило, поэтому он и не смог сразу встать. А вот несколько ребер были явно не в порядке, отдаваясь тупой болью при каждом вдохе.

Он смутно помнил, как его, обезумевшего от страха, подняли на руки и понесли вглубь образовавшегося в стене черного зева. Некоторое время он упрашивал и даже умолял отпустить его, а потом перед его лицом появилась густо чадящая чаша и чей-то старый, беззубый рот, сдувающий дым ему в лицо.

Он огляделся в поисках выхода, но обнаружил вокруг только густо исписанные стены. Конечно, выход был, но его придется искать. На этот раз – самому. Впервые он пожалел, что рядом нет всезнайки-лунатика.

Голова немного кружилась. То ли от вонючего дыма, которым его окурили, то ли от потрясения, голода и жажды. Он придирчиво осмотрел оставленную в простой пластиковой бутылке воду, стараясь разглядеть на дне подозрительный осадок, но ничего не обнаружил. Отпив сразу половину, он тут же почувствовал зверский голод и, наплевав на все опасения, принялся за плавающее в подливе мясо. Оно напоминало ягненка, но имело необычный резкий привкус, который показался ему смутно знакомым.

«Заманили в катакомбы, чуть не убили взрывом, унесли в черную пропасть, окурили неведомой дрянью, заперли в комнате без дверей. И зачем-то раздели», - думал он, - «А я сижу голой жопой на дохлом леопарде и жру, вместо того, чтобы…».

Спасаться!

Он ожидал, что эти мысли вызовут страх, тревогу, стремление действовать. Но внутри ничего не ворохнулось. Будто мозг жил своей жизнью, а тело своей. Прислушиваясь к себе и задумчиво закусывая маисовыми лепешками, он оглядывал свое узилище.

Одна из стен целиком представляла собой массивный барельеф, изображающий необычное с виду дерево, в которое был погружен человек. Ему вдруг вспомнился Хан Соло, которого злодеи замуровали в карбонит.

Из мощного ствола вытягивалась голова на длинной змееподобной шее; кора тут и там бугрилась выступающими суставами – согнутое колено внизу, угловатое плечо – наверху, кисти рук, подобно странным сучкам, торчали из с боковых ветвей. Лицо божества было вырезано с поразительным мастерством – суровое, хищное, с длинным крючковатым носом, нависающим над пухлыми губами, и глазами навыкате, которые, казалось, оценивающе рассматривают восседающего на шкурах толстяка с миской в руках.

Альфонсо почувствовал неясный стыд и привстал, чтобы вытянуть из-под задницы одну из шкур и накинуть на бедра. Но головокружение внезапно усилилось, комната поплыла вокруг него, и он, не удержавшись, завалился обратно на ложе, пьяно уставившись наверх.

На потолке распростерлась вырезанная в камне женщина. Длинные волосы развевались, словно под водой, полные груди смотрели на Альфонсо зрачками затвердевших сосков, огромный живот явно нес в себе младенца, но… младенец не целиком был внутри нее, голова и руки его свисали меж широко расставленных, как у лягушки, бедер. Он тоже, казалось, смотрел на Альфонсо – жадно и радостно, как и его Мать.

«Сивататео» - одними губами произнес он, вспомнив старую и жуткую мексиканскую легенду о служанках богов. Ими становились женщины, погибшие при родах, и пьющие кровь живых. Что-то вроде архаичных вампирес. Но он и не думал, что корни легенды уходят настолько глубоко…

Одурманенное сознание наложило на барельеф поразительно живой образ Марты. И её чудовищно отталкивающее естество с наполовину вывалившимся из святая святых дитя, вместо ужаса или отвращения, внезапно взбудоражило либидо. Альфонсо почувствовал, как налился кровью его член – единственное, что сейчас было в нем сильным.

«Неужели она придет?..», - поплыла у него полная томительного предвкушения мысль, когда послышался глухой скрежет, и потайная дверь ушла вбок, - «Я постараюсь не повредить ребенку… Вот только зачем они снова меня одурманили?»

Но, вопреки его ожиданиям, на пороге появилась отнюдь не Марта. Облаченные лишь в перья, его окружили незнакомые женщины. Они нестройным хором зашептали что-то и, окуная руки в принесенные каменные пиалы, принялись размазывать по его телу обжигающе горячие масла. Запахло медом, лавандой и мятой. Образ Марты отдалился и растаял.

Легкие прикосновения гладких, умасленных ручек к своей груди, животу, бедрам, лицу рождали в груди Альфонсо хриплые всхлипы и мычание. В какой-то миг он вздрогнул, почувствовав, как минимум, две пары теплых ладошек на своем члене. Через несколько секунд он бурно - с криком – кончил, но женщины не отступились, продолжая натирать и наминать его достоинство. Через минуту он с восторгом и ужасом почувствовал, что снова ожил.

Ицамна (часть 5)

Александр поднял оставленные на земле снимки. На фото с разных ракурсов было запечатлено безжалостно освещенное со всех сторон мощными прожекторами… поле скелетов. Переплетенные между собой, они таращились пустыми черными глазницами, бугрились бедренными, лучевыми костями, салютовали кистями рук и ног.

С одного же края поля находилось свежее тело. Обнаженное, оно раскинулось звездочкой окоченевших конечностей. Края вспоротой брюшной полости почернели от ожогов, а нутро было набито углями. На лице неизвестного страдальца застыла маска восторженного ужаса.

- Это там? По ту сторону? – спросил вернувшийся Альфонсо.

Профессор кивнул.

- Чертовы аборигены! – выплюнул толстяк, - Они перешли уже все границы! Надеюсь, убийц нашли?

- Нет, - профессор замялся, а потом продолжил, обращаясь в основном к Александру, - Но в процессе следствия выяснилось, что скелеты в этой яме отнюдь не принадлежат майянской эпохе. Самый свежий, не считая этого – возрастом около 50-60 лет. Остальные по нарастающей – 100-120 лет, 150-170 и так далее. Если учитывать объем этого захоронения, то возраст нижележащих останков как раз сравняется с временами Пакаля и окончанием эпохи. Я слышал предположения полиции. Они считают, что в Паленке окопалась целая группировка религиозных фанатиков. И, конечно, под подозрение попадают все коренные жители Санто-Доминго и близлежащих деревень.

Он вдруг хохотнул, и Александр с удивлением поглядел на своего наставника

- То есть… в этой яме прибавляется по жертве каждые пятьдесят-шестьдесят лет? – спросил толстяк.

- Каждые пятьдесят два года, - нехотя уточнил Александр, внимательно разглядывая фотографии, - Этот ритуал – древнейший из известных и самый важный для Майя. Каждые 52 года выбиралась особая жертва. В идеале – захваченный правитель или главный жрец соседнего города, а за неимением оных – самый ценный и отважный войн из своих. Жрецы обмазывались черной краской, растягивали жертву на полукруглом камне, потом вспарывали ей живот и пытались развести в нем небольшой костер. В условиях льющейся крови и влажного мяса жрецам приходилось нелегко. И была у них лишь одна попытка.

- А цель? – Альфонсо, всю жизнь занимавшийся унылым раскапыванием и анализом глиняных черепков, был далек от кровожадных ритуалов Майя.

- Если у жрецов все получалось, то это означало, что мир проживет еще как минимум 52 года. И, честно говоря, десять лет изучая их записи, я нигде не видел упоминаний о том, что ритуал провалился.

- Что-то слишком мне это напоминает жульнический ритуал схождения благодатного огня! – насмешливо воскликнул Альфонсо, - Поп уходит в изолированную каморку, а потом является с якобы волшебно зажженными факелами. А в кармане рясы, конечно, зажигалка Зиппо!

- У Майя не было зажигалок Зиппо, а все ритуалы проходили на виду у жителей города, - неприязненно ответила Марта.

- Ага, - Альфонсо кивнул, - Сомневаюсь, что в эту пещеру поместилась бы хотя бы одна десятая населения города. Я больше верю в то, что здесь собиралась элита, жрецы вершили свои кровавые делишки, а потом, независимо от результатов, объявляли нужный наверху – черни.

- Все было не так. Жертва приносилась наверху, во Дворце, а потом тело с почестями опускали сюда – для захоронения.

- Не вижу почестей, - возразил толстяк, - Больше похоже, что их просто сбрасывали сюда, как мусор.

Помолчали. Фернандес снова глянул на часы и поднялся. Следом за ним все вернулись к тайной двери.

- Чисто, - произнес профессор, надавил на стену где-то наверху и сбоку, и узкая щель со скрежетом развернулась, образовав проем.

Альфонсо

Фернандес, дурачок и женщина зашли первыми. Альфонсо с некоторой опаской последовал за ними и застыл, оглядывая чудовищное захоронение. Больше всего оно напоминало огромный овальный бассейн, заполненный костями и окруженный тремя рядами широких каменных ступеней. Высокие стены и даже свод залы были покрыты бесконечными иероглифами, барельефами и фресками. Глубоко под землей, изолированные от дождей, ветров и солнца, они прекрасно сохранились. Кое-где даже можно было разглядеть следы красных и синих красок. Мысленно он представил, каким великолепием сияло это помещение во времена Майя. И все лишь ради свалки мертвецов? В это даже он, бывший об этой цивилизации не слишком высокого мнения, поверить не мог.

Напротив портала, через который они вошли, был еще один – закрытый небрежной решетчатой дверью. За ней на сквозняке подрагивали полосы полицейской ленты.

Альфонсо здесь никогда не был, но догадывался, что за этой дверцей будет крутая, состоящая из нескольких длинных пролетов, лестница наверх – в Храм надписей. Ему сразу стало спокойнее. Выход совсем рядом. А дверца эта сможет остановить разве что щуплого Фернандеса или доходягу Алекса. Он нахмурился. Откуда такие мысли? Фернандес явно хорошо знает катакомбы, по которым они сейчас пробирались, так что выламывать дверь придется только в случае… опасности? Но какой? Разве что обвал?

Он с сомнением оглядел крепкий сводчатый потолок, густо испещренный древними письменами, и пришел к выводу, что его просто-напросто обуял приступ клаустрофобии. Да еще эта куча скелетов…

Обладая слабым желудком, Альфонсо, как мог долго отводил взгляд от «бассейна». Высохшие скелеты его мало волновали, но недавно виденные фотографии вкупе с усилившимся в этих стенах запахом жареного мяса, будоражили его рвотные позывы, и он уже жалел, что, вместо тамале, не ограничился в этот день водичкой. Заблевать место преступления он совершенно не хотел.

Лунатик же с совершенно безумным блеском в глазах, обозревал стены, продвигаясь нелепым приставным шагом по периметру ямы мертвецов.

- Парень, ты в порядке? – спросил он Александра и утробно рыгнул, чувствуя, что душный, пряный смрад поджаренной человечины проникает все глубже в его легкие.

- Это место иное, - ответил Александр, - В Храме надписей рассказан небольшой кусочек истории Майя, правления одного лишь Пакаля, а здесь… Здесь рассказана история… Всего!…

- Звучит, как у Хокинга! – Альфонсо от греха приложил к носу несвежий носовой платок, пахнущий потом и почему-то грязными трусами, хотя лежал в нагрудном кармане. Но все равно это лучше, чем сладкий, жирный дух, гуляющий по пещере.

- У Хокинга – своя история, у Майя – своя, - отмахнулся Александр, - я пытаюсь найти начало… Вот!

Он ткнул куда-то ввысь, помолчал, а потом принялся читать, водя по воздуху пальцем.

- Все началось с Хунаб-Ку. Этот бог - единственный у Майя - не имеет обличия и не ассоциируется с земными стихиями. Он – Творец. И точка. Единственный, Дарующий Движение. Без него мир был бы пуст и статичен. От него пошли все остальные боги… Вот тут говорится, что Первые Боги не могли существовать сами по себе. Им была необходима живая, материальная энергия. И тогда они стали придумывать себе последователей и рабов, которые бы их кормили и почитали. Но все попытки создать верную им расу были тщетны, пока они не сообразили смешать маис со своей кровью, и из получившейся массы вылепить людей. Так получились Майя.

- Ну, конечно, в каждой религии бог создает человека из дерьма и палок. Как домашняя хозяйка, выгребающая из холодильника на сковородку все, что осталось. Не пропадать же добру.

Реплика была заведомо идиотской даже для него самого, но он не смог удержаться. Профессор, а главное беременная красавица следовали по пятам за очумелым лунатиком и заглядывали ему в рот, словно он говорил что-то… новое. С тех пор, как они вошли в катакомбы, Марта, казалось, потеряла к нему всяческий интерес, и это страшно его расстраивало.

Лунатик выдержал паузу. Скорее всего, он просто воспользовался секундой, чтобы собраться с мыслями, но Альфонсо показалось, что тот сделал это специально, чтобы акцентировать внимание на его глупой реплике.

- Для того, чтобы жить, Майя приходилось регулярно возвращать богам часть заимствованной у них крови. В большинстве случаев достаточно было лишь небольшого кровопролития – проколотый язык или пенис Правителя. Главное, чтобы ритуал был болезненным.

Александр ткнул пальцем в изображение майянской женщины, продевающей сквозь язык верёвицу, усеянную шипами.

- Но были и другие ритуалы. Как я уже говорил, раз в 52 года (то есть на памяти каждого поколения) был страшный и очень рискованный ритуал разведения огня. Были еще ритуалы, диктуемые циклами Венеры, требующие массовых жертвоприношений. Как правило, именно в венерианские циклы Майя собирали армию и шли войной на соседние города, чтобы привести как можно больше пленников для принесения в жертву. В противном случае жертвовать приходилось собственным народом.

Майя верили, что их благоденствие зависит от довольства богов и никогда не скупились на жертвы. Но их боги не были бессмертными. Большинство низших божеств, вроде бога дождя Чаака, жили совсем недолго – около 300 лет. Последние годы его жизни Майя пытались продлить массовыми детскими приношениями. Они видели Чаака кем-то вроде карлика и считали, что именно детская кровь может придать ему сил… Но в конце концов выбиралась особая жертва, не важно из своих или из пленных врагов. Целый год с ним обращались как с богом – холили, лелеяли и выполняли все капризы – а на День Чаака приносили особенно кровавую и страшную жертву.

Александр подсветил фонариком одну из фресок, и она заиграла объемом.

- Здесь, - пояснил он, - изображен Новорожденный Чаак. В накидке из собственной кожи.

Альфонсо не стал смотреть. Ему хватало и собственного воображения. Перед мысленным взором представился человек, красный с ног до головы от струящейся по оголенным мышцам крови. Прикрытый сверху его же собственной, только что сорванной кожей. Еще теплой, родной, но уже не частью его самого.

Он зажмурился. В горло брызнуло желчью.

- А примерно каждые четыре тысячи лет умирали и старейшие Боги-Основатели. Из четырех эпох… Солнц, как их именовали Майя – три сменились успешно. И только одна провалилась. Небо обрушилось на Землю и произошел Всемирный Потоп, убивший почти все живое.

- Надо же… Прям как в Библии…, - Альфонсо устало уселся на каменные ступени и, потеряв интерес к рассказу лунатика, принялся исподтишка ловить взгляд женщины, - Вот только у ацтеков, все четыре Солнца провалились. Первое закончилось Всемирным Огнем, второе – Всемирным Льдом, Третье – Всемирным Потопом… Или четвертое?...

- Я тоже всегда думал, что мифологию Майя писали европейцы, - задумчиво произнес молчавший до этого профессор, - Подгоняли ее под христианскую версию. Ведь большинство книг Майя были сожжены средневековыми проповедниками. Но это место… Оно хранит древнейшую память… Читай, пожалуйста, дальше, Александр!

- Далее здесь подробно пересказаны легенды Пополь-Вух, про приключения двух Первых Братьев и их героическую смерть в подземельях Шибальбы. А далее…, - Александр нахмурился, - Далее идет повествование о начале пятого Солнца, то есть нашей эры. Пришли новые боги и осушили затопленную Землю. Во главе пантеона встали Ицамна – верховный бог – и его жена Ишь-Чель. Смотрите, вот их изображения!

- Странно, - пробормотал Альфонсо, - Я видел много изображений Ицамны, и везде он предстает древним старцем. А здесь - вполне молодой…

- Боги стареют, милейший, - напомнил профессор, - Это доказывает, что данные барельефы гораздо древнее, чем мы могли предположить… Святые угодники! Юный Ицамна! Сколько же тысячелетий этому подземелью?!

- Ицамна разделил мир на тринадцать небесных уровней и девять подземных. Небесные уровни были словно сферы, вложенные одна в другую и без конца вращающиеся в разных направлениях. Там жили светлые покровители урожаев, погоды, охоты и рыбалки. В подземных же уровнях, подобных слоям породы в срезе глубокого ущелья, селились боги упадка, гниения и смерти. Туда же, согласно поверьям, уходили все умершие, кроме тех, кого принесли в жертву. Они возносились на небесные уровни.

- Эх, нет ничего нового под Солнцем, - хмыкнул Альфонсо, - Я уже начинаю сомневаться в древности этой пещеры. История словно переписана из Ветхого Завета. Девять кругов Ада, святые мученики…

Остальные промолчали. Крыть особенно было нечем, кроме того, что, может, и в Ветхом Завете есть крупица истины, обросшая в последствии людскими фантазиями.

- Небесные и подземные уровни были отделены друг от друга особым местом. Глубоко под землей, в преддверии Шибальбы – царства мертвых – произрастали Пять Мировых Древ, на которых держался мир. Четыре – в четырех углах Земли, а Пятое – самое главное – по центру. На этом Древе и жил Ицамна со своей Женой, и повелевал миром.

Александр запнулся, пристально вглядываясь в испещренную пухлыми округлыми иероглифами стену.

- Профессор…, - произнес он дрогнувшим голосом, - Скажите честно, почему мы здесь?

- Что ты прочел? – мягко спросил Фернандес. К нему подошла Марта, до этого с экзальтированным блеском в глазах разглядывавшая изображения молодых богов. Альфонсо обратил внимание, что она была бледна, а лебединая шея была влажной, не смотря на царящую вокруг прохладу.

«Не место ей тут. С таким-то брюхом», - подумал он, - «Может, пусть эти фанатики читают дальше, а я провожу дамочку наверх… ей явно не помешает глотнуть свежего воздуха, а то и показаться доктору…».

- Здесь что-то вроде… - Александр умолк и неуверенно посмотрел на профессора. Лицо его неприятно исказилось в попытке выдавить улыбку, - Это напоминает кодовые замки на старых сейфах. Тут они пишут… Если правильно подобрать комбинацию, то откроется путь к Мировому Древу. Если я, конечно, правильно прочитал…

- Ты правильно все прочитал, мой мальчик, - ответил профессор, - ты сможешь подобрать… код?

Альфонсо с удивлением поглядел на него, никогда прежде не слышав столько нежности в чьем бы то ни было голосе.

- Здесь странное исчисление, отнюдь не двадцатеричная позиционная система, как в остальных источниках, - Александр порылся в кармане и, достав блокнот с привязанным к нему за веревочку огрызком синего карандаша, с сомнением застыл, обозревая стены.

Минуты шли, все напряженно молчали, не решаясь даже пошевелиться, чтобы не помешать. Когда же Альфонсо уверился, что ничего у него не получится, тот вдруг скрипнул зубами и принялся метаться по пещере и что-то черкать в блокнот.

- Два! – крикнул он, - Представлено не обычным иероглифом, а изображением бога Павахтуна. Семь! Сакральное число, обозначающее смерть! Эквивалент прямо напротив!

Александр тыкал пальцем то вправо, то себе за спину, сначала пытался что-то комментировать и объяснять, но вскоре замкнулся и только бормотал что-то неразборчивое себе под нос, черкая в блокноте.

Поначалу в поисках нужной цифры он обходил «бассейн» по каменным ступеням, а потом, охваченный азартом, уже гнал напролом – прямо через поле костей. Некоторые из них с глухим хрустом лопались под его ногами, другие рассыпались в труху, выпуская в спертый, наполненный жареным смрадом воздух скорбные облачка пыли.

Девушке же становилось все хуже. Фернандес, не сводя глаз с мечущегося дурачка, одной рукой рассеянно разминал ей поясницу. До Альфонсо донеслось его успокаивающее: «Еще немного, детка».

В какой-то момент он уже собрался прервать эту вакханалию и предложить все-таки увести женщину, как вдруг лунатик замер и, отчаянно морща лоб, вдруг выдохнул: «Все так банально… Ищите ноль!».

- Ноль? – переспросил Альфонсо, кисло скривившись.

- Ноль! Пустая ракушка, – подтвердил Александр, засовывая блокнот в карман брюк, - До чего же глупо! Ведь и так можно догадаться, что отсчет идет с нуля! Ищите пустую ракушку!

Профессор с Александром принялись обшаривать стены. Альфонсо же подошел к женщине, собираясь предложить руку и помощь. Выйти на воздух, позвать доктора. В парке круглосуточно дежурила бригада. А потом… как знать, может, она оставит свой телефон… Беременность не продлится вечно, а ее муженек явно не в себе и… Но слова застряли у него в горле.

Угольно черные глаза глядели на него с какой-то нечеловеческой, иступленной мольбой.

- Ищи, - проронила она сквозь зубы. На прикушенной нижней губе вздулась капелька крови, - пожалуйста, ищи!

Он отвел глаза, попятился и, на удивление, быстро заметил в неприметном уголке искомый символ – пустая устричная ракушка. Майянский ноль. Он был один, сам по себе, и с виду не нес никакой смысловой нагрузки, но Альфонсо вдруг обдало жаром и чувством непоправимого. Он хотел было скрыть его, загородить своим туловищем, но вслед за ним «ракушку» заметила Марта и сдавленно закричала: «Здесь! Сюда!».

Последнее, что запомнил Альфонсо – это хрупкую фигуру старого профессора, обшаривающего стену вокруг найденного иероглифа и лунатика, отпихивающего его.

Ицамна (часть 4)

Переведя взгляд на мужа, она машинально постаралась изгнать из глаз тревогу, а потом с облегчением вспомнила, что это лишнее. Нежно заправив выбившуюся у него из-под кепки светлую прядь, она кивнула и попросила водителя остановиться.

Они вышли и тут же покрылись потом. Горячий воздух был настолько напоен влагой, что, казалось, если втянуть его через коктейльную соломинку, то в рот хлынет кипяток. Платье неприятно облепило влажные бедра, в сандалиях зачавкало. Она поглядела на расплывающиеся на спине мужа темные пятна и его красный, взмокший загривок.

- Если захочешь пить, только скажи, - обратилась она к нему, - у меня есть вода, а в термосе отличный холодный кофе.

Александр едва ли слышал ее, полностью поглощенный руинами Дворца. Минуту он стоял, словно оглушенный, а потом припустил внутрь, запетлял по бесконечным сводчатым коридорам и галереям. Марта едва поспевала за ним, но не пыталась притормозить. То и дело он останавливался, прижимался лбом к теплому, выщербленному ветрами камню, или легко пробегался пальцами, словно лаская, по выпуклостям барельефов.

Внезапно оказавшись на одном из тесных внутренних дворов, он на секунду застыл, глядя на большой, отполированный древними строителями и тысячелетними дождями ритуальный камень, а потом на негнущихся ногах приблизился и положил на него трясущуюся ладонь. Его словно прошило током – он откинул голову и зажмурился на стоящее в зените солнце.

- Кажется, кроет парня, - одышливо проквакал кто-то за спиной, - панамка не помогла.

Марта оглянулась и без особого удивления посмотрела на увязавшегося за ними бородача из автобуса. Пот градом катился по его заросшему лицу, висел тяжелыми мутными каплями на кустистых бровях и даже ресницах. Неряшливая, влажная борода кучерявилась. Массивный живот нависал над ремнем легких хлопковых брюк, а в прорехи между пуговицами рубахи, топорщились клочки бурых завитушек.

- Вам и самому панамка бы не помешала, - сдержанно ответила она, - Зря не остались в автобусе. Зачем пошли за нами?

- Я… любопытен, - ответил бородач, поправляя лямки рюкзака, и попытался изобразить на лице очаровательную улыбку. Марта видела, что тот мечтает казаться загадочным мачо, а на самом деле производит впечатление одуревшего от спермотоксикоза пса. Которому не дается ни одна - даже самая паршивая и блудящая - сука.

- Любопытство сгубило кошку, - произнесла она без намека на шутку, а потом, потеряв к нему интерес, шагнула со ступеней на траву и тронула мужа за плечо.

Александр посмотрел на нее враз посветлевшими, расширенными глазами.

- Это что-то… вроде истерии, - пробормотал он, - Вроде того, что некоторые называют Синдромом Стендаля. Я чувствовал…

- Я верю, что ты чувствовал, милый, - ответила она, борясь с внезапно подступившими слезами, - Я обещаю, что ты обязательно почувствуешь всё! В свое время. Но нужно найти Фернандеса.

- Зуб даю, он в Храме Надписей, - встрял толстяк, - сколько его знаю, он только там и ошивается.

Марта устало кивнула ему, потом подняла упавшую кепку и водрузила ее обратно на голову любимого.

Не спеша обогнув Дворец, они вышли на поляну перед Храмом Надписей и остановились. У подножия собралась целая толпа туристов, привлеченная преграждающей путь желтой лентой и парой неприметных фургонов с логотипом «PF» на боку. Сердце упало, и Марта, ухватив мужа за запястье, юркнула в самую гущу, внимательно оглядывая собравшихся.

- Что случилось? Это как-то связано с сегодняшней датой? Виновные найдены? – слышались выкрики из толпы.

Полицейские на пару с экскурсоводами вежливо упрашивали туристов разойтись.

- Никакого криминала, - был ответ и выверенным жестом выставленные перед собой открытые ладони, - Просто несчастный случай. Продолжайте экскурсию, пожалуйста!

- Университет Техаса! – крикнула Марта, пробившись к заградительной ленте и доставая из рюкзака удостоверение, - У нас наряд. Профессор Фернандес ждет...

- Сожалею, - так же вежливо ответил полицейский, - все пропуска временно аннулированы, на объекте работает следственная группа.

Марта растерянно отошла, не зная, что делать дальше. Ребенок болезненно заворочался внутри, словно понимая, что все, что еще недавно казалось сказочной игрой, вдруг приобрело черты тревожной реальности. Почему же профессор не дал более четких указаний на этот случай? Она обхватила живот руками и затравленно огляделась. Где-то внутри ворохнулась идея забрать Алекса и уехать первым же автобусом домой – в Санто-Доминго. Приготовить самый острый на свете чили, открыть вино и ждать вместе со своим народом…

Вдруг ее сзади тронули за плечо.

- Профессор! – воскликнула она с облегчением. Секунда слабости и неуверенности миновала, - Я боялась, что мы вас не найдем!

Фернандес – пожилой, миниатюрный и энергичный, с длинными седыми волосами, собранными на затылке в смешную кукишку – молча поманил супругов за собой, и они вышли из толпы.

- Быстрее. Зайдем с тыла. Нам надо еще…, - он вдруг заметил бородатого толстяка, - А… это кто с вами?

Альфонсо

- Альфонсо Кабрера. Я учился у вас, помните? - он насильственно завладел и стиснул профессорскую руку, а потом добавил неуклюже, - Я… тогда был без бороды.

- Кабрера… техник из Мехико? – Фернандес сморщился, припоминая. Альфонсо кивнул и отпустил его руку.

- Вы говорите, есть вход с джунглей. Никогда о таком не слышал…

- Эм-м… да… Кабрера, слушайте. У нас мало времени. Давайте договоримся так. Вы занимаетесь своими делами, а мы – своими. И, пожалуйста, постарайтесь не болтать. Всего лишь до завтрашнего утра.

- Не пойдет, - ответил заинтригованный Альфонсо, - Я с вами. И тогда я замолчу не только до утра, но и вообще…

- Пусть идет, - неожиданно вступилась за него беременная богиня, пристально глядя профессору в глаза, - Так… целесообразней.

Профессор вопросительно смотрел на нее. Девушка в ответ многозначительно прикрыла глаза. Он с сомнением оглядел возвышающуюся над ним фигуру, и, нехотя кивнув, двинулся прямо по газону мимо Храма Черепов прочь – к краю обрыва, за которым внизу дремало темное море джунглей. Следом, с видом лунатика, топал странный мужичок, потом женщина, и Альфонсо замыкал цепочку, с удивлением и неясным предвкушением глядя ей в спину.

«Что ж… дамочка на сносях, и при таком кормильце не мудрено…», - поплыла у него в голове туманная мысль, но растаяла, когда он подошел к краю обрыва. Ущелье было не глубоким, с удобными скальными выступами наподобие ступеней, но у него вдруг закружилась голова, а дыхание сбилось, как при панической атаке.

«Что же им приспичило, когда Храм закрыт?» - он с недобрым чувством наблюдал, как профессор, а за ним и лунатик споро начали спуск, совершенно не заботясь о том, что позади осталась беременная леди…

Он откинул сомнения, оттеснил Марту и, спустившись на пару ступеней, галантно подал ей руку.

- Рыцарь к вашим услугам, - с тяжеловесным неуклюжим юморком обратился он к ней, запрокинув кверху голову и не в силах оторвать взгляд от развевающегося вокруг крепких, смуглых ног подола сарафана, - Может, и дракона повстречаем?

- О чем вы? – Марта, благосклонно опершись на подставленную ладонь, смотрела на него с явным удовлетворением.

- Вы сказали о целе… сообразности, - смутился Альфонсо, с трудом выговаривая непривычное слово.

- О-о… Я просто имела в виду, что если нам повстречается завал, полезно будет иметь в команде крепкого мужчину…

Альфонсо не хотелось разгребать завалы. Всю свою жизнь он только этим и занимался. Он подумал, что, может, целесо… образней будет вернуться и шагать туда, куда он и был направлен – на сортировку керамики в местный Музей.

Но что-то мешало ему. Развевающийся подол дешевенького сарафана и манящие взгляды… Он чувствовал себя ослом, который тянется за недосягаемой морковкой и при этом уходит все дальше в какие-то дебри. И дело было вовсе не в джунглях, распростерших ему внизу свои зеленые объятия, а в чем-то более… опасном.

…

Спуск был недолгим, но очень трудным. Кабрера почти сразу выбросил из головы несвойственные ему обычно философские размышления и думал только о том, куда поставить ногу так, чтобы не сверзиться к чертям.

Когда под ногами, наконец, расползлась мокрая глина, он, широко расставив для устойчивости ноги, аккуратно спустил Марту с последнего уступа. Его обдало свежим запахом молодой, здоровой женщины. Черные сумрачные глаза на мгновенье встретились с его одуревшим взглядом, густые темные волосы влажными прядями выпали из-под небрежно повязанной косынки на округлые плечи.

В штанах его словно развернулась пружина. Он не сдержался, коснулся ее груди и, сам пораженный собственной наглостью, приготовился к визгливому протесту. Он отдернул руку, размышляя, сможет ли все списать на ее разыгравшееся воображение. Девушка в положении, помогал спуститься, случайно вышло…

Мысли эти пронеслись за долю секунды в его одурманенном близостью женщины мозгу, но, как оказалось, были излишними. Смуглянка Марта вовсе не была против. Она быстро и деловито обхватила ладонью его набухшую и взмокшую от пота ширинку и кивнула. Вот только во взгляде ее не было и тени игривости, только сумрачный, отстраненный… расчет? А потом она легко, несмотря на огромный живот, двинулась по хорошо зачищенной тропе, отводя от лица истекающие свежим соком ветви.

Альфонсо же несколько секунд не мог двинуться с места. Казалось, рука Марты по-прежнему там, внизу, сжимает его. Это было первое женское прикосновение более чем за год вынужденного воздержания. С тех пор как от него ушла последняя сожительница, он только однажды был с женщиной – сомалийской беженкой-проституткой. Одного только взгляда на нее хватало, чтобы понять, что она нашпигована венерическими заболеваниями, как булка изюмом. И все, что он позволил ей тогда – это манипуляции руками.

Тяжело дыша и пытаясь восстановить ясность мысли, Альфонсо взглянул на небо и тут же зажмурился. На какой-то миг ему показалось, что оно пошло складками и морщинами, напомнив скомканную простыню. Почувствовав сильнейшее головокружение и решив, что не за горами тепловой удар, он сел на корточки и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Завалиться на такой жаре в грязь ему совершенно не хотелось. Когда он снова взглянул на небо, оно уже сияло обычной ровной голубизной. Опасаясь повторения галлюцинации, он осторожно двинулся вперед, ориентируясь по оставленным в грязи глубоким следам.

Через полчаса увязания в болотистой почве, без остановки отмахиваясь от насекомых и вытряхивая из-за шиворота пауков, он вышел, как ему сначала показалось, к высокой скале. Не будь рядом внимательно изучающего ее лунатика, он бы прошел мимо и даже не понял, что это не скала, а сплошь заросшая густыми мхами и древесными побегами, стена.

Малахольный лунатик увлеченно водил носом по стене, пытаясь что-то там прочитать через запотевшие окуляры очков, а Фернандес и девушка в отдалении вели оживленный разговор с невесть откуда взявшимся аборигеном.

Это был крупный, крепко сложенный мужчина со скошенным на древне-майянский манер лбом и начисто сбритыми бровями. Голову его венчал убор, напоминающий корону Нефертити, только выполненный из переплетенных перьев квезаля, а грудь и бедра были увешаны тяжелыми на вид и очень пестрыми украшениями из металлических пластин и камней.

Альфонсо даже притормозил от неожиданности. В последние полгода он много повидал странных личностей, зацикленных на календаре Майя и его скором окончании, но его поразил не столько наряд человека, сколько его лоб. Он знал, что в древние времена, чтобы добиться подобной скошенности маленький ребенок несколько лет ходил с привязанной ко лбу тяжелой доской. В современном же мире такое было недопустимо даже для самых отъявленных мракобесов, ведь грозило серьезным уголовным преследованием за жестокое обращение с детьми. Из какой же пещеры вылез этот индивид?

Марта заметила Альфонсо и заговорила еще горячее, активно жестикулируя. Индивид бросил полный ненависти и… зависти (?) взгляд на Альфонсо и понуро скрылся в густых зарослях.

Александр

С трудом выдергивая ноги из вязкой глины, Александр приблизился к потемневшей, поросшей мхом стене. Приложив к ней руку, он застыл в ожидании, что стена отзовется и поведает ему историю, как это было недавно на дворцовом дворе. Нет, он не собирался мнить себя пророком или ясновидящим и вполне допускал, что те ощущения – мигающие в вышине звезды, ощущение пустоты в выпотрошенной груди, черные тени, мелькающие рядом, плач и крики на периферии – лишь плод его воображения. Но он так же верил, что вековые камни, будь то Стоунхендж, истуканы Пасхи или вот стены древнего Паленке, несут в себе какую-то первобытную память. Именно эта память и позволила им устоять тысячелетия после ухода людей. И услышать их истории может совершенно любой. Если прислушается.

Но эта стена молчала. Он оглянулся на профессора, терпеливо ожидающего его у едва заметного за густыми лохмотьями зеленых побегов, узкого лаза. Марта и бородач уже скрылись за ним. Фернандес верно понял его взгляд и ободряюще улыбнулся.

- Ты все увидишь, мальчик, - произнес он, - Я обещаю. Но сейчас надо двигаться вперед, солнце покинуло зенит.

Александр кивнул и, скользнув вслед за профессором в проем, оказался на темном дворе. Растительность сплела высоко над головой потолок, через который не пробивался ни единый солнечный лучик. Сам двор тоже густо зарос. Вырублен был только небольшой перешеек между входом и широкой сводчатой галереей, уходящей слева вглубь.

- Невероятно! Это же дорога в Храм Надписей! – возбужденно бубнил бородач, подсвечивая себе фонариком, - И я даже понимаю, какова его цель! Судя по этой галерее, она была построена для того, чтобы доставить Пакаля и, возможно, других правителей до места их погребения. Майя вовсе не снимали западную часть пирамиды, чтобы поместить саркофаг в гробницу, как написано во всех учебниках! Но к чему это вранье? Не будете же меня убеждать, что это место открыли только что? Вы!

- Нет, не буду, - сдержанно ответил Фернандес, доставая собственный фонарь из сумки, - Но, боюсь, и вы заблуждаетесь. Эта галерея ведет вовсе не к гробнице Пакаля, хоть и проходит на небольшом отрезке совсем рядом, буквально на два штыка лопаты.

- Они вполне могли бы ей воспользоваться, чтобы вынести Пакаля в случае угрозы, - произнес Александр, - Если правильны выводы, что цивилизация Майя закончилась гражданской войной, другие правители, напав на Паленке, конечно, попытались бы добраться до Пакаля, чтобы осквернить его останки. В этом случае, жители могли заблаговременно вынести его в безопасное место. Сюда. Я более чем уверен, что когда-то это был хорошо защищенный двор со стрелковыми башнями и двойным рядом заостренных кольев по верхнему краю стены. Здесь обязательно должны быть одна или две двадцатилетние стелы… если поискать…

- На это нет времени, Алекс, - мягко отозвалась Марта, вручая ему фонарь.

…

Они погрузились в кромешную тьму, подсвеченную только мелькающими лучами ручных фонарей и маленькими, как гранатовые зернышки, красными светильниками, вмонтированными время от времени в потолок. Александр, не имея времени оглядеть стены, пытался изучать их на ощупь. Галерея явно не предназначалась для широкой публики, была чисто функциональной, выполненной с какой-то единственной целью. И Александр все больше сомневался в собственной теории, что прорублена она была лишь для того, чтобы уберечь останки Правителя от надругательств.

Стены были необработанными, кочковатыми. То и дело его рука ложилась, как влитая, в выемки и углубления, оставленные руками древних строителей. От этого по спине бежали мурашки, ладони потели, а в груди появлялась боль, которую он интерпретировал, как восторг. Он отдал бы половину жизни, лишь бы его оставили в покое, чтобы он мог остановиться и спокойно оглядеться, но приходилось поспевать за группой. Кабрера и профессор шагали впереди, он следом, а сзади его подгоняла Марта. Тоннель извивался и раздваивался, порой появлялись и трехсторонние перекрестки, уводя группу все глубже вниз.

Первое время Александр пытался запоминать повороты, но вскоре сбился и почувствовал себя в западне – безвольной жертвой темного лабиринта. Он то и дело прислушивался к мягким шагам жены позади, пытаясь определить по ее дыханию, не устала ли она, требуется ли помощь… А если помощь все же потребуется, что ему делать? Собираясь в эту поездку, он знал, что из Храма надписей вниз ведет одна, добротная и хорошо расчищенная еще во времена Альберто Руса, лестница, где невозможно заблудиться. Как бы плохо ни было, он всегда смог бы взять жену на руки и вынести наверх. Но что делать в этом лабиринте, если вдруг… Он достал из кармана мобильный и, убедившись в худших опасениях, внезапно врезался в широкую мокрую спину бородача.

Ицамна (часть 3)

- Первый раз? – обратился он к парнишке.

Тот нехотя кивнул, явно не желая заводить разговор, но это не остановило Альфонсо, и он пустился в пространные воспоминания:

- Эх, как вспомню свой первый раз... В семьдесят седьмом это было. Вот так же, как тебя - студентом - отправили на практику. Радости было! Настоящая археология! То есть, так нам, дурачкам, сначала казалось. А по факту мы вручную разбирали обвалившуюся галерею. Привозили нас еще затемно, а увозили уже затемно. Даже обеды подавали прямо на место раскопок, как кротам. Я словно на каменоломне целый месяц отпахал. А из всех чудес и видел-то разве что пару неразборчивых барельефов... Так на всю жизнь и отбили интерес к работе.

Парнишка никак не отреагировал на его речь. Разве что слегка приподнял костлявые плечи, словно желая отгородиться ими от назойливого собеседника.

- Ты совсем один? Без группы? - спросил он с покровительственным участием.

Попутчик, наконец, сдался и повернулся к Альфонсо, на мгновенье встретившись с ним взглядом. Альфонсо смущенно крякнул и пригладил бороду. Неудобно получилось. Глаза попутчика явно принадлежали не желторотому студенту, а взрослому мужчине. Хоть и довольно странному.

- Александр Мюррей, - тихо произнес тот и, кося расплывчатым за толстыми линзами взором куда-то мимо Альфонсо, вяло коснулся протянутой для пожатия руки, - Старший научный сотрудник Университета Техаса. Профессор Фернандес должен был отправить за нами в Сан-Кристобаль машину…

- Фернандес? Старый черт опять здесь?! – Альфонсо обрадовался, что появилась такая удачная общая тема, за обсуждением которой попутчик, возможно, забудет неуместный покровительственный тон его прежних фраз. Но тот лишь коротко кивнул, положил бледную руку обратно на колено и снова сосредоточился на проплывающих за окном джунглях.

- А я – Альфонсо Кабрера, - предпринял он еще одну попытку, - Музей Мехико. За следующим поворотом Санто-Доминго, а оттуда до Развалин рукой подать.

Не получив ответа, Альфонсо мысленно сплюнул. «Ну, и черт с тобой», - подумал он и тоже уставился в окно.

До цели оставалось каких-то двадцать минут, но в Санта-Доминго-дель-Паленке – крошечном городишке, в честь которого и было дано название легендарным развалинам – им пришлось задержаться. Несколько улиц оказались перекрыты, а на других образовались внушительные пробки.

- Бестолочи опять затеяли Великий Исход, - недовольно пробурчала одна из сотрудниц, - Всю неделю как с цепи сорвались. Их и уговаривали, и из брандспойтов разгоняли – все без толку.

- Да уж… ну, так время такое…, - благодушно ответствовал Альфонсо, разглядывая пеструю толпу местных, заполонившую центральную улицу. Над толпой стоял дым, гомон и скорбный плач, словно на пышных похоронах. На участниках нелепого шествия мелькали дешевые украшения, колыхались яркие перья, развевались на ветерке разноцветные ленты. В такт пронзительному писку нескольких десятков дудочек они то подпрыгивали, то припадали в поклонах, угрожающе продвигаясь в сторону площади.

- Что уж говорить об аборигенах, когда весь Мир на ушах стоит в ожидании «Конца света», - добавил он, - Дай-то бог, завтра успокоятся…

- Скорее расстроятся, когда увидят, что Земля, как ни в чем не бывало, продолжает свой бег по орбите, - вступил в разговор оператор, - Впрочем, нет. Если столько народу верит в Конец Света, то, значит должно верить и в то, что нет никакой орбиты, а Земля – плоская и квадратная – покоится на спине крокодила.

Он захохотал, и Альфонсо было присоединился к нему, но вдруг осекся.

Смех потревожил спящую на заднем сидении женщину. Она села, зевая и сворачивая на коленях плед, посмотрела в окно и принялась засовывать ноги в кожаные сандалии.

Она была, если можно так выразиться… устрашающе красива. Словно ангелами вылепленное лицо, обрамленное длинными, черными, индейскими космами. Невероятной гладкости оливковая кожа с персиковым румянцем на высоких скулах. Под прямой, как у пони, растрепавшейся челкой располагались идеально очерченные, густые брови. Верхняя пухлая губа была несколько коротковата и по форме напоминала лук, что в купе с выглядывающими из-под нее крупными передними зубами придавало нижней части ее лица что-то детское. Глаза же, в противовес, были темны и сумрачны, как вулканическое стекло, и безо всякого интереса блуждали по салону автобуса.

В горле у Альфонсо запершило, и он с трудом сглотнул. Он никогда, даже по телевизору, не видел таких прекрасных женщин. Было в ней что-то первобытное, дремучее, вызывающее ассоциации с амазонками древности. Его даже не смутил и не оттолкнул ее большой, обтянутый цветастым ситцем, живот. Более того, ему показалось, что не будь девушка столь безнадежно беременна, она бы потеряла бо́льшую часть своего шарма.

Не в силах оторвать глаз от черноокой богини, Альфонсо даже не заметил, как автобус покрутился на маленькой площади, а потом козьими тропами двинулся в обход заторов. Девушка же с легкой меланхолией разглядывала развешенные над порогами домишек разноцветные бусы, курящиеся чаши а порой даже истекающие свежей кровью туши животных. Потомки Майя готовились, кто как мог, стараясь своими нехитрыми жертвами откупиться от грядущего.

Когда автобус покинул городок, девушка словно почувствовала на себе взгляд, оторвалась от окна и взглянула прямо на Альфонсо.

Тот судорожно отвел глаза и залился стыдливым румянцем, как школьник. Но долго сдерживаться не мог и снова скосился на нее. Она тут же снова поймала его взгляд и, губы ее тронула саркастическая ухмылка. Внезапно она поднялась и двинулась прямо к нему, мягко, как огромная кошка, перешагивая завал осветительного оборудования

Альфонсо смущенно заерзал на сидении, замигал, готовый к тому, что девица при всем честно́м народе громко спросит, не мамочка ли научила его так бесцеремонно пялиться на беременных женщин?

Но она остановилась возле «паренька», неожиданно чмокнула его в маковку, а потом тяжело опустилась рядом, глядя в окно и рассеянно собирая черные, как вороново крыло, волосы в узел.

Альфонсо, тут же позабыв про свой конфуз, не верил своим глазам. Кто угодно, только не этот странный тип! Может, сестра? Внутренне он готов был проигнорировать даже явные расовые отличия, но как проигнорировать то, как она прижалась полной грудью, выглядывающей из разреза платья, к его угловатому плечу? Или то, с какой настойчивой нежностью она взяла его вялую, бледную руку и положила на свой живот?

Странный паренек (Альфонсо все никак не мог воспринимать его как мужчину) никак не отреагировал на появление женщины. Разве что, не глядя, рассеянно прошелся ладонью по ситцевой ткани. Альфонсо показалось, что ребенок шевельнулся, словно отзываясь на прикосновение отца. Смотреть на такое было почему-то тошно и противно. Он отвел глаза.

Александр

Вскоре густой лес, стискивавший дорогу, поредел. Там и сям замелькали приглашающие вывески хостелов и отелей, таблички указателей на разных языках. Меж деревьев запетляли аккуратные, каменные тропинки, ведущие к веселым домикам, наподобие бунгало. На тропинках, среди окружающих их ярких цветников, резвились длиннохвостые обезьянки, похожие на, голенастых кошек.

-Почти приехали, - мягко произнесла Марта, - Можешь настраивать свою камеру

Гостиничный комплекс вновь сменился дремучими зарослями. Александр хотел уже выразить свое недоумение, но внезапно лес, словно в испуге, расступился, и автобус выкатился на огромное, залитое тяжелым послеобеденным солнцем плато.

Не дыша, и едва ли замечая это, Александр без остановки щелкал и щелкал затвором камеры. Все, о чем он мечтал с самого детства, было еще там – вдалеке, но он уже видел это! Выщербленные ветрами и выбеленные дождями древние постройки. Какие-то из них были еще скрыты от его взгляда, а какие-то уже предстали во всей красе, являя своей вековой траченной серостью жуткий контраст с окружающей их тщательно ухоженной и невыносимо зеленой газонной травкой. Если бы он мог, он бы закричал от восторга. Если бы ему это было доступно, он бы выскочил из автобуса и бежал, сломя голову, навстречу древнему великолепию. Но все, что он мог – это щелкать затвором.

…

Ему было около десяти, когда в интернате для детей с особенностями развития, где он воспитывался, показали документальный фильм про Майя. Период до того дня Александр запомнил только как череду серых лет, где ничего его не трогало и не интересовало.

Он прекрасно помнил своих родителей и день, когда он оказался в интернате. Мать его, рыжеволосая и неприятно чужая из-за беременности, пряча глаза, убеждала его, что все это временно. Вот родятся близнецы… вот папа решит вопрос с работой… вот выплатят остаток по закладной… и они тут же приедут за ним. А пока что надо побыть маленьким храбрым мужчиной…

Папа при этом, с прыгающим кадыком на жилистой шее, не сводил глаз от огромного паззла на стене, выполненного воспитанниками, словно только он его и интересовал. Мозаика была идиотской, но очень яркой – Винни Пух приделывал Ослику хвост. Несколько деталей отвалились, демонстрируя неприглядную серую стену позади.

Александр не был ни слабоумным, ни бесчувственным. Если бы он мог, то начал бы реветь и цепляться за мамину юбку или обещать отцу всегда вести себя хорошо, только «Пожалуйста, пожалуйста! заберите меня отсюда!».

Но, если бы он это мог, то вряд ли бы оказался здесь. Синдром Аспергера свел почти к нулю его эмоциональность и, как следствие, способности к социальному взаимодействию. А потому он с виду спокойно и даже безразлично ожидал, когда же они уйдут, и он сможет проверить, не закатились ли отвалившиеся от паззла детали за отставший от плинтуса куцый ковролин.

Как во сне он почувствовал сухие, холодные материнские губы на своей щеке, похлопывание дрожащей отцовской руки по плечу. А потом пришла улыбчивая пожилая воспитательница и увела его в серый и пустой мир.

Мама после приходила еще несколько раз, обещала «как только, так сразу…», гладила его по голове, как бездомного щенка, жалко улыбалась. А потом окончательно пропала. Отец же не появился ни разу.

А пять лет спустя на уроке истории включили Фильм, и у него внезапно появился интерес к жизни. Ему до боли в груди захотелось, как и тем археологам, лазить среди древних, серых развалин, раскапывать некогда зарытое и читать до него никем не читаемое.

С учебой у него проблем не было. Только высшие отметки по всем предметам. Впрочем, и диагноз его не был приговором. В подростковом возрасте самостоятельно изучив литературу о синдроме Аспергера, он пришел к выводу, что под него, не кривя душой, можно загнать большую часть человечества. Он не был слабоумным. У него просто были… затруднения. То, что обычным людям было дано с рождения, ему приходилось осваивать «вручную» на специальном курсе, называемом «Основами невербального общения».

Например, почти не испытывая эмоций сам, он не умел читать их и на лицах окружающих. Эмоций, если верить специализированным пособиям, было великое множество, а вот возможности человеческого лица – крайне скудны. Ему потребовалось много времени, чтобы запомнить, что удивление и страх, хоть и выглядят одинаково, не значат одно и то же. То же касалось грусти и отвращения. Или подозрения и обиды. Упорным трудом он научился различать их, отсеивая явные признаки – лишь по незначительным морщинкам на лбу или в уголках глаз. Но изображать даже самые простые эмоции на собственном лице так и не научился.

Профессора Фернандеса он знал еще с интерната, где тот преподавал им историю. Это он в тот памятный день принес кассету с чудесным Фильмом, который наполнил его жизнь смыслом и целью.

На дополнительных занятиях, которые профессор проводил для ребят, заинтересовавшихся мезоамериканской историей, он устраивал интересные уроки и конкурсы, а также проводил увлекательные, хоть и не вполне понятные, тесты. Среди стандартных (вроде: опиши свое хобби, страхи или первое воспоминание), были и другие. Необходимо было описать звуки, которые ты слышишь в ушах, когда совсем тихо: писк, гул или шелест? Чего ты больше видишь с закрытыми глазами: красного, синего или коричневого. Или, например, описать мысли и чувства, возникающие при прикосновении к камню, бархату или перьям. Несколько раз они в шапочках с проводками смотрели разное кино – мелодрамы, ужасы и военную документалку. А однажды он даже прислал людей в зеленых костюмах, и они брали кровь на неведомый анализ, результатов которого, как и всех остальных тестов, так никто из воспитанников и не узнал.

Именно он помог Александру, в котором принял горячее участие, продолжить учебу в коллеже, куда сам регулярно приходил читать лекции. Колледж оказался страшным испытанием. В отличие от интерната, где все были с теми или иными проблемами, теперь он был такой один. Его не обижали, но и в социум принимать не хотели. Для остальных студентов он был просто странным парнем с застывшим лицом, который никогда не смотрит в глаза и почти никогда не улыбается. А если улыбается – то непременно жуткой, растягивающей лицо гримасой.

Поэтому он погрузился с головой в учебу, демонстрируя феноменальную память и серьезные способности к языкам и, даже не доучившись, получил предложение продолжить учебу в Университете. Конечно, он согласился.

Зная, что университетские археологи постоянно катаются на раскопки, Александр ожидал того же. Его чаровали все мезоамериканские культуры. И Ацтеки, и Ламбайеки, и Мачико, но Майя для него – были превыше всего. Он удивительно быстро разобрался с их сложным письмом и с утра до вечера занимался за тем, что переводил копии древних книг, совершенно посадив и без того слабое зрение, но при этом пополнив собой жалкую горсточку людей, умеющих читать майянский.

По окончании магистратуры, он, ожидаемо, получил в Университете работу и, неожиданно – маленькую муниципальную квартирку через дорогу. Но годы шли, а на раскопки ему поехать так и не довелось. Ученическая скамья сменилась воняющим полиролью столом и зеленой лампой в прохладе подвальной библиотеки, где он проводил большую часть рабочего времени, читая и перечитывая, разбирая и переписывая древние письмена. Но за десять лет работы он так и не коснулся ни одной фрески или барельефа, не подержал в руке ни единого замшелого камушка, отколовшегося от стелы. Все, с чем он работал, было, в лучшем случае, копиркой, снятой непосредственно с древнего оригинала, а в большинстве – лишь плохо снятой копией с плохо снятой копии.

Мечта, которая, казалось, готова была сбыться, отошла на десятый план, и жизнь его снова погрузилась в серую пучину. И когда он, со свойственным ему смирением, решил, что это уже навсегда, в его жизнь пришла Марта.

Профессор Фернандес, по-прежнему принимавший активное участие в его жизни и карьере, однажды привел в библиотеку девушку, нагруженную рулонами ватмана.

- Это Марта, - произнес он с непонятным выражением на лице, которое Александр неуверенно определил, как… «ликование»?, - Она поможет тебе. Это надо перевести к концу месяца, и, боюсь, один ты физически не справишься.

Александр, привыкший работать в одиночестве, страшно напрягся. Он хмуро косил в сторону девушки, а она так же недружелюбно разглядывала его. Время казалось застыло, превратившись в пластик. Когда же Александр набрался решимости и привстал, собираясь отвести профессора в сторонку и вежливо, но настойчиво попросить позволения работать одному, девушка вдруг улыбнулась. Это была невероятная улыбка – открытая, озорная и при этом полная… нежности. Никогда до этого никто так ему не улыбался. И ему не требовалось с математической точностью оценивать каждую складочку на симпатичном лице незнакомки, чтобы понять, что означает эта улыбка - счастье и радость от встречи. Сердце Александра застучало быстрее, и он опустил зад обратно на стул.

Марта была родом из Санто-Доминго-дель-Паленке. Она не без гордости сообщила, что в каком-то смысле является чистокровной Майя. У нее есть официально заверенное и подтвержденное архивными документами генеалогическое древо вплоть до двадцатого колена. И это в то время, когда большинство едва ли представляет, кем был их прадед!

Через неделю удивительно продуктивного труда, они стали любовниками. Еще через месяц Марта перебралась к нему жить, а еще через три месяца – забеременела. Александра совершенно не смутило столь бурное развитие их романа. Наоборот, он словно, наконец, вернулся домой. Порой ему очень хотелось подхватить ее ладное, крепкое тело, закружить по тесной спальне, поведать, как он счастлив. Но это было ему недоступно. Лишь однажды он, с трудом подбирая непривычные, смущающие, чужие слова, произнес: «Ты мой единственный и самый ценный артефакт…».

Марту же его внешняя холодность, казалось, вовсе не трогала. Она всегда очень деликатно оберегала его, никогда не требовала особых знаков внимания, понимала его с полуслова, а по поводу грядущего пополнения лишь коротко успокоила: «Если позволишь, я сама…»

Александр позволил и тут же благодарно выкинул из головы мысли о кроватках и подгузниках. А когда, следуя установленному протоколу, предложил официально оформить отношения, Марта лишь отмахнулась и заявила, что это не имеет никакого значения. Впрочем, она не против, если он действительно этого хочет. Александр не знал, хочет ли он, и больше разговор о женитьбе они не заводили.

И вот две недели назад к ним домой нагрянул профессор Фернандес и сообщил, что Александру нужно немедленно собираться на раскопки. Мол, под гробницей Пакаля обнаружены и уже почти расчищены более древние галереи и, возможно, еще одно захоронение. Требуется опытный чтец, который быстро расшифрует многочисленные настенные письмена, пока не набежали мексиканцы и не прибрали объект себе.

Сердце Александра мучительно затрепыхалось, но также быстро остыло. Марта была уже на девятом месяце, и он не мог ее оставить.

- Мы поедем вместе, - произнесла она своим всегда спокойным, чуть хрипловатым голосом, - Гостиницу бронировать не нужно. Мы остановимся в моем доме.

- А если роды начнутся прямо под Храмом? – спросил профессор, пытливо вглядываясь в ее лицо.

- С чего бы им начаться? – она отзеркалила его взгляд, - Это ведь только ваши опасения.

Профессор многозначительно промолчал, а она кивнула и продолжила уже скорее для Александра:

- В Парке всегда дежурит бригада. Уж роды то они смогут принять. Да и от Си-Ди с мигалкой пятнадцать минут. Но решать, конечно, моему мужу.

Она с теплой настойчивостью поглядела на него.

- Я так давно… я не могу отказаться, - ответил он после непривычных ему тягостных раздумий, - Пусть Марта тоже поедет. Я уверен, что успею сделать работу до появления ребенка. А вдвоем мы ее сделаем еще быстрее.

- Что ж, воля ваша…, - сдержанно ответил профессор. Александр тогда в предвкушении поездки не заметил долгого многозначительного взгляда, которым обменялись его жена и наставник.

Альфонсо

В ожидании досмотра водитель заглушил мотор и вышел покурить. В салоне тут же поднялся ропот. Оператор полез открывать окна, а женщины недовольно зафыркали и принялись обмахиваться, чем придется. В считанные минуты нутро автобуса, лишенное кондиционера, нагрелось градусов до пятидесяти.

Альфонсо, не в силах оторваться, все разглядывал странную парочку. Глаза малахольного по-прежнему были прикованы к дурацким развалинам, в то время, как настоящее сокровище сидело рядом с ним. Черноокая богиня, воспользовавшись заминкой, достала из рюкзака белую кепку с длинным козырьком и водрузила ее на голову (мужа?!) спутника.

- И не вздумай снимать. Там очень жарко! – произнесла она, глядя на него с тяжелым обожанием, а потом перевела взгляд на Альфонсо, словно ожидая его реплики.

Он тут же запоздалым дерганным движением отвернулся к тёткам. Ему никак не удавалось отвести взгляд до того, как женщина его поймает, но не смотреть на нее было выше его сил. Эти черные миндалевидные глаза, эти пухлые, влажные губы, а шея…

- Э-э-э, кхм… Сегодня тут поразительно много аборигенов, - хрипло каркнул он коллегам, с трудом оторвав от женщины взгляд, - А я ведь всегда любил Паленке именно за то, что здесь мало этих… надоедливых… Гораздо меньше, чем в Тикале или Копане. Бусы, поделки…

- У них гораздо больше прав быть здесь, чем у вас, сеньор, - произнесла богиня, спокойно глядя на него и приподняв одну бровь, - Разве нет?

Тот смущенно всхрапнул и уставился в окно. Ему показалось, или девица с ним заигрывает?

Местных, действительно, собралось великое множество. Правда, они и не думали докучать туристам. Большинство расположилось на просторной поляне у входа в парк. Стоя молча и, в большинстве, поодиночке они производили тревожное впечатление. Одни застыли, вытянув вверх руки и обратив опаленные лица к Солнцу, у других в руках курились небольшие каменные чаши. Некоторые нацепили нарукавники с торчащими в разные стороны разноцветными перьями квезаля – позабытые элементы древних ритуальных облачений.

Это по одну сторону автобуса. А по другую – через проходную парка как ни в чем не бывало топала возбужденная вереница туристов. Очень многие захотели встретить день зимнего солнцестояния две тысячи двенадцатого года именно здесь. У истока.

Вскоре появился смотритель и, бегло пробежавшись по разрешениям, дал отмашку водителю двигаться дальше.

Ицамна (часть 2)