По всей стране как грибы после дождя появляются библиотеки. Буквально в каждом доме! Все хотят читать – особенно на выходных и по праздникам! Пушкин, Есенин, Достоевский, Диккенс, Булгаков – расходятся на ура! Книги дарят врачам, учителям и даже любимым женщинам! Государственных алкотек всё меньше – да и те почти пустуют (в них ходят только одинокие дедушки и алкофилы). Искусственный разум просто не поспевает за естественным!
«Картографирование» вымышленных миров — давняя традиция в мире литературы, возникшая в эпоху Великих географических открытий.
Роже Шартье, автор книги «Карты и вымысел (XVI–XVIII века)», взялся проследить ее истоки и объяснить, зачем авторы, их издатели или читатели пытались придать визуальную форму несуществующим островам, странам и континентам. Публикуем фрагмент, рассказывающий о попытках нанести на карту Утопию Томаса Мора.
Образцом для вымышленных островов Джонатана Свифта могла послужить как неведомая Южная Земля Джозефа Холла, так и другое описание недавно открытого края, которое точно находилось в его распоряжении, — «Утопия» Томаса Мора. Именно эта книга стоит у истоков романной картографии. Уже в первом ее издании, вышедшем в 1516 году в Лувене, на обороте титула была представлена карта острова Утопия, а на второй стороне разворота, — утопический алфавит. Надпись Utopiae Insulae Figura («Очертания острова Утопия») указывает, что перед нами — изображение того самого острова, на котором побывал португалец Рафаэль Гитлодей, сопровождавший Америго Веспуччи во всех его четырех путешествиях. Оно вполне соответствует картографическим конвенциям того времени, что должно было убедить читателя в реальном существовании страны Утопии. Как и другие паратекстуальные элементы — письмо секретаря Антверпена Петера Гиллиса (Петра Эгидия) к члену Большого совета Мехелена Жерому Буслейдену (Иерониму Буслидию), затем письмо Буслейдена Мору и, наконец, письмо Мора Гиллису, — карты подтверждают правдивость повествования. Вернее, все это собрание документов было призвано доказать реальность бесед Мора и Гиллиса с Гитлодеем, а следовательно — подлинность его путешествия.
В целом карта соответствует описанию острова, данному Гитлодеем в начале второй книги:
«Остров утопийцев в средней своей части (ибо она шире всего) простирается на двести миль, на большом протяжении остров не очень сужается, а ближе к обоим концам постепенно утоньшается. Если эти концы обвести циркулем, то вышла бы окружность в пятьсот миль; концы эти делают остров похожим на нарождающуюся луну».
Нарисовавший карту художник (возможно, Герард Гельденхауэр) учел и другие имеющиеся в тексте топографические указания: посреди залива мы видим скалу, на которой стоит сторожевая башня; столица, Амаурот, находится в центре острова и обозначена как Civitas Amaurotum, то есть город-мираж, окруженный стенами с башнями и бастионами; неподалеку протекает река Анидр («безводная»), которая огибает город от своего истока (Fons Anhydri) вплоть до впадения в океан (Ostium Anhydri).
Такие эффекты реальности — часть игры с вымыслом, характерной для такого типа сочинений. На это указывает и подзаголовок «книжечки», которая охарактеризована как «весьма полезная, а также занимательная/праздничная» (nec minus salutaris quam festivus). Как подчеркивает Карло Гинзбург, термин festivus тут надо понимать в буквальном смысле — как отсылку к праздникам, когда мир как бы переворачивается с ног на голову. А также как аллюзию на труды Лукиана из Самосаты, которые Мор вместе с Эразмом Роттердамским перевели и опубликовали в 1506 году, охарактеризовав их «самыми праздничными сочинениями» (opuscula longe festivissima). Присутствие иронии превращает ученых читателей в сообщников еще более ученых авторов и ставит под сомнение правдивость повествования. Как и у Лукиана, цель состоит в том, чтобы соединить развлечение и серьезность, ученую игру и обсуждение важных вопросов, причем сделать это под маской вымысла, который постоянно доказывает свою правдивость.
По мнению Луи Марена, такая внутренняя двойственность свойственна и карте острова. Сам факт ее существования вроде бы доказывает, что утопическое повествование способно обретать пространственное воплощение и определенные очертания, то есть быть представлено как реальность, которую можно увидеть благодаря изображению. Между тем это карта «не-места» (ou-topia), которое по определению находится вне географических координат. Иными словами, напечатанная на бумаге карта не более чем приманка, поскольку страна Утопия находится нигде, точно так же, как протекающая там река Анидр безводна, а ее столица Амаурот — невидима. И Марен и Гинзбург обращают внимание, что в одном из текстов, предпосланных повествованию, Мор указывает на невозможность представить «нигде». В письме Гиллису (Эгидию) от 3 сентября 1516 года он просит своего корреспондента уточнить у Гитлодея, где именно находится открытый им остров:
«...ни нам не пришло на ум спросить, ни ему — сказать, в какой части Нового Света расположена Утопия. Мне не хотелось бы, конечно, оставить это без внимания, и я дорого дал бы за это; ...потому что мне как-то стыдно не знать, в каком море находится тот остров, о котором я столь много рассказываю...»
Эти сведения тем более необходимы, поскольку, как иронически добавляет Мор, уже нашелся один теолог, который претендует на то, чтобы стать епископом Утопии. Гиллис в свой черед поясняет, что на самом деле Гитлодей назвал местоположение острова, но эта информация была утрачена в момент ее обнародования: «...кто-то из друзей, простудившись, скорей всего, думаю я, на корабле, кашлем своим заглушил несколько слов Рафаэля». Естественно, «нигде» не поддается локализации; по выражению Марена, Утопия — это «карта, которой нет на картах».
Кроме того, описание Утопии содержит дополнительную невозможность: «окружность в пятьсот миль» не может иметь диаметр в двести миль, соответствующий, по словам Гитлодея, средней части острова, «где он всего шире» (отсылка к размерам Англии, которая выступает в качестве антипода Утопии). Если буквально следовать тексту, то изобразить остров нельзя. К этой базовой невозможности добавляется еще одна, картографическая, связанная с дистанцией между городами Утопии:
«На Утопии есть пятьдесят четыре города; все они большие и великолепные. По языку, нравам, установлениям, законам они одинаковы; расположение тоже у всех одно, одинаков у них, насколько это дозволяет местность, и внешний вид. Ближайшие из них отстоят друг от друга на двадцать четыре мили. И опять же ни один из них не удален настолько, чтобы нельзя было из него дойти до другого города пешком за один день».
Изобразить такую конфигурацию вряд ли получится, и гравер, создавший карту для издания 1516 года, даже не пытался это сделать.
Во втором издании «Утопии», выпущенном стараниями Жиля де Гурмона в Париже в 1517 году, карты нет, зато на титульной странице сообщается, что к паратекстам было добавлено письмо Гийома Бюде. В нем французский ученый снова возвращается к проблеме местонахождения Утопии и отметает все географические спекуляции: «Лично я, впрочем, разобравшись во всем этом, понял, что Утопия расположена за пределами известного нам мира. Несомненно, это — остров Блаженства; возможно, она находится близ Елисейских полей (ибо, как свидетельствует об этом сам Мор, Гитлодей пока не указал определенно, где она находится)». Блаженные острова, пристанище праведных душ, в античной мифологии часто идентифицировались с Элизиумом, а в Средние века — с раем. Кроме того, Бюде сообщает, что остров порой именуют Удепотией, то есть островом Никогда, что дополнительно усиливает его дематериализацию.
В марте и в ноябре 1518 года Иоганн Фробин выпустил в Базеле одно за другим два издания сочинения Мора, снова добавив к текстам карту: похоже, что ее присутствие было необходимым элементом игрового балансирования между доказательствами подлинности и признанием вымысла. Книге было дано новое название, а на титуле указано, что в издание также включены эпиграммы Мора и Эразма. В обоих базельских изданиях использована одна и та же гравюра работы Амброзиуса Гольбейна (за исключением того, что в мартовском издании она озаглавлена — «Изображение острова Утопия», а в ноябрьском — нет). Эта карта 1518 года имела несколько важных отличий от той, что была опубликована в оригинальном издании 1516 года. В ее нижней части добавлены фигуры трех персонажей: слева на переднем плане стоит Гитлодей (у него под ногами картуш с именем), который, обращаясь к собеседнику, жестом показывает на остров, но при этом его палец направлен куда-то в сторону. Справа мы видим солдата с мечом, который садится на готовый отчалить корабль, чтобы продолжить колониальный поход. Собеседником Гитлодея мог быть Петер Гиллис или Томас Мор, то есть одноименные персонажи из первой книги «Утопии», или же это репрезентация читателя, который как бы попадает внутрь повествования и выслушивает рассказ об острове.
Еще одно отличие состоит в том, что топонимы Amaurotum urbs, Fons Anydri, Ostium Anydri не обозначены на карте (как это принято в атласах или на тех картах, которые сопровождают рассказы о путешествиях), но помещены внутрь картушей, которые подвешены к гирлянде, как бы прикрепленной к верхним углам рамки. Тем самым обнаруживается зазор между репрезентацией (подчеркивающей, что она — репрезентация) и реальностью, которую она призвана изображать. Игра с доказательствами подлинности событий и их опровержением ведется не только внутри повествования или в паратекстах, но и перекидывается на утопическую картографию. Карта 1518 года не столько служит созданию эффекта реальности, сколько оттеняет иконическую иллюзию.
Наконец, еще одно изменение, которое бросается в глаза: на гравюре 1518 года колокольни и шпили башен увенчаны крестами. Это новшество отсылает к своеобразному символу веры, который утопийские священники произносят вместе со всем народом в начальные и конечные дни месяца:
«...каждый признаёт Бога творцом, правителем мира и, кроме того, источником всех прочих благ, воздавая Ему хвалы за все полученные благодеяния. И особенно за то, что по воле Божией попал он в наисчастливейшее государство и получил в удел такую веру, которая, надеется он, наиболее истинная. Если молящийся здесь в чем-нибудь ошибается или если существуют государство и вера лучшие, чем эти, если они более угодны Богу, то молящийся просит, чтобы Бог благостью Своей даровал ему это познать. Ибо он готов всюду следовать за Богом; если же этот вид государства наилучший и вера эта самая правильная, тогда пусть наделит его Бог стойкостью, и да приведет Он всех прочих смертных к тем же устоям жизни, к тому же мнению о Боге; если только неисповедимую волю Его не радует это разнообразие верований».
По-видимому, утопийцы отнюдь не чужды евангельскому учению.
Таким образом, первые читатели «Утопии» (за исключением тех, кому в руки попало парижское издание 1517 года) имели возможность рассматривать карту острова, извлекая пользу и получая удовольствие от порождаемой ею смысловой игры. Но уже их ближайшие современники в основном имели дело с текстом, лишенным визуальных изображений острова. Между 1519 и 1631 годом вышло шестнадцать изданий оригинального (то есть латиноязычного) текста, и карта присутствовала лишь в одном из них. Оно было выпущено в Базеле Николаусом Епископиусом, внуком Иоганна Фробена, в 1563 году. Что касается переводов книги Мора на европейские языки, то в XVI веке они печатались без карты. Единственное исключение — немецкие переводы: в издании 1524 года, появившемся благодаря Клоду Шансонетту, воспроизведена карта 1518 года. Выпустивший его базельский издатель Иоганн Бебель, скорее всего, напрямую позаимствовал или приобрел медный гравировальный лист у Иоганна Фробена. В лейпцигском издании 1612 года перевода Грегора Винтермоната карта тоже есть, но довольно схематичная: остров на ней изображен без величественной столицы и опоясывающей ее реки. Впрочем, как было сказано, в изданиях на других европейских языках она просто исчезает. Ее нет ни в двух итальянских изданиях перевода Ортенсио Ландо (1548 и 1561 годов), ни в изданиях пяти французских переводов (1550, 1559, 1585, 1611, 1643 годов), ни в английских изданиях перевода Ральфа Робинсона (1551, 1556, 1597, 1624, 1639 годов) или Гилберта Барнета (1684 и 1685 годов), ни в переводах на голландский (издания 1553, 1562, 1629, 1634 годов), ни в вышедшем в 1637 году сильно отцензурированном (и сильно окатоличенном) испанском переводе.
Отсутствующая карта оставила парадоксальный след на фронтисписе издания французского перевода Самюэля Сорбьера, которое вышло в Амстердаме в 1643 году. Помещенная на нем гравюра представляет сцену из первой части книги: Мор и двое его гостей, Гиллис и Гитлодей, беседуют в саду его антверпенского дома. На столе перед путешественником, рассказывающем об открытии Утопии, лежит карта. Но то, что на ней начертано, видно только собеседникам, и расположение острова остается такой же тайной для читателя, как и для Гиллиса, не расслышавшего его из-за несвоевременного кашля. Эта деталь тем более примечательна, что издание было выпущено Иоганном Блау, знаменитым печатником, специализировавшимся на выпуске атласов и карт.
Итак, в XVI — начале XVII столетия читатели Мора должны были сами воображать карту острова (если только у них не было латинского издания 1516 или 1518 года или немецкого издания 1524 года) и, как того требует экфрасис, превращать слова в ментальные образы. С высокой долей вероятности именно так поступали Джозеф Холл, Даниэль Дефо и Джонатан Свифт, а потому не следует преувеличивать значение изображения моровского острова в генеалогии романных карт. Отказ от картографирования Утопии имел по меньшей мере три причины. С одной стороны, он объяснялся желанием понизить стоимость издания; с другой — пониманием того, что карту легко представить, а потому печатная форма не слишком нужна; с третьей — явной невозможностью изобразить «не-место».
Однако изображения острова снова появляются в ряде изданий начала XVIII века. Так, в 1715 году в Лейдене вышел новый — шестой по счету — французский перевод «Утопии», сделанный Никола Гедевилем, и (как указано на титуле) «украшенный прекрасными иллюстрациями». Действительно, в издании, помимо прочего, имелось два гравированных изображения острова: одно в конце первой, другое — в начале второй части книги. Это не карты в точном смысле слова, а виды с высоты птичьего полета, показывающие с двух разных точек зрения гавань Утопии со множеством приплывающих и уплывающих кораблей. Выпустивший книгу Пьер Вандер, как до него Иоганн Блау, специализировался на «книгах, географических картах и других эстампах», о чем извещает помещенный в конце издания каталог. Среди его продукции были как общие планы, так и отдельные пейзажи или сцены; все иллюстрации к книге Мора относятся к последней категории. Примеру Вандера мало кто последовал: ни в изданиях английского перевода Гилберта Барнета, выпущенных Робертом Фулисом в Глазго в 1743 и 1762 годах, ни во французских изданиях перевода Тома Руссо 1780 года карта читателям не предлагалась.
Хронологическая последовательность как бы указывает на серию заимствований, но английские романные карты также позволяют обрисовать возможную типологию отношений между вымыслом и географией. У четырех рассмотренных нами сочинений есть общее свойство: все они повествуют о странствиях героя-одиночки, причем (как утверждается) отнюдь не выдуманного, а реального, будь то моряк Рафаэль Гитлодей, школяр Меркурий Британник, купец Робинзон Крузо, ставший колонистом, или хирург Лэмюэль Гулливер. Тем не менее они различаются по способу использования картографии. Так, в «Утопии» карта показывает остров, во многом похожий на другие: у него есть порт, столица, река. Однако он никак не локализован в мировом пространстве, буквально представляя собой беспочвенный вымысел. Прямо противоположную картину мы видим в «Мире ином и том же самом». Джозеф Холл наделяет свою Неведомую Землю реальными координатами и помещает ее южнее четырех известных континентов, как будто речь идет о пятом, недавно открытом материке. Однако названия расположенных там государств и городов разрушают иллюзию правдоподобия, напрямую отсылая к образу «мира навыворот», тем самым выдавая сатирическую направленность этого актуального политического пророчества. Остров Робинзона Крузо вполне можно было бы нанести на мировую карту вместе с маршрутами его долгих плаваний до и после пребывания на этом клочке земли. Странствия путешественника по обоим полушариям не противоречат картографическим конвенциям того времени, это делает изображение самого острова, чей топографический план используется в качестве рамки для репрезентации разных эпизодов повествования. Что касается островов и полуостровов, на которые попадает Гулливер, то они, будучи местами самых невообразимых приключений, обозначены на картах по соседству с вполне реальными географическими локациями, как и неведомая Южная Земля Меркурия Британника.
Географические карты из английских романов раннего Нового времени, будь то утопические, сатирические или моралистические сочинения, в целом соответствуют современным им картографическим практикам, и, если вынести за скобки многообразие форм, все они несут в себе внутреннее противоречие. С одной стороны, они относятся к числу приемов, которые размывают границы между вымыслом и реальностью и, временно купируя недоверие, дают возможность ради развлечения допустить невероятное. Такие эффекты реальности, усиливающие правдоподобие повествования, являются ловушками, в которые читатель может попасть, даже не отдавая себе отчета (то есть поверив, что Гитлодей или Крузо действительно существуют), или же ради собственного удовольствия приняв невозможное за правду. С другой, карты являются частью механизма дискредитации воображаемой реальности. Шутливые (и в высшей степени ученые) топонимы у Мора и Холла, диахроническая карта острова у Дефо, диаграмма передвижения летучего острова у Свифта, — все это указания на неправдоподобие повествования, которые помещены внутрь топографического изображения. Этот забавный парадокс без сомнения объясняет, почему первые издания сочинений Мора, Холла и Свифта (соответственно 1516, 1605 и 1726 годов) сопровождались картами и почему Дефо, уже выпустив «Робинзона Крузо», поспешил обзавестись картой во втором издании книги и сохранил ее при публикации продолжений романа.
Было бы ошибочно сказать, что анархический идеал общества представляет собой утопию. Всякий идеал представляет стремление к тому, что еще не осуществлено, тогда как слову «утопия» в обыденной речи придается значение чего-то неосуществимого.
Выспаться, провести генеральную уборку, посмотреть все новые сериалы и позаниматься спортом. Потом расстроиться, что время прошло зря. Есть альтернатива: сесть за руль и махнуть в путешествие. Как минимум, его вы всегда будете вспоминать с улыбкой. Собрали несколько нестандартных маршрутов.
Есть книги, о которых хочется рассказать, потому что они редкие. Роман, о котором сегодня мы поговорим, выбивается из современной литературной повестки своей добротой, высоким уровнем веры в человечество и его возможности, некоторой идилличностью взглядов автора и душевной красотой, которая наполняет образы героев и, видимо, передалась им от их создателя.
Заинтригованы? Не буду вас дольше томить, расскажу, о чем же именно пойдет речь. Давайте поболтаем о книге Максима Имаса «Зигзаг будущего. Виток первый: Хорошая девочка Лида».
Книга "Зигзаг будущего. Виток первый: Хорошая девочка Лида
Это научная фантастика, не новость, конечно, в литературной вселенной, но ничего подобного не выходило давно. Такие книги любили люди в двадцатом веке, когда еще верили в торжество науки, скорый полет в далекий космос и встречу с иными цивилизациями. Они думали о роботах как о друзьях и верных помощниках, а не как об искусственном интеллекте, несущем угрозу. И были готовы помогать друг другу, заботиться о ближнем, идти к общей цели, держась за руки.
Те книги, которые мы теперь называем на заморский манер олдскульными, кажутся зачастую наивными. В них слишком много идеалов. Они видятся утопиями с позиции циничного настоящего, которое, судя по всему, войдет в историю как ода человеческому безумию. С ним, будто со знаменем, идет оно в будущее. Это тяжело и утомительно, а потому снова хочется чего-то, где есть вера в лучшее завтра, в возможности, которыми мы теоретически обладаем и которые все же способны осуществить, превратив в реальность.
Имас Максим, как вы уже поняли, большой идеалист и романтик. Это ощущается в каждом слове. Уже начало его произведения, которое показывает будущее без войн, любого рода неравенства и нищеты, это мнение доказывает. Взгляд писателя в прошлое, на достижения двадцатого века, полон восхищения. Отчего в сердце читателя рождается грусть — столько упущенных шансов! Далее идет фантазия — многое удалось развить, но не все задуманное получилось так, как мечталось. Например, с другими цивилизациями еще не контактировали.
Недостойны? Вероятно. И тут вдруг контакт. Но не такой, как ожидалось. Не встреча равных, но и не война космических масштабов (банальное книжное клише). Некто дает предупреждение об угрозе, нависшей над всей Землей. Спасти ее, начав подготовку в будущем, нельзя: времени не хватит. Нужно вернуться в прошлое, благо технологии позволяют, и заранее подготовить толковых ученых, которые начнут разработки превентивно. Только живому человеку переход не совершить. Остаются антропоморфные роботы, которые идут на задание. Лида одна из них. Она обладает более продвинутыми способностями, чем другие. Ей надо найти юношу-студента и воспитать из молодого дарования зрелого ученого. А это непросто, когда он всячески сопротивляется, а за ней кто-то охотится...
Герои положительные, добродушные, веселые. Они полны огня и энтузиазма. Это отличный фон для размышлений на тему ИИ. Мнение автора очевидно. А каково оно у читателя? Этот вопрос нужно задать себе. Все ли так страшно, как нас пугают скептики и всепропальщики? Или, наоборот, все идеально и перспективно выше всякой меры? Я остановилась где-то посередине между положительными ответами на эти вопросы, потому что и там и там вижу кучу «но» и «если».
Книга Максима Имаса проникнута романтическим духом, причем, вы удивитесь, романтика очень разного толка, что капельку напомнило мне «Аэлиту», но в ванильном переложении. Куда больше роман «Зигзаг будущего. Виток первый: Хорошая девочка Лида» похож на «Гостью из будущего» Кира Булычева. Хотя, конечно, Лида вовсе не Алиса, в этом плане не ждите больше, чем получите. Но, думаю, прочитав сами, вы найдете аналогии. Уверена, именно тут вдохновлялся писатель, когда брался за работу.
Да, таких книг сейчас пишут мало. Все какое-то мрачное, темное, напичканное двойными стандартами и построенное на мало приемлемых компромиссах с совестью. Приятно для разнообразия почитать что-то, вышедшее из-под пера оптимиста, а не пессимиста или рационалиста. Это заряжает позитивной энергией, а ее источники с каждым годом встречаются все реже. Так что продолжения мне хочется, и побыстрее, тем паче завершилось все таким эффектным многоточием!
В 1933 году Андрей Платонов начинает работу над романом «Счастливая Москва». Это решительная попытка пролетарского писателя-аутсайдера, только что оказавшегося жертвой очередной разгромной кампании, стать лояльным деятелем сталинской эпохи. Проект так и остался нереализованным...
Александр Лабас. «В полете», 1935
Платонов работал над романом несколько лет, но не смог его завершить. Результатом этих усилий стал самый парадоксальный текст этого парадоксального писателя — текст, сплошь состоящий из безответных вопросов.
Вопрос о раскаянии
В 1933 году прозаику, поэту, публицисту, бывшему помощнику машиниста и бывшему воронежскому мелиоратору Андрею Платонову 34 года. Он уже написал два своих главных шедевра, роман «Чевенгур» и повесть «Котлован», но не сумел напечатать ни один из них. Зато в 1931 году в журнале «Красная новь» была опубликована его повесть «Впрок. Бедняцкая хроника» — вещь в общем-то проходная, но сыгравшая в жизни писателя драматическую роль. Ироничный колхозный травелог, повествующий о разнообразных эксцессах коллективизации, прочитал сам Сталин, исписал поля журнала оскорблениями («болван», «подлец», «пошляк», «балаганщик») и дал знак к старту травли писателя — второй после скандала с рассказом «Усомнившийся Макар» 1929 года. Возглавил ее Александр Фадеев, хороший знакомый Платонова, недавно назначенный главным редактором «Красной нови», вообще-то и напечатавший «Впрок». Одновременно с тем в Воронеже разворачивалось сфабрикованное ЧК «дело мелиораторов»: ближайшие коллеги и товарищи Платонова уже сидели в тюрьме, а сам он, судя по документам, предназначался на роль главного обвиняемого. Каким-то чудом эта участь его миновала, но спокойствия обстоятельства не добавляли.
Платонов написал покаянное письмо Сталину, еще одно — Горькому и еще одно — в редакции «Правды» и «Литературной газеты» (те отказались его публиковать). Он признал контрреволюционный вред своих произведений (происходивший вопреки самым искренним большевистским намерениям), отказался от всего уже опубликованного, обещал искупить свою вину и начать работать по-новому. Все его тексты 1930-х годов — попытки переломить себя, стать нужным государству, правильным, то есть соцреалистическим писателем (новый метод советской литературы был впервые провозглашен как раз через год после истории с «Впроком»). Все эти попытки были в общем-то неудачными, а роман «Счастливая Москва» среди них — самая радикальная и самая провальная.
Платонов всегда писал очень быстро, но «Счастливая Москва» — исключение. Он работает над совсем небольшим романом четыре года, трижды перезаключает договор на его издание с издательством «Художественная литература», но никак не может закончить книгу. В 1937 году он задумывает новый роман «Путешествие из Ленинграда в Москву», приуроченный к 150-летнему юбилею Александра Радищева. Переработанные фрагменты «Счастливой Москвы» должны были стать его частью, хотя как именно из романа, герои которого не покидают столицу, мог получиться оммаж радищевскому разоблачительному травелогу, неясно. Из этой затеи ничего не выходит, и черновая рукопись «Москвы» оседает в папке набросков к «радищевской» книге.
Спустя десятилетия ее обнаруживает там главный специалист по платоновскому наследию, филолог Наталья Корниенко. В 1991 году ее публикует журнал «Новый мир». Так «Счастливая Москва» становится последней из пришедших к читателю больших платоновских вещей, она входит в канон, но на правах текста незаконченного, обладающего не совсем ясным статусом. Насколько это завершенное произведение, действительно не совсем понятно. «Счастливая Москва» — текст сырой, местами явно не вычитанный, но высокое косноязычие платоновского стиля и не предполагает совершенной отделки. В книге этой есть очевидная нескладность композиции, сюжет слегка распадается, однако мысль доходит до своего конца — логического тупика.
Вопрос об утопии
Первое, что бросается в глаза в этом романе,— отличие его, скажем так, декораций от остальных текстов платоновского канона. Это не великолепно-скудный мир «Чевенгура», «Котлована», «Джана», мир пустынь и пустырей, обочин с лопухами, пыльных канав, неработающих механизмов, страдающих животных и, главное, мучеников революции, аскетов-изуверов, отвергающих всякий уют и довольство. Напротив, это мир широких проспектов, светлых залов, покорных небес, молодых инженеров, летчиков и метростроевцев, вежливых манер, красивых костюмов, интересных разговоров, сытных обедов и танцев в домах культуры, парадных учений Осоавиахима, поразительных научных открытий и возвышенных испытаний, на которые с плакатов и постаментов ласково смотрит заботливый Сталин. В общем, это мир уже построенной утопии, какой она виделась в воображении ранних 1930-х. Его умели изображать лучшие художники эпохи — Дейнека, Пименов, Самохвалов, Лабас,— но мало кому в литературе это удалось с таким блеском, как Платонову.
Юрий Пименов. «Новая Москва», 1937
Такова же главная героиня романа — Москва Ивановна Честнова, сирота-бродяжка, нарекаемая в честь столицы социализма и превращающаяся в идеальную советскую девушку — романтическую искательницу высокой судьбы. Москва проходит насквозь все этажи сталинского космоса — небо, землю и подземелье: становится сперва летчицей, затем комсомольской работницей и после метростроевкой. Везде она приковывает взгляды, мнится окружающим чувственным воплощением некоего абсолюта, ожившей мечтой.
В одной из самых остроумных статей, посвященных платоновскому роману, немецкий филолог Наташа Друбек-Майер пишет о «Счастливой Москве» как о пародии на русскую софийную философию Серебряного века — идеи Владимира Соловьева, Павла Флоренского и других мыслителей-символистов (несмотря на свою пролетарскую идентичность и марксистскую убежденность, Платонов отлично знал этот пласт текстов). Пародия, может быть, не совсем точное слово. Скорее, используя новый материал сталинской культуры, Платонов заново проигрывает любимый русскими писателями миф о вечной женственности, душе мира, спустившейся на землю и одевшейся в бренную плоть. Можно вспомнить хотя бы Блока, чтобы заметить: миф этот имеет не только метафизический, но и отчетливо сексуальный аспект.
Вопрос о мужчине
Москвой Честновой не просто восхищаются как идеалом. Ее пышного, описываемого в сладостных подробностях тела вожделеют все мужские персонажи романа. Из этой череды выступают три героя. Первый — известный на весь Советский Союз гениальный физик-изобретатель Семен Сарториус. Среди прочих дел он работает над формулой бесконечности, чтобы поставить ее на службу социалистической экономике. Второй — его приятель, тоже гениальный хирург Самбикин. У него другая, но сходная страсть: он ищет бессмертия — тайное вещество жизни, которое, согласно его теории, можно обнаружить и выделить в человеческих трупах в самый момент смерти (главное обиталище бессмертной души, по Самбикину, находится в кишках). Третий — жалкий безработный, отброс общества Комягин. О его роли в романе лучше сказать позже.
Сарториус и Самбикин почти одновременно влюбляются в Москву. Оба они узнают в ней предмет своих поисков — бессмертие, бесконечность, «живую истину», и для обоих это узнавание оборачивается жестоким кризисом.
Александр Самохвалов. Эскиз к панно «Советская физкультура», 1934
Платонов высказывал недоверие к плотской любви с самых ранних своих текстов, но в «Счастливой Москве» его критика секса достигает апогея. Москва отдается едва ли не всем, но ни ей, ни другим это не приносит удовлетворения и радости. Соитие жалко, секс — роковое «не то». И одновременно он — предмет неизбывного желания. Так воплотившаяся в женском теле истина оказывается соблазном, препоной на высшем пути.
В текстах Платонова есть безысходная и, стоит признать, довольно мизогиничная философия пола (отчасти разделяемая им со многими авторами раннесоветской эпохи, но доведенная до иступленного предела). Мужчина в его мире — фигура недостачи, нехватки, своего рода высокой убогости, которая и делает его способным на революционное действие. Эротика, встреча с женщиной заполняет эту нехватку, отвлекает, блокирует силу. Оргазм, всегда описываемый Платоновым с презрением, не дает случиться высшему, подлинному экстазу — экстазу коммунизма. Экстаз этот лежит как бы по ту сторону жизни. В своем пределе это эсхатологическое коллективное самоубийство, о котором в разной тональности повествуют «Чевенгур» и «Котлован». Коммунистическая утопия — это великое отрицание наличной жизни. Секс — ее сомнительное утверждение.
Александр Самохвалов. «На стадионе», 1931
Вопрос о женщине
Если мужчина в этой системе — минус, то женщина — плюс. Она, напротив, фигура избытка. Ее влечет желание любить и давать. То есть мешать мужчинам. В этом смысле женщина-коммунистка, центральная фигура платоновского романа,— это оксюморон, нечто невозможное — в том числе и для самой себя.
Москва Честнова знает: «Любовь не может быть коммунизмом». Но ничего кроме любви, прекрасного, чаемого всеми тела у нее нет. Поэтому от него необходимо избавиться; избыток нужно избыть, разрушить, стать неполной — каким и должен быть коммунист (полнота Москвы — самое часто поминаемое ее качество). На протяжении всего романа она занимается саморазрушением. В начале, в момент рискованного прыжка с аэроплана, Москва зачем-то пытается закурить в воздухе, поджигает парашют и навеки падает с небес. Затем на строительстве метро она, тоже будто специально, попадает под вагонетку и теряет ногу. Но этого мало: она все равно остается желанной.
Здесь следует парадоксальный поворот сюжета: пока по ней вздыхают лучшие люди страны, Москва выходит замуж за Комягина — отщепенца-вневойсковика (то есть не состоящего на военном учете), ничтожного, выпавшего из новой советской жизни, живущего в своем грязном угле, не моющегося, годами не меняющего носков, и одновременно — одержимого сексом. Комягин — воплощение всего, что противостоит идеальному миру романа. В сожительстве с ним Москва становится такой же жалкой, сварливой бабой — «хромой, худой и душевной психичкой». У этого решения будто бы нет психологических мотивировок, поэтому критики иногда трактовали его как выражение скрытого отвращения писателя к сталинской утопии и ее героям. На самом деле здесь, кажется, есть глубокая подоплека. Это — акт высшего самоумаления героини, своего рода христианского кенозиса. Так Москва избавляет от своего соблазнительного блеска мир и — как положено воплотившейся душе — указывает дорогу другим.
Вопрос о любви
Друзья Самбикин и Сарториус проживают любовь к Москве по-разному. Озадаченный своим чувством естествоиспытатель Самбикин погружается в углубленное исследование самого вопроса любви и так оказывается потерян для науки и для жизни. Он завязает в духовном подобии тех кишок, в которых тщетно искал до того человеческую душу.
Путь Сарториуса, становящегося к концу книги главным героем, более деятельный. Сначала он бросает свои грандиозные проекты и по просьбе возлюбленной идет простым инженером в трест весоизмерительной промышленности (там служит благодетель Москвы Виктор Божко, устроивший ее когда-то в летное училище). Сарториус смиряет себя, вместо поисков бесконечности проектирует весы — неприметный механизм ежедневного пользования. Когда трест ликвидируют, оставшийся без дела герой находит давно потерянную из виду Москву, наблюдает их сожительство с Комягиным и, кажется, испытывает нечто вроде духовного обращения.
Он отправляется на рынок, покупает с рук паспорт на имя некоего Ивана Груняхина (с этого момента он так и именуется в романе), устраивается работать в заводскую столовую, забывает все свои познания и амбиции, женится на брошенной жене сослуживца — уродливой, несчастной и злой — и начинает вести чужую жалкую жизнь. Странным образом это кафкианское превращение описывается как исполнение высшей судьбы. Здесь легко увидеть чистый сюрреализм, абсурд, но бессмыслица — совсем не стихия Платонова. Напротив, в нисхождении Сарториуса, как и в предваряющем его падении Москвы, есть глубокий политический смысл.
Александр Лабас. «На Москве-реке», 1932
В «Счастливой Москве» раскаявшийся после едкого «Впрока» Платонов принимает правила игры нарождающегося соцреализма. Главное из них — писать так, как если бы социализм уже был построен. Остается исправлять мелкие недостатки на местах, совершать трудовые, научные и прочие ежедневные подвиги; революция, по крайней мере в ее экстатически-катастрофическом варианте, который Платонов описывал в других своих романах и повестях, закончена.
Тут встает вопрос: что делать коммунисту, если он не может быть революционером? Простой ответ — любить. Любить страну, любить свое дело, любить женщину-товарища, любить достижимый, почти ощутимый руками социализм. В «Счастливой Москве» все это — одна мерцающая сущность. Москва Честнова воплощает город Москву, советскую столицу, та — весь Эсэсэсэр (как обычно называют свою страну герои Платонова), а значит — коммунизм, а также бесконечность с бессмертием в придачу. Но где-то уравнение не сходится, происходит поломка.
Вопрос о компромиссе, он же — о смерти
Последние страницы «Счастливой Москвы» с их гротескным копошением нелепых тел, грудами ненужных старых вещей разительно контрастируют с остальным романом. Они напоминают безжалостную «Гарпагониану» Вагинова (написанную, кстати, в том же 1933-м), самые желчные фрагменты «Зависти» Олеши. Это исход из утопии.
Если подлинный коммунист, по Платонову, заряжен отрицанием, неприятием наличного бытия с его низкими страстями и умеренными чаяниями, то в построенной утопии ему просто нет места. Когда революция завершилась, революционеру, чтобы остаться ей верным, необходимо уйти в небытие, лечь костьми в основании будущего. Однако в благополучном социализме невозможна трагическая жертвенная смерть, подобная той, что настигает героев «Чевенгура». Остается попросту исчезнуть, самоотмениться — стать из знаменитого Сарториуса имяреком-Груняхиным. (Стоит сказать, Сарториус — персонаж во многом автобиографический, ему отданы любимые мысли, детали жизни автора, его работа: в годы, когда Платонов писал «Счастливую Москву», он как раз служил инженером в тресте по производству весов.)
«Счастливая Москва» была попыткой Андрея Платонова найти себе место в системе новой сталинской литературы — переделать себя, полностью сменить оптику. Как ни странно, это получилось у него гораздо лучше, чем у большинства авангардистов и попутчиков, решавших ту же задачу. Он, кажется, хотя бы на время убедил себя в реальном осуществлении сталинской утопии. Парадокс в том, что у такого самоотказа была своя логика, и она оказывалась сильнее, чем благонадежные интенции писателя, получала власть над его письмом. Даже пытаясь заключить компромисс с новой постреволюционной культурой, Платонов в этом компромиссе шел до конца. А конец в его системе — это смерть. Если же смерть не может быть возвышенной жертвой, она становится жалкой полусмертью. Так из летописи нового мира, из социалистической мистерии о воплотившемся идеале роман Платонова сам собой превращался в историю об экзистенциальном самоубийстве коммуниста под светом падающей с небес в трущобы женщины-звезды.
Александр Дейнека. «Стахановцы», 1937
Вряд ли Платонов передумал публиковать «Счастливую Москву», потому что счел ее произведением слишком искренним, неконъюнктурным, критическим по отношению к реальности 1930-х (он даже «Котлован» пытался напечатать). Скорее дело в том, что роман этот проваливал собственную задачу — смирение перед эпохой оборачивалось стиранием личности, а это никак не походило на обещанный вождям и товарищам акт искупления. Но провал этот был блестящим.
Помогите найти книгу, читал ее очень давно приактически не помню, но по сюжету это космическая фантастика-утопия. Там люди давно расселились по галактике, для перемещения используются космические коробли (тип стамеска, похожие на стамеску) через гиппер туннели, но есть одна особенность после каждого прыжка остается след на всегда во вселеной и по тексту книги говорится, что в один прекрасный день во вселенной не останется места без следов прыжков. Люди давно бессмертны (у каждого встроен инплант) после смерти душа отделятся от тела попадает в туннель света и в момент движения перехватывается ближайшей станций воскрешения где клонируется тело и проходит воскрешение. Так как это утопия всем мега скучно каждый живет практически вечно, то люди устраивают сражения между собой, погибают и опять воскрашаются. Помню что по книге присутствует детектив, который раследует дело об реальной смерти, путешествуя на свом космическом коробле.
P.S.
Сюжет похож из книги Видоизмененный углерод, но это не та книга. Gpt-chat выдает какую то чушь и мало того сам придумывает названия не существущих книг.
Мэй Холланд крупно повезло. Она работает в идеальной компании «Сфера» – союз блистательных умов поколения, где все прислушиваются ко всем и все вдохновенно совершенствуют мир. Здесь Мэй окружают единомышленники, ее любят, ее труд ценят, начальство тревожится о ее личном благополучии и здоровье родных, а за просчеты критикуют мягко, потому что в Мэй верят. «Сфера» – технологический исполин, неуклонно шагающий по пути абсолютного добра. Мир прекрасен всюду, где его коснулась «Сфера», которая творит новый мир – мир без преступлений и преступности, где твоя жизнь – открытая книга; мир без секретов, без зависти и зла. Залогинься, ставь «лайки», дружи – и будет тебе счастье навсегда. В мире «Сферы» граждане сообща улучшают абсолютно прозрачный мир, в котором не осталось больше грязных тайн. И вообще никаких тайн не осталось. Ну в самом деле: если ты не делаешь ничего дурного, зачем тебе что-то скрывать?.. Роман лидера новой волны американской литературы критики окрестили «хипстерским "1984"». Начинающаяся как милая, полная всеобщей любви и дружбы, история о рае медиасетей постепенно перерастает в тревожную, апокалиптическую антиутопию, пугающую и завораживающую своей неотвратимостью.
Роб Харт, «Склад = THE WAREHOUSE» (2019 г.).
Глобальное потепление превратило мир в высохшую пустыню с городами-призраками, но бизнесмен-футурист Гибсон Уэллс придумал, как спасти человечество, основав компанию Облако. Облако дает работу, жилье и надежду. Пакстон потерял все, и его шанс — получить работу в Облаке. Цинния тоже ищет там работу, но ее цели иные. Она должна выполнить задание, за которое щедро платит неизвестный заказчик. Картинки рекламных роликов идеальны, но стальные тиски системы контролируют каждый шаг. Что же прячется за широкой улыбкой Гибсона Уэллса, возомнившего себя новым пророком и хозяином мира сего?
Андреас Эшбах, «Управление» (2018 г.).
История XIX века изменилась, когда Чарльз Бэббидж создал аналитическую машину, запустив кибернетическую революцию, и к 1930-м годам в Европе уже появились компьютеры, интернет, электронная почта и активное сетевое общение. Веймар, 1942 год. Здесь находится Управление национальной безопасности, которое со времен Вильгельма II контролирует активность в глобальной сети и имеет доступ ко всем данным, которые когда-либо создавались гражданами Германского рейха, будь то банковские операции, встречи, электронные письма, дневниковые записи или выражения мнений на Немецком форуме. В нем работает программистка Хелена Боденкамп, дочь знаменитого на всю Германию хирурга и евгеника. Ее личная преданность режиму начинает рушиться под воздействием личных обстоятельств и одновременно она узнает, что начальник ее отдела, Ойген Леттке, сын героя Первой мировой войны, начинает использовать систему в собственных целях. Только ни он, ни она еще не подозревают, на что способны новые технологии в исторических условиях Германии 1930-1940-х годов и насколько страшными могут быть технологии, кажущиеся такими привычными.
Иван Ефремов, цикл «Великое кольцо».
Туманность Андромеды (1957 г.).
Социально-философский роман «Туманность Андромеды» признан одним из наиболее значимых произведений отечественной и мировой научно-фантастической литературы двадцатого века. Соединяя в нем научно-техническое и социально-историческое предвидения, И. Ефремов с эпическим размахом рисует картины далекого будущего: межзвездные перелеты, грандиозные научные эксперименты, преображенная общим трудом человечества прекрасная Земля, вступившая в Великое Кольцо населенных миров Галактики. В центре романа несколько главных героев, образы которых призваны художественно воплотить и раскрыть утверждаемый автором идеал человека в совершенном коммунистическом обществе.
Сердце Змеи (1959 г.).
Герои «Сердце Змеи» – люди Эры Великого Кольца, описанной И.А. Ефремовым в романе «Туманность Андромеды». Они совершают исследовательский полет на «Теллуре», звездолете нового типа, позволяющем проникать в недоступные ранее глубины космоса. В путешествии происходит невероятное событие – случайная встреча со звездолетом иной звездной цивилизации. Никогда прежде земляне не вступали в непосредственный контакт с представителями других миров. Экипаж «Теллура» с волнением и радостью ожидает момента встречи с братьями по разуму, задаваясь вопросом «Какие они?» Два звездолета начинают сближаться…
Час Быка (1969 г.).
Задолго до Эры мирового воссоединения и Эры Великого Кольца с Земли, раздираемой на части мировыми войнами, стартовал звездолет. На нем улетали те, кто не хотел мира и построения нового, лучшего общества. И вот, в Эру Встретившихся Рук, когда человечество избавилось от войн, болезней и разобщенности, с планеты Торманс были получены сигналы, которые говорили о наличии там цивилизации, которую построили улетевшие с Земли. Звездолет Темное Пламя с тринадцатью членами экипажа на борту отправляется в путь. Что ждет человека ЭВР при столкновении с пусть и земной, но совершенной чуждой ему по духу цивилизацией?
Пять картин (1965 г.).
Другие названия: Космос, космос...
Крес — оператор головной антарктической станции по управлению водоснабжением планеты. Его работа заключается в переброске огромных масс воды в те районы, где она необходима. Его товарищи также заняты сложными делами: космонавт, археолог, инженер... Но все они находят время, чтобы оценить открытие древних Пяти картин о космосе. Рассказ развивает идею беллетризированной статьи «Космос, космос...».
Герман Казак, «Город за рекой» (1947 г.).
«Город за рекой» – книга, которая наравне с произведениями колоссов немецкой литературы Кафки и Юнгера встала в один ряд с классической антиутопией «1984» Оруэлла. Загадочный и мрачный город без названия. В нем тоталитаризм доведен до абсолюта, контролю подвержены не только поступки и слова, но и мысли жителей. Однажды сюда попадает ученый-лингвист Роберт Линдхоф, которому в качестве городского архивариуса предстоит заниматься вопросами бессмертия произведений литературы. Здесь он встречает и старых знакомых, и свою прежнюю любовь и лишь тогда начинает понимать, что попал в город мертвых. И нет выхода из этой безнадежности…
Джон Уиндем, «Избери путь её…» (1956 г.).
Другие названия: Избери пути её; Посмотрим, как ей это удастся; Ступай к муравью; Будь мудрым, человек! Попробуй, пойми её!
Возможно ли представить себе счастливый и гармоничный мир, в котором существует только один гендер? В результате рискованного эксперимента Джейн Уотерлей перемещается во времени, попадая в общество, не знающее мужчин…
Лора Кейли, «Кто я?» (2022 г.).
Если вы еще не получили сценарий жизни, Министерство вызовет вас. Адам Грин — обычный парень, в день совершеннолетия он получает сценарий своего будущего. Он надеется на интересную работу, но ему выпадает роль осведомителя, и его обязанность ныне – докладывать Министерству о секретах людей. Адам решается помогать несчастным, попавшим под его наблюдение, не зная, чем это может обернуться. В то же время в мире, где нет преступности, где судьба каждого прописана законом, а все сценарии идеальны, внезапно начинают пропадать люди…
Маргарет Этвуд, цикл «Рассказ Служанки».
Рассказ Служанки (1985 г.).
Наконец-то свершилось! Общество исцелилось от агрессии, материализма, да и от нищеты тоже. Её дочь никто не оскорбит, сына не посадят на иглу. Кстати, о сыне... Никто не уверен, что он у неё будет. А если и будет, то воспитает его не она. Теперь государство выбирает за неё не только религию, но также мужа и цвет платья. Если б она была сильной, то боролась бы. Если бы была слабой, то смирилась бы. Но она просто обыкновенная Служанка...
Заветы (2019 г.).
Больше пятнадцати лет прошло с момента событий «Рассказа Служанки», республика Галаад с ее теократическим режимом по-прежнему удерживает власть, но появляются первые признаки внутреннего разложения. В это важное время судьбы трех очень разных женщин сплетаются – и результаты их союза сулят взрыв. Две из них принадлежат первому поколению, выросшему при новом порядке. К их голосам присоединяется третий – голос Тетки Лидии. Ее непростое прошлое и смутное будущее таят в себе множество загадок. В «Заветах» Маргарет Этвуд приподнимает пелену над внутренними механизмами Галаада, и в свете открывшихся истин каждая героиня должна понять, кто она, и решить, как далеко она готова пойти в борьбе за то, во что верит.
Эдвард Морган Форстер, «Машина останавливается» (1909 г.).
Когда-то люди строили машины, чтоб сделать свою жизнь как можно более комфортной. Теперь они не могут и представить себе существование без всемогущей Машины, обеспечивающей их пищей, водой, воздухом, книгами, связью и вообще всем, что только можно себе представить. Мало кто задумывается над тем, что Машина полностью подчинила себе людей, а того, кто задумается, ждет неминуемая кара — лишение крова и изгнание на безжизненную поверхность Земли. Но однажды Машина ломается...
Генри Каттнер, Кэтрин Мур, «Планета — шахматная доска» (1946 г.).
Другие названия: Сказочные шахматы.
Абсурдистская антиутопия. На пепелище 2-й мировой войны возник новый народ... Фалангисты». Их главное оружие — Уравнение из будущего, решая которое можно сойти с ума, исчезнуть или стать всемогущим... Контруравнение может составить математик, мыслящий парадоксально (как Льюис Кэрролл) и играющий в Сказочные Шахматы...
Приобретая данный роман, я рассчитывал на научную фантастику, а получил некое экофрендли-произведение с фантазированием на решение многих экологических проблем, которые с моей точки зрения так не решить. Объяснение некоторых моментов с научной точки зрения и область применения той же солнечной энергии могут не выдержать критики.
Идея книги достаточно интересная: на что может пойти человечество или некоторые индивидуумы, ради спасения планеты, на которой мы живем; остается ли переход «красных линий» чем-то предосудительным, если на кону жизнь самого человечества и планеты в целом? Но реализация тут не очень.
С художественной точки зрения роман мне читать было скучно. Первая глава - да, она самая мощная в книге, но на ней всё и заканчивается. Кстати, именно первую главу я бы советовал прочесть в виде отдельного рассказа, она этого достойна, как по мне.
Есть пара героев - это Фрэнк и Мэри. Фрэнк появляется с первой главы, выживает в чудовищном катаклизме, и сначала озлобленный на сильных мира сего, творит дичь. Потом, параллельно сюжету, слегка смягчается и к концу книги, уже смирившийся со своей судьбой, но с надеждой на будущее, заканчивает свой путь. Сюжет связанный с ним, как ни странно, читать было интереснее всего.
Мэри же, является главой Министерства Будущего, организации, которая должна предугадывать и предотвращать будущие катаклизмы и экологические катастрофы. Мэри описана как достаточно умная и волевая женщина, но по сюжету книги очень уж наивная. Персонажи раскрыты не полностью.
Тогда же появляется террористическая группа из Индии под названием «Дети Кали», берущие на себя ответственность за террористические акты по всему миру. А делают они их ради того, чтобы самолеты не летали, государства не качали нефть, отказываясь от углеродов в виде топлива, запретили разведение крупного рогатого скота и так далее. Есть намеки, что глава террористов это кто-то из министерства, но ответ однозначно не дают.
Стилистически написано хорошо, есть небольшие главы где повествование идет от третьего лица, от рандомных жителей планеты, показывая, что происходит в мире. Так же есть главы, где идет повествование от лица какого-либо явления, космического тела и даже элемента таблицы Менделеева, описаны, правда, они в виде загадки.
В книге есть нелепые моменты, такие как белые ночи в Питере и все ходят в шубах. Я понимаю, Питер место непредсказуемое, но белые ночи обычно летом, какие шубы? Переход к летательным аппаратам в виде дирижаблей вместо самолетов. Каким образом?
Жонглирование фактами тоже слегка поражает. Европе вменяется ответственность за засуху в Индии, которая якобы произошла из-за влияния на климат угольной промышленности, но не упоминается, что и сама Индия одна из первых в рейтинге по загрязнению экологии, а по использованию угля вообще лидирует в пятерке стран. Все это похоже на манифест Греты Тунберг.
Вообще к самой книге можно относится как к манифесту, а не роману. Концовка позитивна, но многие решения глупые и многому не веришь.
Хотите спасти планету - начните хотя бы мусор сортировать и откажитесь от пластика.
Возможно книга зайдет любому экоактивисту, который, не разобравшись в сюжете будет голословно что-то заявлять про перестройку мира, мне же, как обычному читателю, книга не зашла.
Спасибо что дочитали. Если оценивать, то 4 из 10 или 2 из 5.
Аннотации к книге: 1) Двадцатые годы нашего века. Климат продолжает меняться и жертвы исчисляются миллионами. В 2025 году создается международная организация "Министерство Будущего" со штаб-квартирой в Цюрихе. Министерство должно пытаться предотвратить глобальную катастрофу и дать надежду будущим поколениям.
Наравне с принятием официальных мер, организация быстро приходит к использованию тайных операций. Операций, которые включают в себя массовые диверсии, убийства, финансовые манипуляции, насилие, поддержку радикальных политических движений и идеологий. Ради спасения Земли от полного вымирания дозволено все.
Ким Стэнли Робинсон, основываясь на существующих тенденциях, показывает свое видение возможных событий ближайшего будущего. Панорама, которую он рисует, охватывает все сферы: экономику, политику, технологии, экологию. И что особенно ценно, автор остается оптимистом и видит путь для спасения человечества.
2)Климатические катастрофы происходят все чаще, и их жертвами стали уже миллионы людей. Министерство Будущего призвано предотвращать подобные катаклизмы. Но официальных мер здесь недостаточно. Реальные проблемы можно решить только с помощью тайных операций, в которых задействованы любые, самые эффективные способы. Ведь ради спасения планеты в Министерстве вполне осознанно идут на манипуляции, убийства, поддержку радикальных политических движений и идеологий.